Стол был длинным.
По одну его сторону уселась Гортензия IV Успешная, по другую – воевода, царь-батюшка, Иван-дурак.
Подали закуски.
Гортензия двигала челюстями крайне медленно – то ли думая о чем-то своем, то ли демонстрируя воспитание. Иван жевал с аппетитом – аж за ушами трещало. Воевода – старательно, ему не хотелось при королеве показать себя военщиной, а потому он постоянно краснел и стеснялся. Царь же вообще сидел, ковырялся вилкой в тарелке.
– Ты чего? – вполголоса поинтересовался у него Иван.
– Чой-то аппетита нету, – также вполголоса пожаловался тот.
– Надысь был.
– Надысь – это было надысь. А теперя нет.
– Куды ж он делся?
– Пролик его знает. Чой-то о доме вспомнилось, о Марфе…
– Тока вышли, а он уж о бабах думает… Я помню, как ты сам разговор о женской бане завел.
– Тьфу! Не о бабах, а о Марфе. Мож и ничего, что с рогами-то? Небось, не отсохло чего, а приросло… А то мы неизвестно где тут, а она там одна маецца… Нелегко царский хлеб-то кушать, ты ж знаешь наш народ…
– Главное, чтобы ты о нем не забывал, о народе-то…
– Больше двух говорят вслух! – вдруг послышалось с того конца стола.
– А мы уже молчим, – бодро ответил Иван-дурак. – Или идите к нам, а то до вас там не докричацца.
– Как это идите к вам?
– Вот так это, ножками.
Королева помолчала, обдумывая услышанное.
– Вообще-то вам положено идти к моей персоне, если вы хотите, чтобы она была рядом с вами.
– Не понимаю ни шиша, про какую персону ты там болтаешь, а только если хочешь участвовать в нашем разговоре, иди к нам.
– А почему не вы ко мне? – уже почти согласным голосом, но все же спросила королевишна.
– Потому что трое к одному не идут. Троим вообще, если разобрацца, никуда ходить не надо – у них уже и так этот… как его…
– Кворум, – с готовностью подсказал воевода.
– Именно – кворум.
– А я, между прочим, здесь самая верховная власть, – с игривой улыбкой заявила Гортензия, вставая.
Она села рядом с Иваном, слегка коснувшись того плечом, и тут же слегка покраснела.
– Простите…
– Да ничего, – с готовностью ответил Иван, подвигаясь поближе. – А вот ответь, кстати, на вопрос. Очень он меня интересует.
– И о чем вопрос? – медленно произнесла Гортензия.
– У вас же ж в доме полно народу…
– Не в доме, а во дворце.
– У нас-то, конечно, дворцы побогаче будут, ну да пусть дворец. Однако у тебя тут газон вокруг дома – как народ так сюда попадает, чтобы траву не мять? Не ветром же его заносит.
– Да никак не попадает. Все, кто нам нужен, и так здесь живут, не выезжая. А остальные, если нелегкая принесет – как и вы прутся. Это особая трава. Когда гость желанный, ну или мы с Гортиком, тогда она сама поднимается, а ежели нет – так и остается, приходится участок выкапывать, новую траву сажать, а незваных гостей на плаху.
– А зачем трава-то? – не сдавался Иван. – Чо, трудно дорожку протоптать?
– Да был у них в роду какой-то дед, очень любил босиком по траве ходить и зимой холодной водой поливаться, еще и других заставлял. Самодур. С тех пор и заведено – перед дворцом трава должна расти, и ходить по ней положено босиком, а не в лаптях, – с игривой укоризной скосилась хозяйка дома в сторону Ивана.
Тот стоически промолчал. Хотя крутилась колкость на языке.
– А вообще гости к нам уже совсем не ездят, – вздохнула Гортензия. – Послы если только, ну так их на плаху не пошлешь, они сами тебя пошлют…
– Мы, получается, незваные гости? – спросил Иван, вспомнив о черных полосах, которые они оставили после себя.
– Это мы завтра посмотрим, может и ничего еще… Если трава поднимется..
– А что за Гортик такой? – продолжил допрос Иван-дурак.
– Не что, а кто. Это муж мой – Гортензий. Здесь принято, чтобы у царствующих особ имена похожи были, дабы не вводить народ в ненужные размышления. В девичестве-то у меня другое имя было.
– И какое? – глядя в глаза Гортензии, спросил Иван.
– Да я уже не помню, – почему-то смутилась она. – Сейчас у меня другая жизнь, царская…
– А чего это у вас дом какой-то странный, всяких башенок понатыкали с разных сторон, – теперь уже спросил государь, чтобы хоть что-то спросить и напомнить о себе.
– Ну как… Мода такая. Когда-то это был скромный домишка – первый здешний король, основоположник династии поставил – чтобы каждый подданный мог убедиться в его аскетичности. Гортензий, кстати. Первый, разумеется. А потом всяк новый чего-то свое приделывал. Сначала вширь, потом вверх, а кто-то и вниз, в подвалы. Так и получился дворец. Ну а поскольку от аскетизма он уже далек, сделали так, чтобы сюда никто даже близко не походил… Ни к чему подданным знать о том, как живукт те, кто за них радеет денно и нощно.
– Нощно тоже радеете? – не удержался от язвительной реплики Иван.
– Такова наша доля царская – ни в какие минуты не забывать о своем народе, – довольно напыщенно ответила Гортензия.
Царь-батюшка тут же согласно закивал бородой.
Разговор однако не клеился. Все замолчали, уткнувшись в свои тарелки. Тем более яства, которыми здесь потчевали, действительно оказались весьма вкусными, а с дороги аппетит разыгрался и без этих умопомрачительных запахов.
– Хорошо тут у вас… – нарушил затянувшуюся паузу воевода.
– А вы оставайтесь, – сделала величественный жест рукой Гортензия.
– В каком, простите, смысле оставайтесь? – поддержал светскую беседу воевода.
– Да ни в каком, оставайтесь, и все. Я так хочу. А то мне скучно.
– Что же, простите, мы вам медведи на цепочке у цыгана? – обиделся слегка царь-батюшка. – Чай, послы дружественный державы.
– Это еще разобраться насколько вы дружественная. Не пожелаете остаться, объявлю вам войну, и возьму в плен. Да, собственно, уже объявила и уже взяла. Сейчас подкрепитесь с дороги, и за решетку.
– Я не согласен, – решительно объявил царь-батюшка.
– А тебя, чудо рогатое, вообще никто не спрашивает. Будешь сидеть столько, сколько захочу. А этот останется здесь, – показала она на Ивана.
– Вот и поговорили, – растерянно произнес государь.
– Я с товарищами, – решительно заявил Иван, отодвигая тарелку.
– Да вернешься ты к своим товарищам. А пока надо торопиться, у нас мало времени.
– Дык, до вечера еще долго, – раскрасневшись, ухмыльнулся Иван.
– Не так и долго, – улыбнулась в ответ Гортензия.
– Не согласен! – вдруг хлопнул кулаком по столу государь. – Иван – человек молодой, тут опыт нужен.
Даже Гортензия слегка опешила. А воевода с Иваном вообще зажмурились – ожидая гром с молнией и немедленное возвращение домой. Вот уж действительно отчебучил, так отчебучил. Хорошо, Марфа не узнает! Однако у нечистой силы видно имелась своя логика, все остались на своих местах.
– Ну вот что, складывайте все что не доели в пакетики, и топайте куда сказано, за решеткой подкрепитесь, – строго приказала Гортензия. – Вы пока что военнопленные, должны слушаться. И дверью посильнее хлопните – плохо закрывается что-то в последнее время. Мужика-то в доме нет, ему все о государстве думать, а не обо мне. Темница вот в ту дверь, и по винтовой лестнице вниз. Камер несколько – можете по одиночкам разойтись, а можете и вместе, на ваш вкус. Проверять, что сидите, не буду – у нас все на доверии. Удобства в коридоре – можете подобрать горшок по вкусу, там разные есть.
– Тьфу! – проявил недовольство государь. – Горшок – и по вкусу! Что у вас здесь за порядки!
Однако Гортензия никак не отреагировала на его слова. Просто отвернулась к окну и стояла, выжидая.
– Я тоже с ними пойду, – все-таки попытался Иван робко возразить.
– Не пойму – ты меня как женщину хочешь обидеть или как королеву? – разозлилась Гортензия. – Итак, все, кто здесь кроме меня и вашего Ивана находится через пять минут, подлежат немедленному четвертованию без суда и следствия. Быть по сему! – и она громко хлопнула в ладоши.
Воевода с царем не стали себя долго упрашивать, подхватили тарелки, и отправились восвояси. Лестница была узкая, скользкая и темная. Добро еще прямо у входа оказались свечи, причем, уже зажженные.
– Гля, уж и свечи наизготове, – пробурчал царь-батюшка, и пошел первым, хотя воевода подобострастно пытался его опередить, чтобы прокладывать дорогу своей грудью.
– Глубоко что-то… – настороженно сказал через некоторое время царь-батюшка.
– Такое ощущение, что мы уже под землю ушли, – согласился воевода.
– На дне, значит. Мое царское величество падает все ниже и ниже, – без особого, впрочем, сожаления констатировал государь. Кажется, очередное приключение стало его даже забавлять.
Двери в темницу действительно оказались незапертыми.
Царь-батюшка, буркнув на ходу «Один хочу побыть» с грохотом хлопнул запорами. А воевода остался в коридоре, резонно рассудив, что сесть за решетку он всегда успеет. Здесь, внизу, было совсем тихо. Не слышно даже мышиного писка, хотя у них в державе в таких подземельях бегали и мыши, и крысы, и даже больших пауков специально разводили – должны ведь заключенные перед тем как выйти на волю, а казнили-то в их государстве, если уж совсем честно, крайне редко, хотя бы страху натерпеться. Сам-то воевода боялся только царской немилости, а к паукам относился даже с некоторой нежностью. Пауки ведь не могут сослать куда Макар телят не гонял, и разжаловать тоже.
Воевода прислушался – нет, ни шороха, ни криков. Странно. Ведь Иван, по его разумению, должен был сопротивляться предстоящему насилию. Воевода еще некоторое время потоптался в нерешительности, а потом медленно, на цыпочках, стал подниматься вверх, изо всех сил прислушиваясь. Нет, было совершенно тихо. Воевода добрался до самого верха, и вдруг с удивлением обнаружил, что дверь-то, ведущая во дворец, заперта. Он осторожно подергал за ручку, и убедился, что это так.
«У нас на доверии», – передразнил воевода про себя, и так же медленно побрел вниз. В камеру, однако, все равно не пошел – сел возле двери, прикрыл глаза и незаметно для себя заснул. Очнулся же от какого-то непонятного шума. Оказалось, его величество скребся по ту сторону двери. Воевода прислушался.
Нет, не разобрать.
Пришлось приложить ухо к двери.
– Иди ко мне, скучно, – наконец понял он слова верховного главнокомандующего.
Воевода было хотел сделать вид, что не слышит, да не рискнул ослушаться. Встал, с сожалением убедился, что ключ в двери торчит с наружной стороны, и нехотя повернул его.
– Может лучше сюда? – робко сделал он приглашающий жест рукой из камеры, однако царь-батюшка решительно замотал отрицательно головой.
Пришлось подчиниться.
Хлопнула дверь, и они оказались в совершеннейшей тишине.
– Вот теперь хорошо, – прошептал где-то в темноте царь-батюшка.
– Что хорошо? – еле слышно переспросил воевода.
– Рогов моих не видать, вот что хорошо. А по-твоему что? В четырех стенах здесь сидеть, ни выйти, ни войти, – это хорошо? – забубнил рядом верховный главнокомандующий.
– Сколько же времени сейчас? – вдруг поинтересовался воевода.
– Наверное, утро уже, – предположил царь-батюшка.
– Это вряд ли. Вечер скорее, да и то ранний.
– Да говорю же, утро. Уж сколько здесь торчим…
– Уверяю вас, ваш-ш-ство, нет. Тут просто такая относительная штука. Относительно нас время вроде пробежало. А относительно всех остальных – почти и не двигалось. Я еще когда заметил – приходишь, бывалоча, за кем из темницы, а он думает, что его уж неделю голодом морят.
– А на самом деле? – заинтересовался государь.
– А на самом деле с обеда еще и ужинать даже не время. О, как бывает.
Еще помолчали.
– Врешь ты все, – усталым голосом сказал государь. – Никогда не поверю, что не утро сейчас.
– Ну как бы вам на примере пояснить…
– Да уж поясни.
– Ну вот, например, вы помните, как у себя дома разговаривали? Кажись да надысь…
– Ну дык, – согласился царь-батюшка, – у нас все так говорят.
– А здесь? Ведь этих кажись и дык почти не слышно уже. Речь-то другая совсем. А почему?
– И почему?
– Потому что относительно этих мест так правильнее говорить. Относительно нас – правильно чтоб были надысь да вчерась, а относительно здешних мест – правильнее: как-то и намедни. И вы, ваш-ш-ство, это своим царским нутром почуяли. И на правильную для этих краев речь перешли безо всякого намека.
– Интересно рассуждаешь, – сказал царь-батюшка и задумался.
– Или это можно сформулировать так, – пошел развивать свою мысль воевода. – Мы имеем дело с одной стороны со временем, а с другой – с пространством. И они, я бы так, ваш-ш-ство, выразился – не абсолютны.
– Чего? – удивление верховного главнокомандующего росло с каждой новой фразой воеводы. Кто бы мог представить, что внутри этого вояки сидит самый настоящий философ.
– Не абсолютны. Ну то есть они соотносятся с конкретным изучателем, ну например, с нами, и с конкретным предметом изучения. И чем энергичнее мы перемещаемся друг относительно друга, тем более ярко выраженным становится эффект.
Воевода неожиданно почувствовал, как на его лоб легла царственная ладонь.
– Вроде не горячий, – констатировал государь, – а ахинею несешь почище лихорадочного. Сам себя послушай – с каких это пор ты меня, своего непосредственного командира, каким-то изучателем обзываешь.
– Это я для науки, – пошел оправдываться воевода. – Просто надо было точное слово подобрать.
– Это неточное слово применительно к монаршей персоне, – осуждающе сказал царь-батюшка. – Рекомендую его взять назад, во избежание последствий.
– Хорошо, – согласился воевода, – слово беру, а по сути разрешите остаться при своем мнении.
– По сути – разрешаю, – махнул рукой царь-батюшка, хотя в темноте это, конечно, не было видно.
– Сами посудите, ваш-ш-ство, как в нашей жизни все относительно, – пошел рассуждать воевода. – Вот, скажем, сидите вы ждете кого. Ну, бабу, например, в смысле женщину. Или жену. Пусть лучше жену. Хочется вам ее видеть. Соскучились или поругаться приспичило – неважно. Так вот когда она нужна, никогда ее вовремя нет. Ну никогда. Особенно если поругаться. А как остыл – так вот она, нарисуется, не сотрешь. И наоборот, хочешь домой незаметно проскользнуть – тут же стоит, о притолоку опирается, как медом у двери намазано.
– А ведь ты в чем-то прав, – задумчиво произнес царь-батюшка. – Вот скажем мои рога. Относительно отражения в зеркале – это, конечно, тьфу! Гадость и страх собачий. А относительно того, что могли и всего в черта превратить, ходил бы сейчас копытами цокал да вместо носа свиной пятак, я еще легко отделался. Получаецца, и горевать не о чем.
– А я о чем! – оживился воевода. – Скажем, жарынь на улице, не знаешь, куда от нее деваться. А как подумаешь, что зимой иной раз плюнешь, а плевок до земли не долетит, в ледышку превратиться, так и жара ничего. Даже хорошо. Искупаться можно в речке или в пруду.
– Но только не под ентим делом, – наставительно щелкнул себя по горлу царь-батюшка.
Жест этот, правда, в темноте не был виден, зато щелчок слышен, да и без щелчка как не догадаться, что за дело имел в виду царь-батюшка, хорошо знакомый с нравами своего народа.
– Да, и только в хорошо знакомых местах можно нырять, чтоб башкой о корягу какую не удариться, – отечески добавил государь. Ему нравилось вот так, походя, показать себя заботливым правителем. Хотя ни разу ни одно свое наставление даже в голову не пришло проверить, как исполняется.
– Да это я помню, читаю все ж указы ваши, – согласился воевода. – Конспектирую иные, чтобы впросак не попасть. В общем, примеров таких полным-полно…
– Ну-к давай ишшо, антересно, – оживился государь.
– Ну, например, обложил кто на улице по материнской линии ни с того, ни с сего. Тебе вроде плохо, а тому, кто обложил – на душе полегчало, доброе дело вышло.
– Ишшо, – потребовал государь.
– Народ толпится, ни проезду, ни проходу. Это с одного боку. А с другого ваш-ш-шство спокойно может прогуляться, без толчеи, потому как не просто же людишкам проходу не дают – для вашей особы дорогу расчищают.
– Чой-то не очень хороший пример, – скривился царь-батюшка.
– Ну хорошо, – немедленно осознал свою ошибку воевода. – Тогда так. Летом по календарю деньков вроде бы и больше, чем зимой, а пролетают быстрее.
– Годицца.
– Молодость кажется вечной, а проходит незаметнее, чем вся наша жизнь.
– Тоже верно, – согласился государь. – А теперь скажи – мораль какая из всего из этого?
– И какая? – растерялся воевода.
– То-то и оно, что чешем языками без всякой морали, а Ванька наш за нас за всех там отдувается. Утро ли вечер сейчас, неважно, а важно то, что его до сих пор нету, и это настораживает.
– Дык, дело молодое, – ухмыльнулся воевода.
– Не скажи, ежели б только в этом секрет был, она б нас всех оставила, и не поморщилась.
– Как это всех… – не понял воевода.
– От ведь о каких вещах сидишь рассуждаешь, а в простых не разумеешь. Погоди, министер мой из странствий вернется, мы тебе мозги-то прочистим, расскажем, как это делается.
– Да нет, я догадываюсь, об чем вы сказать-то хотите, ваш-ш-ство…
– Ну а догадываисси, так не спорь. Я те точно говорю, задумало это горе луковое чтой-то, и Иван ей для своих козней нужен.
– Что ж у ней, местных Иванов, что ли, нету?
– Откель мы с тобой знаем? Мож и нет. А мож есть, да не те. Догадайся, что у ентой парочки на уме? Сейчас вот супруг ейный вернется, они вдвоем покумекают, да Ваньку нашего пошлют куда подальше…
– Куды пошлют? – никак не мог взять в толк воевода.
– Ну куды пошлют? Не знаешь, куды посылают?
– Это как раз мне известно…
– Я не в том смысле, – немедленно перебил его царь-батюшка, – нечего придумывать, чего не след. Я имел в виду, что могут ведь послать туда, незнамо куда, принести то, незнамо что.
– Может, это и к лучшему? – предположил воевода. – Особенно если нам разрешат с ним идти.
– Как это к лучшему?
– Ну как же? Если он пойдет туда, незнакомо куда, добывать то, незнамо что, и мы с ним, то по дороге наверняка можно отчебучить что-нибудь такое, что и помыслить трудно. Потому как и добыть искомое по такому адресу – это уже в своем роде отчебучить.
– О как! – восхитился царь-батюшка. – Вполне может статься, что и так. Значит, надо как-то дать знать Ивану, что когда его куда-нибудь пошлют, он непременно должен нас с собой взять. И мы тогда пойдем вместе. Теперь давай думай, как ему передать то, что мы здесь решили.
– Да как передашь, если мы в четырех стенах, запертые, а он наверху, – растерялся воевода.
– А ты что, не мог щелку хотя бы оставить в двери, когда ко мне шел, – разозлился государь. – Совсем головы нет?
– Так у меня ключ есть! – вдруг обрадовался воевода. – Мы сейчас мигом все отопрем.
Он встал, покопался в кармане, вытащил ключ и вставил его в дверь. Однако ни влево, ни вправо проклятущий ключ не хотел двигаться.
– Ну чо? – с жаром спросил из-за спины государь.
– Через плечо, – расстроено ответил воевода, даже забыв о чинопочитании. – Не хочет, зараза, крутиться.
– Мож, поднажать? – робко предложил государь.
– На дверь или на ключ? – съязвил воевода, не оставляя попыток заставить проклятый ключ двигаться.
Не тут-то было!
– Мы заперты, и ключ изнутри не работает, – наконец с ужасом признал воевода, привалившись спиной к холодной каменной стене. – А снаружи нас тоже не откроют, потому что ключ у нас. И неизвестно, есть ли у них второй.
– Вот были бы на твоем лбу рога, сейчас точно отвалились бы, – устало сказал царь-батюшка, присаживаясь рядом. – Вот уж на самом деле все относительно. Отчубучил не тот, от кого это ждали.
У них был ключ, была дверь, однако открыть этим ключом эту дверь было совершенно невозможно. Оставалось только смириться со своей участью.
Дальше http://www.proza.ru/2011/09/10/399