Эпизод 53 Повести «Скучная жизнь Ефима Ильича»
Субфебрильный позитив
Febris (лат.)—в римской мифологии богиня лихорадки.
И вновь Фима ехал в социальном такси, только уже в другую сторону, в сторону Петербурга. Позади остались мокрые поля с пасущимися ко.., нет, не козами и не коровами, а с лошадками учхоза, мелькнули недостроенные коттеджи нового поселения вдоль шоссе, автомобиль пересек две поперечные магистрали, миновал строения фирмы Coca-Cola и плавно въехал на кольцевую автодорогу. Застучали на стыках бетонных покрытий какие-то детали автомобиля, и шофёр чертыхнулся. Прошлый раз стука не было. Впереди дымили трубы Невского района, горизонт застилала мокрая и серая мгла. Фима в подробностях обдумывал стратегический план заселения в больницу, в которой, как говорили, уже вторую неделю производился большой ремонт отопительной системы и канализации и в которой Фиме предстояло провести ближайшие двадцать дней.
Всё прошло на редкость удачно. Подпись заведующего приемным покоем не понадобилась, шофёр такси помог внести фимины сумки, получил вознаграждение, санитар заботливо взял фимин багаж, донёс прямо до медицинского поста и, получив взамен тихое «спасибо», удалился. Коридор был почти пуст. Следов ремонта Фима не обнаружил и удивился. Позже больные разъяснили, что мастера снимают старые трубы, по две трубы в день, потом приходят по одному из бригады смотреть, хорошо ли получилось, потом приносят белые тонкие трубки и вставляют их в образовавшиеся в стенах дырки. Работают мастера широким фронтом, сразу на всех этажах, и потому звуки дрели и пилы-болгарки постоянно услаждают слух медперсонала и болящих.
Странное существо спустилось с соседней кровати. Оно встало на четвереньки и поползло к Ефиму Ильичу. «Застегните мне пуговичку, пожалуйста»,- сказало существо и протянуло Фиме правую руку с болтающимся на ней рукавом синей клетчатой рубахи. Фима застегнул пуговицу. Это был старик Генералов, которого ждали где-то на Охте его внуки и правнуки. А Генералов по ночам ползал по коридору, пытался взобраться на чужие кровати и говорил, что не помнит номер своей, но знает, что на ней – песок. « А что же ещё может быть? – смеялась медсестра и предупреждала Фиму,- Вы с ним поаккуратнее, а то в гости ходить будет». И действительно, вечером старик долго всматривался в облик Фимы, а потом согнул указательный палец, прищурился и поманил Фиму пальцем. Фима обеспокоился и решил перебраться в какую-нибудь палату. Перспектива быть наедине с ползающим стариком его не радовала.
И тут он услышал странные звуки из VIP-палаты напротив. Читали то ли проповедь, то ли молитвы. «Во дают! – почему-то подумал про иеговистов Фима,- уже тут молельный дом устроили!». Из палаты вышла матушка в длинной черной юбке и обратилась к Фиме: « Вы не хотите причаститься или исповедаться?». Фима испугался. Не успел он разложить свои вещички, как уже приглашают к исповеди и причастию. Не рано ли? «Нет, я мусульманин»,- гордо заявил он, и матушка отвернулась. Вдали маячили сестры милосердия. Матушка поспешила к ним. Из палаты доносилось пение. Кто-то слабым голосом вторил мужскому баритону. Песня кончилась, и кто-то произнес «Надо бороться с грехами, а не с человеком». Фима никак не мог представить себе грехи отдельно от человека. Но фразу посчитал мудрой. Из палаты вышел священник, толстый, как все духовные отцы, в черной рясе, с большим крестом на груди и таким же большим то ли кошельком, то ли мешочком для талисманов. Кошелечек был искусно расшит золотыми и красными нитями, и Фима подумал, что у батюшки отменный вкус. Батюшка обнял правой рукою сестру милосердия и повел по коридору, уговаривая причаститься. В палате стояла тишина. А рано утром, когда Фима сидел на диванчике, собираясь почистить зубы и умыться, санитарки вывезли на носилках тело усопшего и причащенного. Фиме вспомнилась строчка из старой студенческой песни «Он упал вперед ногами, элегантный, как рояль». Матушка оставила Фиме три красивых яблоках, велела отдать верующим в палате и помянуть раба божьего Игоря. Поскольку сырые яблоки вкушать было нельзя, Фима приготовил в микроволновке яблочно-сливовое пюре, добавил сахару и угостил соседей. Верующая была всего одна. Она взяла ложки две-три пюре, выпрямилась во весь рост, перекрестилась и произнесла имя усопшего. Фима не расслышал всех её слов, но ему стало очень грустно, и он прослезился.
Прошло уже двое суток со времени поселения Фимы на новом месте, а он всё ещё не определился, в кого бы ему преобразиться. В палате, куда его поместили, население было явно женского пола. На пол Фимы внимания как-то не обратили, потому что все больные лежали плашмя на своих кроватях и лицезрели только лицо новенького. «А почему бы мне не стать Фаиной Ильиничной?»- решил Фима и успокоился. В конце концов, когда-то женщина и мужчина были одним существом. Пусть Фима будет Фаиной. И тут Фима-Фаина увидел на своей подушке клопа. Да, это был клоп, сомнений не было. Последний раз Фима видел этих зверей в студенческом общежитии в далекие шестидесятые, но узнал сразу. Он взял бумажку. Подцепил животное и раздавил его. Других собратьев больше не было, этот, видимо, заблудился. Тем не менее, утром пришла санитарка в маске и с баллончиком, она полила из баллончика за фиминой тумбочкой, побрызгала матрац и ушла. После завтрака прилетела оса и села на фимину кровать. Женщина, ухаживающая за тяжело больной дамой, схватила газету и стала методично бить по разным частям фиминой кровати, в результате таких манипуляций оса упала на спину и задрыгала ножками. Женщина её прихлопнула. «Вот и второе животное убито на моей кровати»,- тихо сказал Фима- Фаина, но все услышали и дружно засмеялись. Ага, живы. И даже смеются. Фима осторожно взял осу за крылышки и выбросил тело в окно.
Соседка Фимы маялась ногами. Она пользовалась металлическими ходунками, осторожно перебирая левой и правой ногой, часто ходила в туалет, распахивая двери палаты настежь, и сквозняк гулял по палате, распространяя ароматы унитаза. К соседке приходила дочь, подруга Валентина и муж Петя. Дочь быстро ставила на тумбочку провизию, спрашивала о здоровье и уходила. Валентина сидела долго и рассказывала Марусе (так звали женщину с ходунками) все новости многоквартирного дома и густо населённого подъезда. Муж был замечательный. Он поправлял подушки, приносил вкусный чай и бруснику, рассказывал о своих походах в лес за грибами и ягодами. «Он у меня лесовик»,- говорила Маруся. Однажды «лесовик» принёс историю о бродячем медведе, который задрал двух грибников, а одного уложил про запас в свой склад припасов. « Грибов и ягод в том краю – уйма»,- говорил муж Петя и вздыхал. А Фима завидовал. Раньше он так любил собирать грибы и ягоды! Но медведи ему не попадались. И ничего, что Маруся путала лейкоциты и тромбоциты. Зато у неё был замечательный друг!
С кровати напротив на Фиму пристально смотрели голубые глаза. Мадам К. не могла ходить совсем, не могла поднимать свое тщедушное тельце, не могла сменить себе памперс. «Вызовите реанимацию»,- вдруг произнесла мадам К., и Фима удивился. Публика безмолствовала. «Вызовите капельницу»,- требовала мадам К, все молчали. «Вызовите памперс»,- настойчиво повторяла женщина и добавляла: «Прошу вас, пожалуйста, вызовите памперс, вызовите памперс». Фима подошел ближе. Мадам К. лежала мокрая и требовала памперс. «Почему возле неё никого нет?»- думал Фима и жалел мадам К. «Пожалуйста, дайте мне пить, я хочу пить»,- скандировала женщина. Фима только что закапал себе в глаза лекарство и не мог подать воды мадам К. « Она не будет пить, она только просит, а потом говорит, что ей ничего от нас не нужно», - разъяснила вторая соседка. Мадам К. очень хотела добавить кое-чего в мокрый памперс, но стеснялась. Скоро по палате разнесся дух плохо переваренной пищи, пришлось позвать санитарку. Санитарка сменила памперс и помыла мадам К, сказав при этом, что она не обязана менять памперсы и подмывать больных. Пусть это делают родственники. Родственников у мадам К., кажется, не было. Через несколько часов история с памперсом повторилась, санитарка проклинала всё на свете, но обмывание совершила и ушла с ворчанием. Чистая и сухая мадам К. приступила к занятиям сценической речью. С нарастающими интонациями она призывала реанимацию, капельницу и санитарку. Монолог длился бесконечно при всеобщем молчании, мадам требовала кого-то вызвать. Фима не выдержал. «Хорошо,- сказал он,- я звоню в Кащенко и вызываю Вам санитара. Вы хотите отправиться в больницу Кащенко?». Мадам смотрела и не понимала. Когда завывания стали очень громкими и повторяющимися с частотой блокадного метронома, Фима вышел в коридор, подошел к медсестрам и на чистом русском языке попросил сделать что-нибудь с мадам К., например, вколоть ей аминазинчику. Медсестры удивились эрудированности Фимы и посмотрели на часы. До укола оставалось ещё целых два часа.
Фима и санитарка стояли у кровати мадам К. Фима взял на себя роль режиссера и актера одновременно, оставив роль санитара из дурдома санитарке отделения гематологии. « Вы просили вызвать санитара? Вот он. Внизу ждет карета скорой помощи, собирайтесь». «Я вас слушаю,- подхватила санитарка гематологии, что Вы хотите?». Мадам К испугалась. Она сложила тонкие ручки на груди и притихла. « Я не вызывала, прошу Вас, пожалуйста»,- повторяла она. Кровать мадам К. вывезли в коридор, откуда ещё долго раздавались настойчивые просьбы вызвать реанимацию, дать пить и сменить памперс. Утром у постели мадам сидела дочь. Это была модная, но изрядно потрепанная молодая еврейка, загоревшая на пляжах Израиля, волосы и туфли на высоких каблуках были одного цвета – бежевого. « А почему она в коридоре?»- спросила с вызовом дочь Израиля. Фима разъяснил. «Что за больница?- с возмущением и брезгливостью произнесла дочь, – у нас в Израиле больница делает всё, чтобы пациентам было комфортно, а тут…». Фима подумал, но не сказал: « А Вы бы перечислили больнице тысчонку- другую евро, и Вашей маме тоже было бы комфортно». Позже Фима узнал, что мать и дочь давно не общаются друг с другом, дочь живет в Израиле, что мать оформила на неё квартиру и пенсию, что дочь оставила санитарам 500 рублей и велела купить памперсы для матери, а сама исчезла надолго, если не навсегда. Забирать из больницы мадам К. было некому и некуда.
Ночью Ефим Ильич проснулся от хриплого голоса мадам К. Мать и дочь говорили на повышенных интонациях, Фима расслышал только слово «хорошо», сказанное мадам, а потом наступила тишина, прерванная хрипом «Помогите, прошу Вас, я не могу снять верёвку». Ефим Ильич содрогнулся. Неужели дочь инсценирует самоубийство матери ? « Помогите, прошу Вас, помогите»,- кричала женщина, но кругом стояла тишина. Фима вспомнил сказку про волка. Мальчик – пастушок часто кричал «ВОЛК, ВОЛК», разыгрывая пастухов, а когда и в самом деле явился волк, никто не поверил и волк перерезал всё стадо. Послышались мужские голоса, прозвучала фраза «Давай, давай. Поднимайся». Фима представил себе, что пришли охранники , скрутили несчастную дочь, застывшую у трупа матери, и увели. Наступила тишина. Фима не мог больше лежать и фантазировать. Он вышел в коридор. Мадам К. лежала, укрытая одеялом и гладко причесанная. Дыхания не было заметно, но рот был открыт. Фима несколько раз прошелся мимо кровати мадам, соображая, жива она или нет. Вдали промелькнули силуэты медсестер. Фима подошёл. « Женщина жива?»- спросил он тревожно. « Откуда мы знаем?»- бросили сёстры на ходу и удалились в свой закуток. Фима пошел спать. Утром пришла дочь Израиля. Она оформляла какую-то бумагу, поставила подписи и исчезла так же быстро, как в первый раз. Больше Ефим Ильич её не видел. Мадам К. перевели в отдельную палату, к ней приходили коллеги по работе и тоже писали какие-то бумаги. Теперь, как поговаривали медсестры и больные, все заботы о мадам К. ложились на плечи предприятия, где она когда-то работала.
Но не всё было так трагично в пьесе под названием Дочки- Матери. К больной Н. ежедневно приходила её дочь, приносила подарки, меняла бельё и разговаривала с матерью где-нибудь в тихом местечке. В палату больная Н. возвращалась счастливая и умиротворенная. К больной Л. приходили два её сына. Стройные рослые парни, красавцы, да и только. Шутили, смеялись, рассказывали веселые байки, а после их ухода мать брала в руки ноутбук и зарывалась в него с головою. Поисковик усердно поставлял рецепты любимых блюд, все вспоминали пищу разных народов, которую когда-либо приходилось пробовать или готовить. И больная Л., и больная Х. ждали предложений от всемирного банка информации о донорах, чей костный мозг подошёл бы им по всем параметрам. Больная Х. была самая тяжелая. Однажды после химиотерапии у неё образовалась вторая голова рядом с первой, реанимация сделала, что могла, отек спустился ниже, больной Х. сделали надрез на шее и стали ежедневно приглашать на перевязки в отделение челюстно-лицевой хирургии. Так и сидела она в постели, с перевязанной головой, со следами йодовой мази на повязке. Однажды к ней наведался анестезиолог Фёдор Иваныч. «Ну,как?? –спросил он и тут же воскликнул,- свершилось чудо! Чудо свершилось!». Это восклицание следовало понимать как избавление от страшной опасности, которая обошла больную Х. стороной. И всё же обеим предстояли процедуры в барокамере, и обе боялись, потому что слышали о страшном кислородном давлении в этом саркофаге. Больная Х. иногда усаживалась на постели, скрестив ноги, и ставила перед собою иконку Николая Чудотворца. Запомнить молитву она не могла, потому читала её по книжице, вся обратившись в моление. У постели её постоянно находились свекровь или дочь. И это было хорошо.
Ефим Ильич и Фаина Ильинична безропотно приняли курс химиотерапии и всяких других вливаний, вытерпели постоянные сквозняки, образуемые снующими туда и сюда медсестрами и больными, приближалось время выписки. Фима тщательно просмотрел результаты последних анализов крови и пришёл в смятение- показатели почти совсем не изменились, а некоторые стали даже хуже. «Лечение гормонами,- объяснила врач,- не всегда сопровождается мгновенным улучшением состояния крови. Отдохнете дней двадцать дома, а потом- продолжим». Фима согласно кивнул головою и стал собираться домой. И вновь социальное такси неслось по КАДу, и вновь мелькали дымы Невского района и Весёлого посёлка, ехали почти два часа, выбираясь из пробок на городских магистралях. Встречала Фиму дочь Фаины Ильиничны и собака Чуня. Фима привёз Чуне подарок- большое красное яблоко, которое он, войдя в дом, разрезал пополам. Одну половинку дал кролику, вторую – собаке. Дочь Фаины приготовила вкусные щи, и Фима с удовольствием съел целую тарелку. Это вам не больничная каша!