(Литературный конкурс «Сломаный Веник», тема конкурса: "Совок")
Многоуважаемый Веник!
В который уж раз не могу справиться с искушеньем упасть в гостеприимные твои объятия, поддавшись очарованию новой темы. Совок! – как много в этом слове для сердца русского слилось. Не сомневаюсь ни секунды, что и здесь, Веник ты мой несломленый, твои прутики, стянутые вместе надежной бечевкой, потрясающе ярко и на удивление непредсказуемо заиграют всеми цветами радуги... А впрочем, довольно словесной шелухи - ты ведь хочешь услышать от меня про Совок – да и впрямь, что за веник без совка! Изволь.
Жили-были они когда-то в нашей московской квартире совок и самый что ни на есть настоящий веник - соломенно-желтый, трескучий, ломкий. Это сейчас у меня пластиковая щетка с лопаточкой, прилегающие друг к другу словно сиамские близнецы, да к тому же с общим отверстием, чтоб вместе повиснуть на крючке. А в далекие времена моего детства совок наш существовал совершенно отдельно от веника, хотя, вроде бы, и состоял при нем: был он маленький и неудобный, и веник мог вместиться в него самым краем, и то как-то сбоку, сжавшись - в общем, такой сам по себе совок, сделаный из неведомого металла, покрытого облупившейся краской. Таким я его, по крайней мере, помню. Ручка у него была не длинная - не короткая; прямо скажем, странного размера была ручка – с одной стороны, и без поклона не возьмешь, а с другой – великовата, чтоб под взмахи веника подладиться. Но если вдруг, не дай бог, война - уверяю, что совок вышел бы из строя последним. Насколько мне известно, веник совок недолюбливал и даже относился к нему с некоторой опаской. Оба жили за дверью в кухню.
Кухня у нас была своя собственная, не комунальная, полных пять с половиной метров. Мои родители ей гордились - к тому же, изобретательная мама ухитрилась впихнуть туда диванчик, на котором удивительно приятно было развалиться воскресным утром с чашкой чая. Правда, после этого в кухню больше уже ничего не влезало. Но мама не испугалась: в оперативном порядке она обзавелась залистаной до дыр польской книжкой для молодых хозяек, полной замечательных советов; в частности, там объяснялось, как из подручных средств свить гнездо на четырех квадратных метрах жилплощади - как раз столько у нас и оставалось. Так что вскоре наша кухня превратилась в самую замечательную кухню на свете, полную нужных и даже ненужных в хозяйстве вещей – и, что характерно, их все можно было достать с любого места протянув руку, не вставая!
Сия замечательная кухня, вместе с прилегавшими к ней двумя комнатами и раздельным санузлом появилась у моих родителей в результате вступления в кооператив – затея, конечно, рискованая, но учитывая, что перед тем мы жили на респектабельной ныне московской окраине в землянке с удобствами во дворе и горкой снега в углу гостинной, игра, возможно, стоила свеч. Хотя, невзирая на вполне приличную зарплату обоих моих родителей плюс постановочные отца за снятые картины, деньги в нашей семье после этого радостного события кончились всерьез и надолго. Кончились, ну и ладно! - и зачем вообще нужны эти деньги, если на них все равно мало что купишь,- решили мои родители, и, подобно Марусе Татарович из бессмертного произведения Довлатова, выбрали богатство. Думаю, что и здесь они поступили правильно.
Не могу сказать про себя, что и я очень страдала от их отсутствия: например, я как должное воспринимала тот факт, что до моих шестнадцати лет мы не могли купить телевизор, и, соответственно, о Штирлице, победе над канадскими профессионалами, равно как и о том, что такой хоккей нам не нужен, мне приходилось узнавать через третьи руки. Вот и прекрасно, больше книжек сумеешь прочесть, да и привыкания к голубому экрану не разовьется! – говорила моя неунывающая мама, и в этом тоже, несомненно, была права.
Единственным, пожалуй, огорчительным моментом можно считать появление на пороге нашей квартиры зашедшего к соседям не очень трезвого известного барда, просившего взаймы гитару - ну откуда ему было знать, что я, в отличие от всей страны, не знаю в лицо обергруппенфюрера СС! За то, что пожалела гитару, стыдно до сих пор.
Другим, хоть и гораздо менее огорчительным, моментом были бананы, распробованные мной лишь во взрослом возрасте, поскольку у мамы не было ни денег, ни сил за ними стоять. По той же причине в холодильнике отсутствовали колбасные изделия, любимые остальным населением страны столь же бесконечно, сколь длинны были за ними очереди. Вот и хорошо, -радовалась моя неунывающая мама, - все равно в них крахмал один, да и крысы, говорят, попадаются, а мяса нормального и нет совсем – вон, даже кошки, и те не едят.
Вопрос, почему кошки брезговали крысами в колбасе, мама оставляла без ответа, но меня это тоже не особо беспокоило. Зато как-то раз мама улетела по делам на Камчатку и привезла оттуда несколько огромных банок красной икры, которую ей подарили за отличный перевод – впрочем, она тогда там почти ничего и не стоила. После этого проблема моих школьных завтраков показалась ей решенной, и она расслабилась – но ненадолго. Через два дня раздался звонок и маму попросили не демонстрировать так уж свое благосостояние перед другими, которые могут позволить себе давать детям только колбасу. Да, конечно, вздохнула мама, и снова перешла на хлеб с маслом.
Но воистину, не хлебом единым живет человек, и уж точно не им были живы мои родители. По вечерам они то и дело - так, как другие подсаживаются к телевизору - убегали в Дом Кино, посетителями которого тогда еще были кинематографисты, а не чьи-то парикмахеры и портные: ежемесячно домой нам приходила украшеная забавными рисунками книжечка с расписанием на каждый вечер, семинарами и и детской программой с утра по воскресеньям. Непостижимым образом моим родителям удавалось выкраивать деньги и на зимний отпуск в «Болшево»: густые ели, в небе ледяным полтинником застыло солнце, лыжи утопают в снегу... А по вечерам - нарядный ужин в сияющем огнями ресторане, переглядывания через пол-зала с изнемогающим от женского внимания красавцем – сыном известных всей стране режиссера и актрисы. Понимание, что место, пока ты наслаждалась лыжами, успели занять более расторопные - а не успевшие вписаться в круг его знакомых не менее восхищенно толпятся плотным кольцом возле бледной девочки с замотаным горлом, примечательной лишь тем, что и ее папа - известный, получивший премию режиссер. И в довершение комизма происходящего - попытки прыщавой дочери болшевского киномеханика одержать верх над всей этой полудетской богемой, смело идущей в атаку с единственным своим козырем: «Вот скажу папе, и не покажет он вам вечером кино!»
И все же движущим центром нашей семьи была мама. Она без конца что-то придумывала, стараясь передать заряд своей несокрушимой энергии и мне: вот закрою глаза, и вижу, как она, под восторженый шепот собравшихся на мое девятилетие гостей, вносит в темную комнату огромное, огнем пылающее блюдо с торчащими из него во все стороны сосисками – наверняка, подсмотрела в каком-то западном фильме! А то бесстрашно, в нарушение всех портновских канонов, впихивает одно свое старое пальто в другое; пара стежков – и мне готов супермодный, сверхтеплый зимний наряд! Баллансируя на самом краю, мама ухитрялась, не вступая ни в партию, ни во что иное, даже ездить в зарубежные командировки – как выяснилось, она посетовала кому-то, что разговаривает во сне, поэтому выболтает все тайны. После этого от мамы отстали.
Как-то раз мы с мамой решили пойти погулять. Сели на метро, доехали до Речного вокзала. Как потом оказалось, мама в тот день поссорилась с папой – поэтому мы, увидев большой красивый теплоход, стоявший у причала, купили на него билеты и уплыли в Казань. А папе дали телеграмму с дороги.
Папа с мамой после этой истории помирились, но через несколько лет все равно развелись. Возможно, слишком тесно было им, таким ярким, словно тропические птицы, вплотную друг к другу в нашей малогабаритной кухоньке. Они мне часто снятся - иногда вместе, иногда порознь - летящими вслед за солнцем над водоворотом сплетен и пересудов, океаном докладных и анонимок, интриг и мерным прибоем бьющего в прибрежную гальку быта: «давали – отстояли – достали»... И когда-нибудь, мой дорогой Веник, я напишу про своих родителей толстую книгу. Обязательно напишу: поверь, мне есть, о чем. Потом когда-нибудь.
А может, и не напишу - не успею. Каждый новый день приносит с собой вереницу проблем – нет, целый ком из них, да такой, что необходимо время, чтобы разлепить его на составные части. А также рутинных, не терпящих отлагательства дел. Наступает вечер, и часть дел автоматом переходит на завтра; как любят шутить мои нынешние соседи: «Работа – это здорово. Оставь же что-нибудь и на следующий день!» Вот какие у меня теперь шутки.
А по ночам, когда не спится, я говорю им: «Вот я и здесь - видите, я долетела за солнцем. Жаль, что вы не дожили до этого и не видите меня.» Но в ответ слышу: «Нет, ты не долетела - продолжай лететь и не теряй высоты!»
Многоуважаемый Веник, я чувствую, что пора заканчивать: рассказ мой конусообразно расходится вверх, подобно твоим упругим прутьям, и совок становится ему откровенно тесен – смотри-ка, вон он чернеет где-то там, далеко внизу. Благодарю за помощь и внимание к моей персоне.
Автор.