Глава 6. Гримасы демократии.
Я вижу всё несовершенство мира,
Не пожелать такого и врагу.
Пир средь чумы! Какая к чёрту лира?
Но что могу я сделать? Что могу?
Иные нам в пример Европу ставят,
Но и в Европе всё давно не так.
Не разум миром – миром деньги правят,
И оттого-то в нём такой бардак.
В 1872 году Герман Лопатин сделал первый перевод пресловутого «Капитала». И началось тут. Если б он знал! Лучше бы он его не делал, перевод этот. Почему? Да потому же, что дураков-то гораздо больше, особенно в России, чем мошенников. И поверили дураки мошенникам, обещавшим жизнь по Марксу организовать народу российскому, жизнь коммунистическую, райскую, безбедную и беззаботную.
И уже в начале века следующего началась рубка великая граждан России. За землю, за волю, за заводы, да фабрики. Доктрина такая была: отобрать всё и поделить. Укокошив более 20 миллионов себе подобных, отобрали, что разрушить не успели. Но поделили ли? Хренушки! Когда сельчан стали раскулачивать и силой в колхозы сгонять, поняли – обманули. Мошенники, назвавшие себя партией освободителей, присвоили себе всё: землю, заводы, фабрики. И дворцы заодно. А народ, как был рабом, так и остался. Только труд сей рабский, приказано было называть трудом коммунистическим. А платить за него стали копейки. А кое-где по ГУЛАГам многочисленным и вообще не платили. Ну, как тут не вспомнить царицу незабвенную Екатерину.
Поплатилась за Маркса и его «Капитал» и Германия, Адольфа Шикльгрубера получившая. По образу ГУЛАГов российских он свои лагеря потом создавать начал. Но если с Гитлером быстро покончили, то вот в России 70 лет правила партия, народ так лихо обманувшая. Но зажралась она впоследствии, народ свой многострадальный презирая и в грош его не ставя, прохрюкала сытно у корыта полного власть свою. И не помогли ей ни ракеты, ни армия могучая.
И тогда пришла демократия. Бескровная почти третья мировая закончилась и тут же началась четвёртая…
- Кстати, что такое демократия? – почесался перед разбором Палда.
- Власть народа, - ответили ему. – Пора бы знать.
- Так нам и при Советах то же самое говорили, - удивился он. – Где же разница? Не вижу.
- Демократия – это когда цепь народу удлиняют на метр, миску отодвинут на два, а гавкать можешь, сколько хочешь, - пояснил Устюжанин. – При Советах-то гавкать не давали. ГУЛАГи для того были созданы.
- Вот теперь вижу разницу.
«Гавкали» на разборе единственного теперь в авиакомпании отряда много. Сначала Заболотный, мелко бородой потрясая, при молчании полном объявил план разбора. Он был стандартный, как и тридцать лет назад. Но потом его, плана этого, придерживаться перестали. Едва отговорили командиры эскадрилий, как всегда, высыпав на лётчиков кучу цифр по налёту, расходу топлива, перевезённым пассажирам и прочим цифирям, как из зала раздался голос, обращённый к президиуму:
- Всё это нам знакомо. Лучше скажите, когда новые самолёты летать начнут? Для чего их пригнали?
В зале раздался одобрительный шум, выкрики. Заболотный попытался сделать свирепое лицо. Виданное ли дело план разбора нарушать! Но на него не обращали внимания. Встал командир отряда Иванов, человек флегматичный и безразличный к нуждам лётчиков. И лётчики относились к нему с таким же безразличием.
- Я, - сказал он, - не генеральный директор. И вопрос этот осветить могу в общих чертах. А они таковы: самолёты эти арестованы, ибо не растаможены. Почему? Денег нет на это.
- Так за каким же хреном их купили?
- Чтобы… летать, - не нашёл командир отряда сказать ничего лучшего.
- Четыре месяца уже на стоянке летают. Деньги где на растаможку? Растащили?
- Вопрос не ко мне, я же сказал, что не являюсь генеральным директором.
В авиакомпании уже ни для кого не было секретом, что пять миллионов долларов, предназначенных для растаможки, пропали, словно в Бермудском треугольнике. И никто, похоже, не собирался их искать. Профсоюз лётного состава уже дважды поднимал этот вопрос, но Ганеев отделывался мрачным молчанием или лопотал что-то неопределённое.
И тогда подключили прессу. Про исчезновение денег написали в газете, что-то прокукарекало местное телевидение. И только тогда прокуратура заинтересовалась этим делом. Но как-то вяло интересовалась. Ганеева несколько раз вызвали к следователю, а потом всё заглохло.
- А куда профсоюз смотрит? – раздались выкрики из зала. – Сколько же эта неопределённость будет продолжаться?
- Да если бы мы были во Франции!.. – раздался голос Плаксина.
План разбора пошёл кувырком, Заболотный схватился за голову. На трибуну вышел Анатолий Вадин, выступление которого планом разбора было не предусмотрено.
- Мы, - сказал, - это дело так не оставим. Ганеев с нами на эту тему общаться не желает. Что ж, от общения с прокуратурой он не откажется.
- Откупится! – выкрикнул кто-то. – Он уже на новом джипе разъезжает.
- Это мы ещё посмотрим, - неуверенно произнёс Вадин. – Так долго не может продолжаться. Ведь самолёты уже куплены и они должны летать.
- Но деньги-то где, деньги?
- Они перечислены посреднической фирме в Москве, той, которая занималась оформлением самолётов. И там исчезли…
- Да раньше бы за такое к стенке…
- Ага, а вместо этого генеральный новую элитную квартирку с бассейном приобрёл.
- Откуда знаешь? Брехня, небось!
- Сын мой – он отделочник - у него плитку в бассейне меняет со своей бригадой. Не нравится ему старая плитка. Вот так!
- Дела!
- Дела, как сажа бела.
Скоро, исчерпав тему, обратились к другой. Никто уже и не думал придерживаться плана разбора.
- Когда, наконец, сделают нам точку обливания самолётов? – прогрохотал Палда. – Доколе же лётчики и пассажиры гадость на своей обуви в самолёт будут таскать? Сколько лет об этом говорим. Ещё Галимов обещал сделать.
Вопрос в зимнее время животрепещущий. Известно, что в холодное время года самолёты иногда покрываются коркой льда, взлетать с которым нельзя. Те, кто пытались это делать попадали прямо на кладбище. И поэтому самолёты обливают перед взлётом специальной жидкостью «Арктика», растворяющей лёд. В нормальных портах в самолёт сначала сажают пассажиров, потом тянут его к точке обливания, а уж затем, облив, выпускают в полёт. В Бронске же испокон века делали наоборот. Обольют самолёт на стоянке, наделав луж под ним, а потом пассажиров сажают. И идут они в самолёт, и тащат гадость ядовитую на своих подошвах, и дышат потом ей. А через некоторое время в недоумении ломают головы, от чего это у обуви их подошвы, столь крепкие, разрушаются. А на трапах резиновые коврики, против скольжения поставленные расползаются, как труха, как и коврики в салонах самолётов.
- Точно! – подхватили голоса. – Или уже и на это компания не способна? Каждую весну ботинки выбрасываем.
- Вопрос животрепещущий, - сказал Иванов, - поднимем его на оперативке.
- Будет ли толк? – усомнились лётчики. – Теперь аэропорт-то нам не подчиняется.
Заболотному всё же удалось ввести разбор в запланированное русло, и в зале установилась безразличная тишина. Как заправский пономарь, нудным и усыпляющим голосом он начал читать многочисленные приказы управления, каждый год не один раз повторяющие одно и то же с одними и теми же приказными пунктами: усилить работу, провести дополнительные занятия, довести до личного состава, организовать зачёты, повторно изучить то-то и то-то под расписку, отстранять виновных…
В бытность Дунаева от нудности этой успели отвыкнуть, ибо управление-то было своё, и читали только приказы из центра, короткие и просто информирующие. А выводы, мол, делайте сами, раз вы такие самостоятельные. От былой самостоятельности и следа не осталось.
Уже минут сорок бубнил Заболотный.
- Ах! – вздохнул Устюжанин, сладко зевнув и устраиваясь в кресле в полулежащем положении. – А я, глупец, когда-то не верил, что всё возвращается в этом мире на круги своя. Вздремнуть что ли? Разбудишь, когда это кончится, - сказал Ипатьеву.
- Сам засыпаю, - ответил тот. – Заболотному гипнотизёром бы работать.
- А давайте его пошлём в Индию на курсы усовершенствования на… пять лет? – предложил Палда. – Пускай там змей заклинает.
Командир Иванов, сам уже едва борясь со сном в президиуме, заслышав бас Володи, постучал карандашом по столу, что означало: не нарушайте идиллию. И в зале снова установилась тишина, как в покойницкой. И тишину эту нарушал только голос пономаря Заболотного. Хоть бы через строчку читал.
Наконец он закончил и, пожевав губами и тряхнув бородой, обратил взор в зал. Почти все спали или были в каком-то полукоматозном заторможенном состоянии.
Слово взял, всех разбудив, командир эскадрильи Касимов. Он вышел на трибуну и голосом истины в последней инстанции начал речь:
- Из управления к нам пришёл документ, гласящий, что лётчики из своих пилотских свидетельств журнал автографов делают. У некоторых товарищей там на последней странице росчерки Пугачёвой или Филиппа её есть или иных всяких певцов, у некоторых – автографы депутатов Думы, а кое у кого и вообще неизвестно чьи. Такое свидетельство считается не действительным и подлежит замене. Во исполнение указания прошу всем предъявить мне их для проверки.
Слова буквоеда Касимова вызвали бурю негодования.
- Это где об этом сказано?
- Что же, в управление зачёты теперь ехать сдавать?
- Своё проверяй!
- А у меня автограф губернатора нашего.
- А у меня вот шут всероссийский Жириновский расписался. Я ему позвоню – он такой шум поднимет!
Но свидетельства всё же показали. У кого всё чисто было.
- А остальные? – вопросил Касимов.
- А чего их с собой на разбор таскать, - ответили ему, - ещё потеряешь. Это только при полётах иметь надобно.
- А у вас что? – спросил Касимов Палду. – Тоже нет свидетельств с собой? Вы же ещё и в резерве сегодня со своим экипажем. Обязаны иметь.
- Мы уже отстранены от полётов? – ответно спросил Палда.
- Это почему? – удивился Касимов. – Я этого не говорил.
- Но вы сказали, что свидетельства такие не действительны.
- Да, у тех, у кого там имеются посторонние записи.
- У меня на последней странице обложки есть роспись генерал-полковника Германа Степановича Титова. И я не считаю её посторонней.
- Кого-о?
- Второго космонавта планеты, дублёра Гагарина, депутата Госдумы, члена президентского совета, героя Советского Союза. Кстати, как-то в Москве экипаж проверяла комиссия прямо на перроне. И члены её ничего не сказали, что документ не действителен.
- Но это приказ управления.
- Да чихал я на него!
В зале раздался смех.
- Откуда у вас эта роспись?
- А она у всего экипажа есть. Летел он с нами прошлой зимой. Мы его в кабину пригласили. Да у меня вот и визитка его есть. Могу телефон дать. Хотите позвонить? Он подтвердит.
- Не надо, - сказал Касимов и беспомощно посмотрел на командира отряда Иванова.
- Заклейте её аккуратно, - нашёлся тот.
- Вот когда мне суд скажет, что документ не действителен – тогда заклею, - ответил Володя.
В зале снова рассмеялись.
- С таким автографом тебе ни один инспектор не посмеет талон вырезать, - захихикал Пашка. – Слушай, а может, ты это подделал?
- Отстань, удавлю!
- Дай хоть на автограф-то взглянуть? – не отставал тот.
- Сейчас дам!
- Ой! – схватился Пашка за голову. – За что по шее-то?
- Сказал же - не приставай!
Десятка два человек пилотские свои так и не показали.
- Что мне в управление-то отписывать по этому вопросу? – спросил после разбора Заболотный командира отряда Иванова.
- Что отписывать? – почесался тот. – В приказе вроде про артистов да певцов сказано, а про космонавтов-то ничего не упоминается. – А-а, - махнул рукой, - напиши, что всё у нас в порядке. Пускай отстанут…
Заболотный неодобрительно посмотрел на командира, но ничего не сказал.
--------------------------------
Иногда в жизни всё меняется непредсказуемо. Сколько лётчики ворчали, что так называемая малая авиация тянет компанию назад и её пора отделить. Да и осталось-то от малой авиации – некогда двух больших отрядов, как говорят, рожки, да ножки: пятнадцать самолётов Ан-2 из них летающих половина – остальные требовали ремонта на заводе, да несколько вертолётов Ка-26. Никто не знал, что с ними делать, про них забыли и существовали они как бы сами по себе. Круглосуточно один Ан-2 стоял в наряде по аварийно-спасательным и поисковым работам. Лётчики, от безделья очумевшие, слонялись по аэропорту, меняясь через каждые 12 часов. Ничего нигде не случалось, никто нигде не падал – летали-то мало, а, значит, и им делать было нечего. Да ещё один самолёт ежедневно дежурил по санитарным заданиям, но в небо поднимался пару раз в неделю. У заказчиков санитарной авиации не было денег. Точно также работали, а вернее, не работали и вертолёты Ка-26. Вся эта оставшаяся техника была объединена в одну сводную эскадрилью. Полная безнадёга и никаких просветов.
Все молодые лётчики давно отсюда разбежались, кто куда, и остались в основном только старички, которым уже поздно идти на переучивание.Да и не хотели они уже никуда.
В один из дней Долголетов вызвал к себе командира звена, довольно молодого ещё, но почему-то не желавшего переучиваться на более тяжёлую технику, шустрого, изворотливого и пронырливого Диму Топова, от безделья занимавшегося всевозможной частной коммерцией (купи – продай) и сказал ему:
- Ты ещё молод, Дима, а я уже стар. Но это прелюдия. В авиакомпании мы никому не нужны. Ещё месяц назад меня вызывал Ганеев и предложил полностью ликвидировать наше подразделение или отсоединиться и существовать самостоятельно. Я обещал подумать и вот срок думанья моего скоро истекает. Что скажешь на это?
- Отсоединяться надо, - сказал Дима, - ибо мы у слона бельмом в глазу всегда будем, поскольку время сейчас другое, не советское и никто нам денег не даст на наше существование, как раньше было.
- Раньше-то, - вздохнул Григорий, - всё проще было. От работы изнывали, теперь же от безделья.
- Поэтому, - продолжал Топов, - чтобы нам выжить, нужно создавать ЗАО или ООО. Маленькое и мобильное. Тогда выжить можно.
- Что это?
- Общество с ограниченной ответственностью закрытого типа.
- Что значит, с ограниченной ответственностью? Ответственность или есть или её нет.
- Я сам в этом не очень силён. Тут с юристами нужно посоветоваться. Но выход вижу только такой.
- А что нужно для этого?
- Деньги, - улыбнулся Дима.
- Эко! Да где ж их взять?
- Спонсоров найти надо и сделать их учредителями новой компании. А потом, когда зарегистрируем её по всем правилам можно о ссудах в банке подумать.
- А чем отдавать потом? Работы-то нет почти.
- И работу можно найти, но не в нашем регионе, а в краях южных. Там у них поля громадные, не то, что у нас, и потребность в авиации ещё имеется. Да вот беда, авиацию-то там всю развалили. Взять тот же Ставрополь, Краснодар, Волгоград.
- Вот ты и возьмись, Дима, за это дело. А я уже стар делами коммерческими заниматься. Да и не переделаешь уже нас, стариков, поздно. Мы по старому привыкли работать. Иначе последние лётчики разбегутся и тогда, сам понимаешь, уже ничего не будет. И процесс потом снова не запустить.
- Это так, - согласился Топов, - не запустить. Но сначала бумажной волокиты много будет.
- А это я возьму на себя, всю бумажную и штабную работу, - улыбнулся Григорий. – А твоё дело будет стратегическое: учредители, спонсоры, деньги, банки, юридическое оформление, согласования разные и прочее. Кстати юрист нам будет для дел этих нужен.
- Найдём. Вон их в «БАЛе» сидят несколько от безделья изнывают. Вот учредителей с денежками найти – это проблема.
- Так ты согласен?
- Попробуем, - почесался Дима. – Попытка – не пытка. Иначе – смерть.
- Вот и отлично, завтра и пойдём к Ганееву. Да он и вникать не будет в проблему, согласится. Ему главное – от нас избавиться, как от балласта.
- С чем мы к нему пойдём? С мыслями нашими? Сначала нужных людей найти надо. А если ничего не выгорит?
Теперь почесался Григорий и задумался.
- Сделаем так: ты, командир, пока прикидывай будущую структуру и что нам нужно будет для этого и для дальнейшей работы. Ведь всё это потом юридически оформлять надо. Прикинь, какие договора с аэропортом нужны будут. Земля-то, чёрт возьми, их, и они денег за использование её потребуют. Сейчас-то «БАЛ» всё оплачивает, а как отделимся – нас доить аэропорт начнёт. С помещениями нужно определиться. Затем с техникой для обслуживания самолётов. И ещё: надо нам кадровика знающего.
- А я не сгожусь? – улыбнулся Долголетов. – И за инженера по технике безопасности сгожусь.
- Прекрасно! – засмеялся Дима. – Однако размечтались мы. К добру ли? Но… за дело. Нам терять нечего. Вперёд, кривые ноги!
«С авантюрной жилкой парень, - подумал Григорий, - да сейчас, наверное, такие люди и нужны. Ну и времена пошли! Посмотрел бы на всё это Бобров покойный. Что сказал бы?».
Прошло два месяца, но желающих связываться с авиацией не находилось. Приезжали, ходили, смотрели и… отказывались. А Ганеев настаивал на тотальном сокращении и только профсоюз удерживал его от принятия такого шага. И тогда Топов вышел на структуры не совсем законные и в народе называемые бандитскими, работающие по понятиям. Хотя, если честно по понятиям – это лучше и справедливее, чем по откровенно лоббированным государственным законам. Нет, там никого не убивали, не жгли и не взрывали, как в «Бандитском Петербурге». Там просто обманывали государство, занимаясь теневым бизнесом. А чего же, государство-то ещё больше обманывает. Ребята приехали, походили, посмотрели, побеседовали, быстро вникли в суть проблемы и… согласились. Деньги удобно отмывать.
- Вот теперь можно и к Ганееву идти.
Он выслушал и тоже согласился. Но всего-то ему не сказали. Зачем?
- А вот что вам отдать, а что оставить в компании – нужно подумать.
- А мы уже подумали, - ответил Долголетов, - вот список. Нам много не надо.
Действительно в списке не было ничего лишнего. Даже показалось мало.
- Вам что же одного заправщика своего хватит? А если он сломается?
- У аэропорта попросим или в аренду на время возьмём. И так во всём. А всё, касаемо самолётов, двигателей к ним и прочих запасных частей – это забираем полностью.
С помещениями тоже не возникло проблем. Маленькой компании много ли надо? Делёжка прошла мирно и в большой авиакомпании даже не заметили, что от неё отделился маленький кусочек, и она на сто человек стала меньше.
Через три месяца – небывалое дело - ООО «БМЛ» - бронские местные линии обрело официальный статус. С ограниченной ответственностью. Вот этого Григорий так и не понял. Он стал начальником штаба, а одним из учредителей и её генеральным директором стал Дима Топов.
У ребят этих всё делалось быстро. Теперь вперёд, кривые ноги!
- Для начала нам нужна работа, - сказал Дима, - или… её видимость. Зиму как-нибудь проживём, а к весне развернёмся. Долго спонсировать нас не будут. Кстати, зарплаты у нас будут копеечные. Официальные. Всё остальное – в конвертах. Так надо. Лётчикам и техникам нужно сказать, чтобы языком об этом не трепали. Летать мы должны безаварийно, чтобы лишнего внимания к себе не привлекать. И это самое главное. Дисциплина должна быть соответствующая.
«А всё-таки он авантюрист, - решил Долголетов. - Куда-то придём с ним?»
Ах, время лихое! Рождаешь ты и героев и авантюристов.
-------------------------------------
- Обнажите головы, - сказал Митрошкин, - сейчас будет вынос тела.
Из подсобного помещения ангара вынесли Кутузова. Невменяемого. Он там на старых чехлах лежал.
- Сколько времени? – спросил Топов. – Одиннадцати ещё нет? А он уже готов. Уволить… по собственному желанию, - повернулся к Долголетову. – Чтоб духу не было. Вон!
Кутузова поставили на ноги. Он качался.
- Алексей Иваныч, это я – Долголетов. Узнаёшь ли меня?
Авиатехник обвёл стоящих людей мутным взглядом. Узнал.
- О, Григорий! – воскликнул он. – Давай споём, командир! Помнишь химию-то?
И гнусаво пропел:
Я козе купил баян,
Чтоб играть училася,
Она его пропила,
Как свинья напилася…
Он попытался топнуть ногой, но потерял равновесие и упал на руки сопровождавших Топова лётчиков. Его снова поставили вертикально.
- Ты, почему так напился, Лёша?
- Я? Напился? – удивился Кутузов. – Ещё нет. Душа у меня болит за компанию, разваливается она. А я всю жизнь, - постучал себя кулаком в грудь, - всю жизнь тут проработал. От безделья пьём. Не я один. А что теперь? Болит, болит душа за державу! А… это кто такие будут с тобой?
- Сегодня за державу душа болит с утра, а завтра будет болеть голова. Ты уволен, слышишь?
- Кто? Я? – поразился Кутузов. – За что? Да я, как стекло… трезвый. Эх, вы!
- Тут всё ясно, - сказал Топов, не в силах сдержать улыбки. – Отведите его, чтобы проспался, патриот.
Они обходили территорию, которая им осталась от деления с компанией «БАЛ». Не так уж велика она была. Несколько полевых ангаров, стоянки самолётные, да приземистые одноэтажные технические помещения, в которых в беспорядке навален был всевозможный авиационный хлам из снятых отработавших свой ресурс узлов и деталей.
- Это всё, - повернулся Дима к старшему инженеру новоиспечённой компании, - списать за ненадобностью и выбросить. Ничего лишнего, что денег неразумных требует у нас не должно быть.
- Сделаем, - кивнул тот.
Через десять минут они возвратились в помещение, которое им выделили под штаб компании. Ничего лишнего тут не было. Маленькая комната директора, рядом – комната секретарши и начальника штаба. Через стенку – комната лётного состава. Ещё одна большая комната была отдана под зал совещаний, она же служила и методическим классом и классом предварительной подготовки. Вот и всё.
- Откуда они водку здесь берут? – спросил Топов, проходя по маленькому коридорчику в свой кабинет. – Ведь на проходной контроль жёсткий.
- Это не водка, - улыбнулся Григорий, - это ЭАФ известный всем техникам в авиации.
- Эфироальдегидная фракция? – удивился Дима. – Но разве её пьют?
- Техники и не то пьют. Интереснее другое: где они её берут эту фракцию? Сейчас и шурупа лишнего на складах не найдёшь.
- Шурупы не заказывают, - улыбнулся всезнающий инженер, - а без этой жидкости нельзя, ей же точные приборы промывают. И горло тоже.
- Что же, грязную пьют?
- Зачем же, экономят. Например, на промывку высотной системы положено семь литров, так умельцы доморощенные её в трёх могут промыть не хуже.
- У нас эта штука имеется сейчас?
- Есть немного. Но она опечатана и под замком хранится.
- Где ж берут, если напиваются изрядно с утра?
- В ангарах больших, где тяжелые формы транспортным самолётам делают. Там не один десяток литров иногда нужен. Это по документам. А обходятся меньшим. Ну а остальное…
- А если потом что-то случится?
- Э-э,- махнул рукой инженер, - в авиации испокон века так ведётся, когда ещё спирт чистый давали для уничтожения льда в полёте. Канистрами его с собой брали. А чтобы списывать, от взлёта до посадки писали в бортовом журнале в любую даже жаркую погоду: в полёте наблюдалось интенсивное обледенение.
- И никто не проверял?
- Проверяли, - ухмыльнулся старый многоопытный инженер. – Но проверяющим этим наливали в посуду, и они потом писали: замечаний нет. Спирт-то был чистый. Не то, что вонючка эта. Его и сделали с таким запахом в надежде, что пить не будут. Куда там…
- Чудны дела твои, господи!
- В авиации много чудного.
- Да, - повернулся Дима к Григорию, выслушав инженера, - а этого Кутузова не трогайте. Простим. Не гоже работу нашу с увольнений начинать. Но впредь будем строги с этим.
- Простим, - согласился Григорий и вздохнул.
Знал бы новоиспечённый директор, сколько раз Григорий прощал ему. Простил и то, что однажды едва не упали.
За приоткрытым окном раздалось:
Уговаривал дед бабку
На селе открыть трактир.
Будешь, бабка, ты кухаркой,
А я буду рэкетир.
Это горланил Кутузов, спать более не пожелавший. Рабочий день был в разгаре, но делать техникам было нечего. Самолёты новой авиакомпании – так называемой ООО не летали. Ох, уж эта ограниченная ответственность – родная сестра безответственности и вседозволенности!
--------------------------------------
К концу двухтысячного года от некогда большой и монолитной компании ранее называвшейся объединённым отрядом мало что осталось. Лётный состав сократился на 70 процентов. Опытные пилоты поколения Боброва почти все уже ушли с лётной работы по состоянию здоровья, и многие, пожив недолго, умирали. Век пенсионный у лётчика недолог. Всю жизнь державшийся в постоянном напряжении организм у многих так и не смог перестроиться на ничегонеделанье. Да оно и естественно, ведь очень многим ещё до шестидесяти было далеко. А некоторым не было и пятидесяти.
Читатель, тебе приходилось когда-нибудь ощущать свою ненужность никому на свете? Нет? И не дай-то бог. От невозможности устроиться хоть на какую-то работу, от острого ощущения своей ненужности и от мизерной пенсии, которой наградило демократическое государство, не разбираясь, всех подряд, некоторые не выдерживали и от обиды на всё и вся и от отчаяния пускались в пьянство. Ломались на этом и посильнее люди. Некоторым бортмеханикам и бортинженерам, имеющим прямое высшее техническое образование, везло: они пристраивались на какие-то ещё дышащие предприятия, а вот лётчикам было сложнее. Они, хоть и не менее разбирающиеся в технике, имели другой диплом: лётная эксплуатация самолётов. К таким дипломам кадровики относились неоднозначно. Раз ты лётчик – должен летать. А что можешь ты делать на заводе, где делают компрессоры? Но, зная их дисциплинированность, брали в сторожа или охрану, если было место. Да вот беда, в Бронске уже не найти было предприятия, где бы его не охраняли лётчики. Ведь за годы ельцинского правления они увольнялись сотнями.
И эти сотни здоровых мужиков, которым не было и пятидесяти, слонялись без дела. На этой почве часто в семьях возникали скандалы: женщинам трудно понять лётную психологию, нет, даже невозможно понять. Исключая тех, у кого жёны работали бортпроводниками. Они-то знали, как могут списать врачи совершенно здорового человека и оставить его без работы, и как он потом всё это переносит. Перестраховка для врачей – обычное явление. Откроют книгу допусков, ткнут туда пальцем: вот, видишь, не положено тебе летать с таким диагнозом, что я могу сделать? Какому-то врачу щитовидка не понравилась, другому – режимы на «велосипеде», третьему, простите, вообще чёрт знает что…
У автора этих строк когда-то бдительный терапевт нашёл странную болезнь: он, как уж не знаю, определил, что одна нога у меня… длиннее другой и мало того… тоньше. Может быть, подозрения его и понятны, но ведь других отклонений от норм лётной годности не нашли. И, тем не менее, я два месяца доказывал врачам ВЛЭК, что я не ишак. К каким светилам медицинской науки я только не ходил. А сколько нервов это стоило? И никто не мог доказать, что ноги у меня одинаковые. На всех действовал первоначально поставленный диагноз: вероятная травма позвоночника. А то, что у меня никаких травм ни в детстве, ни когда-либо не было, никто и слушать не хотел. К полётам в итоге допустили, но из года в год на каждой комиссии врачи переписывали этот бессмысленный диагноз, сами уже смеясь над ним. Но отменить не решались. И только много лет спустя, диагноз этот отменили в Москве на ЦВЛЭК, нимало при этом посмеявшись. Им смешно, а мне было не до смеха. Как и чем я мог доказать им, специалистам в своём деле (или не специалистам?), что я абсолютно здоров? Никто и слушать не хотел. Вернее, выслушивали, заставляли расписываться: жалоб нет. И… не верили этому. А с виду-то здоров, как бык, мотали головами. Ну а лётная карьера моя кончилась на щитовидной железе. Много лет её никто не проверял, а тут кто-то защитил диплом или докторскую на лётчиках и началось. Обнаружили какой-то узел в злосчастной железе и сказали: нужна операция. Горло резать я отказался и уволился не списанным по состоянию здоровья, а по собственному желанию. Баба с воза – кобыле легче. В итоге ни за что ни про что врачи отобрали у меня несколько лет лётного труда, лишив любимой работы. Горько это было, что и говорить.
Уже позже мне сказали специалисты, что в операции не было необходимости, просто надо было взять мою злосчастную железу под наблюдение и отслеживать динамику. Возможно, она такая была с детства. Кстати, и до сих пор она такая и ничего не меняется. Так вот по воле (вернее, по не желанию разобраться или по некомпетентности) врача можно лишиться работы. Я знаю много таких лётчиков. А многих, точнее сказать, уже знал. Проведшие годы жизни в небе, из земной жизни они ушли быстро оттого, что не смогли найти себя на земле.
Сейчас уже к лётчикам так не относятся. Время другое. Их не хватает. А тогда… Вот уж действительно, не дай-то вам бог жить в эпоху перемен. Не делайте, господа, резких, неожиданных и непродуманных движений. Они чреваты последствиями.
Лётчики были для Ганеева главной головной болью, поскольку на каждом разборе, как ему докладывали, они что-то требовали. Требовали повышения зарплаты, которую последний раз поднимал ещё Гапп, а инфляция росла непрерывно. Требовали работы, которая после спада летних полётов резко сократилась, а соответственно падала и без того небольшая зарплата. Требовали открытия новых рейсов. Наконец, справедливо требовали ответить, зачем пригнали три самолёта Ту-154М и они уже несколько месяцев ржавеют на дальних стоянках. Профсоюз лётного состава поднял этот вопрос масштабно, и уже звонили из прокуратуры и интересовались, как обстоят дела. Пока только интересовались.
На двух оставшихся типах самолётов Ту-134 и восьми Ту-154, которые летали в авиакомпании, сложилась обстановка избытка лётных кадров, начавшаяся ещё при Галимове, так как на эти типы техники были переучены лётчики с других снятых с эксплуатации и просто распроданных самолётов. Особенно много оказалось лишних вторых пилотов на Ту-134. И Ганеев придумал, как от них избавиться. Он издал приказ: тот, кто пожелает уйти с лётной работы по собственному желанию, получит дополнительно шесть средних месячных окладов. Сразу же уволилось несколько лётчиков, которым надоело бездельничать и которые, кстати, уже занимались каким-то бизнесом. А вот бортмеханики с Ту-134 написали рапорта на пенсию почти все, и в одночасье их не стало хватать. Командир эскадрильи Касимов схватился за голову:
- Да что же Ганеев делает, чёрт возьми? На всю эскадрилью осталось… три механика. Как дальше работать? Может, останетесь? – взывал он к уходящим ребятам. – У меня же семь экипажей без механиков остаётся.
- А чего тут ловить? – отвечали ему. – Пока средний заработок не упал окончательно нужно уходить. Потом и этих денег не получишь. Нет уж, умерла – так умерла. Не ждать же пока тут всё окончательно развалится. Ищите себе других…. дураков.
- Где их взять? – обескуражено вопрошал Касимов. – В нашей отрасли нигде никого уже не готовят. Даже лётчиков больше не переучивают. Всё разваливается, чёрт возьми!
И три оставшихся механика да ещё старший бортмеханик эскадрильи стали летать почти без выходных. Но особенно не протестовали, так как налёт – это заработная плата. А налёт у них пошёл круто вверх и им стали – давно невиданное дело – продлять санитарную норму. Да и её они иногда перевыполняли, и налёт приходилось переносить на следующий месяц. А что ещё оставалось делать?
- Вот лафа настала! – смеялись они – Раньше за десять минут перебора этой самой нормы могли талон в свидетельстве погасить, а сейчас по двадцать часов лишних в месяц летаем – и ничего. Да ещё и платят за налёт сверх нормы в двойном размере.
А вскоре не стало хватать и штурманов и им были вынуждены разрешить летать на двух типах. Тем, конечно, кто раньше был допущен.
- Нашего брата и в лучшие советские времена не хватало, - разглагольствовал Ипатьев, - а теперь мы и вовсе в дефиците. Никогда не думал, что сразу на двух типах и в четырёх экипажах летать буду.
- Подожди радоваться, - отвечали ему, - многие компании на «Боинги» переходят, а там штурманов нет.
- Нашей компании это не грозит, - отмахивался Ипатьев. – Кто нам их купит, если местные власти плюют на авиацию? Вон три отечественных самолёта купили и те ржавеют без дела.
- Ничего, задумаются, когда в Москву не на чем будет лететь.
- Тогда поздно будет думать. Вон лётчики-то, как тараканы по другим предприятиям разбегаются, которые раньше на боку лежали, а сейчас поднимаются. А у нас всё наоборот – падаем. Падаем, когда все подниматься стали. Дурдом!
- Бастовать нужно, - вступал в разговор Плаксин. – Да если бы мы были во Франции…
- Наши горе-руководители доведут дело до забастовки.
И довели. Через два года забастуют лётчики первой авиакомпании России, требуя прекратить её развал, улучшить условия труда, прекратить сокращения лётного состава, повысить заработную плату. Это будет единственная забастовка пилотов в стране, только едва начавшей выбираться из ельцинского бардака. Властям и в Москве и в Бронске это не понравилось, как не понравилась и поддержка бастующих многими зарубежными и российскими компаниями. Весть о забастовке лётчиков первой независимой авиакомпании России прокатилась по всему миру, изрядно всполошив руководство. И не тогда ли стали созревать в высоких инстанциях первые мысли: со строптивой компанией нужно кончать.
Но пока ещё серьёзно о забастовке никто не помышлял.
---------------------------
Самолёт был готов к вылету. Экипаж проверил все системы, проводники приняли и приготовили всё для встречи и посадки пассажиров. Но их почему-то не везли. На вопрос по радио второго пилота, в чём там дело, получили как всегда ответ: ждите, привезут. В таких случаях экипаж и проводники обычно собираются в начале салона и рассаживаются в креслах, занимаясь лёгким трёпом, ибо больше в эти минуты ожидания делать нечего. Слово держал Пашка Устюжанин.
- И не может никак понять жена, - продолжал он, - берёт человек ведро с мусором и, поскольку мусоропровода в доме нет, идёт на улицу к мусорному контейнеру. А спустя пять минут возвращается навеселе. Жена, естественно, улавливает запах спиртного, который терпеть не может и начинается тут! А муж уверяет её, что это ей кажется. Да и на самом деле, в трико и шлёпанцах в кафе не пойдёшь. Да и время-то пять минут. Раз так обманул жену, два, три. И говорит, у тебя, мол, с обонянием что-то не в порядке. У бабы едва крыша не поехала.
- Что только не придумают мужики ради глотка водки, - смеялись девушки. – Кстати, где ж он её брал?
- Ну, там не глотком пахло. А бутылку он хранил в… зимнем сапоге жены. Они, сапоги эти, в шкафу в коридоре стояли. Схема такая: выходит с мусором в коридор, быстро извлекает бутылку и спускается вниз. В подъезде дома прикладывается к ней, затем выбрасывает мусор, входит в подъезд, прикладывается ещё раз и идёт домой, попутно спрятав недопитую бутылку обратно в сапог. Садится и смотрит телевизор. А запах-то первые несколько минут не проявляется, уж потом. Вот и не поймёт женщина, откуда он берётся, но пахнет-то от мужа.
- А мне рассказывали, один бутылку в туалетном бачке прятал, - сказал, смеясь, второй пилот. – Зайдёт, присядет на унитаз, примет дозу, а бутылку обратно. Оба! – лицо его вдруг вытянулось. – Кого это к нам ведут? Ни хрена себе!
Все прильнули к иллюминаторам. К трапу подходил генеральный директор авиакомпании Ганеев, одетый во всё гражданское. Люди знали, что за пропажу около семи миллионов долларов его уже несколько месяцев назад по требованию прокуратуры арестовали и засадили в кутузку. Перечисленные через посреднические фирмы однодневки деньги исчезли в Москве вместе с фирмами. Концы оказались, как говорят, в воде, а Ганеев по неоднократному требованию профсоюза за решёткой.
- Уже выпустили? – удивился кто-то. – Ну и Фемида у нас! Человек в тюряге сидит, но числится генералом.
- Так ведь он пока подозреваемый только.
- Деньги-то явно пропали не без его участия.
- Это ещё доказать надо.
- У нас докажут… что не виновен.
Рядом с Ганеевым, почти соприкасаясь плечами, шёл довольно крупный мужчина. Все обратили внимание, что они не разговаривали между собой, как будто были не знакомы. А когда вступили на трап, всё стало ясно. Ганеев был прикован к мужчине изящным и малозаметным наручником. Он первым шагнул в проём двери, за ним сопровождающий.
- Здравствуйте! – поздоровался он. Глаза его непривычно бегали. Ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: - Как дела?
- Как у ёжика в тумане, - ответил Пашка.
Сопровождающий строго посмотрел на него и спросил:
- Кто командир? Вы? – и протянул бумагу, в которой значилось, что Ганеев транспортируется в Москву для выполнения следственных мероприятий.
- Проходите в конец салона на последний ряд, - прочитав бумагу, кивнул командир.
- Одну минуту, - начал было Ганеев, - я хочу спросить…
- Запрещено! – и сопровождающий потянул Ганеева за собой.
Следом подвезли пассажиров, и экипаж быстро разбежался по рабочим местам.
- Надо бы и Галимова вместе с ним приковать, - сказал Пашка, усаживаясь в своё кресло. – Кстати, что-то частенько мы арестантов возить стали. При Ельцине этого не было.
- А что при нём было? – спросил командир и не дожидаясь ответа скомандовал: - Экипаж, доложить готовность к полёту!
В Москве Ганеев, молча, с вымученной улыбкой кивнул экипажу и шагнул по трапу вниз.
- За этого, кажется, всерьёз взялись, - глядя вслед Ганееву, сказал второй пилот.
- Галимова тоже по прокуратурам таскали, - ответил на это Устюжанин, - но признали не виновным.
А компанией управлял бессменный тихий и незаметный первый заместитель, переживший уже трёх своих руководителей. Говорить много он не любил, но требовать умел, был практичен, мобилен, решения принимал быстро, но взвешенно и всё это ему давалось без видимых внутренних усилий. Но решения он принимал, прежде посоветовавшись со всеми руководителями заинтересованных служб. Неделю назад приставку и.о. от его должности убрали, так как пришёл приказ о снятии Ганеева и назначении генеральным директором авиакомпании «БАЛ» его первого заместителя.
- Наконец-то нормального человека назначили, - говорили работники. – Он хоть и не лётчик, но работу лётную знает, когда-то и на химии работал, и к людям хорошо относится.
- Галимов с Ганеевым тоже когда-то на химии работали, - возражали скептики, - да и кто на ней в советские времена не работал? Но разве это показатель? Ельцинский дикий капитализм всех изменил.
- Он когда-то в комсомоле работал, а от них известно ничего хорошего ждать не приходилось, кроме партийной болтовни и нелепых обещаний.
Лётчики, большинство которых знали его ещё со времён Ан-2, приняли назначение нового гендиректора доброжелательно. Он сразу пришёл к ним на первый же разбор и выслушал все накопившиеся проблемы и пожелания. После этого сам же пригласил к себе представителей профсоюза и выслушал их предложения.
- Нужно отменить этот приказ Ганеева о шести средних зарплатах, если кто добровольно хочет уйти, - сказал председатель профсоюза Вадин. – И без этого от нас лётчики разбегаются. А механиков на Ту-134 почти не осталось.
- Считайте, что этого приказа нет.
- Командиры эскадрилий постоянно давят на своих лётчиков, что они лишние, создавая тем самым гнетущую атмосферу в подразделениях…
- Не будет скоро лишних людей, - пообещал генеральный директор.
- Каким же образом?
- Мы будем расширять географию полётов. Запустим три самолёта Ту-154, что пригнали, затем выкупим с завода Ту-134, который отправил в ремонт ещё Галимов и не захотел его выкупать. Возможно, возьмём в аренду ещё пару самолётов Ту-134. Предвижу следующий ваш вопрос, он будет о заработной плате.
- Да, - сказал Вадин, - средняя зарплата у нас в отряде сейчас около шести тысяч рублей. Это у лётчиков. На многих предприятиях в городе рабочие получают больше.
Генеральный директор задумался. Этот человек оставит весомый след в истории авиакомпании и пора назвать его фамилию. Николай Петрович Онегов. Коммуникабельный, общительный, чувство юмора своеобразное, проявляет разумную дипломатичность, вежлив с подчинёнными, довольно молод. В работе и общении чувствовалась школа Боброва и Дунаева. И не простое подражание ушедшим корифеям, а стремление претворять в жизнь всё хорошее, что когда-то было в объединённом отряде в советские времена и что в последнее время незаслуженно предали забвению.
- Давайте решим так, - вышел он, наконец, из раздумья, - соберёмся в ближайшее время вместе, пригласим наших экономистов и финансистов и обсудим сообща эту проблему. Один я сейчас ответить на этот вопрос полностью не готов. Я ведь только приступил к руководству предприятием, поймите меня. А пока скажу одно: поднимать заработную плату надо и в этом я ваш союзник. Иначе будем продолжать терять лучшие кадры и наземные и лётные. Ещё вопросы?
- У нас давно кончился срок коллективного договора с администрацией, так как Ганеев, да и до него бывшие руководители с профсоюзами не считались. Нет, они проекты наши читали, но подписывать отказывались, считая, что мы слишком много требуем.
- Я не люблю и не хочу конфликтовать с коллективом, - ответил Онегов. – Подготовьте проект договора с учётом повышения зарплаты и её индексации по срокам, свяжите всё это с инфляцией. Будем рассматривать. В конце концов, мы же работаем для себя. В разумных пределах зарплату будем поднимать. Ну а сроки? Я думаю, раз в год будет вполне достаточно. О суммах, сами понимаете, - развёл он руками, - сказать ничего не могу. Сколько заработаем.
--------------------------------------
Вадим Радецкий переучился на Ту-134 отнюдь не в молодом возрасте. Так уж вышло, что, согласившись на командную должность командира звена на самолётах Ан-2 на три года, он проработал десять лет. Из пятнадцати им написанных рапортов на переучивание на четырнадцати стояла одна и та же виза различных командиров: «Отказать ввиду производственной необходимости». А куда пойдёшь жаловаться, если визу эту ставил на рапортах сначала Бобров, затем Дунаев. Он уже не раз проклинал тот день, когда согласился на эту неблагодарную должность. Ведь эта самая производственная необходимость, а точнее нехватка командных кадров в авиации специального применения в советские времена существовала всегда. Переучиваться в те времена на тяжёлую технику уходили лётчики, имеющие так называемый блат. Эти шли вне конкурса, даже если не отличались особо знаниями и техникой пилотирования. Затем шли лётчики, не имеющие блата, но отличавшиеся той же не лучшей техникой пилотирования и вдобавок к этому не блиставшие дисциплиной. От таких людей избавлялись при малейшей возможности. Рассуждали так: пускай с ними мучаются там, в другом отряде и получают за них выговоры. А возможностей таких было нимало, ибо и в транспортной авиации была вечная нехватка пилотов. И не мудрено, ведь одно училище из четырёх в Советском Союзе работало вхолостую. Лётчиков, особенно из авиации ПАНХ выгоняли сотнями за нарушения правил полётов, за аварии, поломки и катастрофы в основном связанные с недисциплинированностью.
Иногда в приказах звучала и недоученность, хотя, конечно, это был спорный вопрос: лётчик, не знающий формулу Бернулли ещё не потенциальный нарушитель лётных законов. Тут скорее присутствовала бесшабашность и безнаказанность. Если ты развалил самолёт по этим причинам, с тебя удерживали одну треть мизерного оклада. И всё! Остался живой – гуляй на все четыре стороны, но в воздух тебе дорога закрыта. Сам погиб, ну что ж, похоронят за счёт фирмы и забудут. Но так называемые блатные возвращались, и, случалось, снова приносили лётные происшествия. Что ж, такова была система. Психологического отбора не было и возможности спрогнозировать, что выйдет из этого человека, возжелавшего посвятить себя небу – тоже. Да и какой тут психологический отбор, всем известно, что психологи в основной своей массе люди, мягко говоря, со странностями и могут отстранить совершенно здорового человека. А где их взять, если в училище приезжают поступать при конкурсе 30-50 человек на место, а годными после прохождения медкомиссии остаётся 3-5 человек. И без психологов получается нехватка. Да ещё экзамены вступительные отсеивают.
А вот лётчиков типа Радецкого, Клёнова, Долголетова, Митрошкина и других, осторожных, грамотных и дисциплинированных не по принуждению, а по сути своей природной, умеющих не перешагнуть черту бесшабашного и неоправданного риска – таких в авиации ПАНХ всячески на переучивание не отпускали. И что удивительно, у них-то почему-то и не оказывалось блата. Хотя, что удивительного, ребята эти вырастали в простых рабочих семьях, где вниманием, особой заботой и чрезмерной опекой их не баловали с детства, и рассчитывать на что-то в жизни они привыкли только на себя.
Тот же Митрошкин не раз приходил когда-то с рапортом на переучивание к командиру отряда Байкалову. Прочитав его очередную просьбу, Байкалов вопрошал:
- А зачем тебе, Митрошкин, сдалось это переучивание?
- Чтобы летать выше и дальше, - отвечал он, - да и заработная плата там больше. А потом, эти вечные командировки по полгода. Да и чем я хуже других?
- В том-то и дело, - вздыхал Байкалов, - ты не хуже, ты – лучше других.
- Так и отпустите. Ведь приказ министерства и рекомендует отпускать на тяжёлую технику лучших лётчиков.
- А что говорит командир эскадрильи Бек? – пускался в липовую дипломатию Байкалов, хотя прекрасно знал, что скажет Бек.
- Он говорит, отпускать жалко, но если вы рапорт подпишете…
- Вот видишь, Бек не хочет отпускать хороших лётчиков. Но и я ведь тоже не хочу. Ты пойми, Митрошкин, если мы отпустим всех таких, как ты или Радецкий, что будет с отрядом?
- Ну, не знаю, - пожимал он плечами.
- Не знаешь? – выходил из-за стола Байкалов. – А я знаю. Если я отпущу всех опытных инструкторов и командиров звеньев – скоро мы получим лётное происшествие, ещё через месяц – второе. При третьем я уже не буду командиром отряда, а Бек и Глотов не будут командирами эскадрилий. А кому это надо?
- Но я тут причём, командир? – вопрошал Митрошкин.
- Ты прирождённый ас бреющих полётов, - отвечал Байкалов. – Ну, скажи, какой интерес летать в стратосфере?
- Не знаю, полетаю – скажу.
- Не знаешь, чего туда идёшь?
- Каждый лётчик стремится летать выше и осваивать новую технику. Сколько же можно на этом архаизме поля утюжить на пяти метрах?
- Летай на грузовых рейсах, кто же запрещает. Там выше летают.
- Да надоел мне этот самолёт, командир! Новизны хочется.
- А мне не надоел?
- Думаю, надоел.
- Правильно думаешь. Но если вот все мы уйдём, кто же молодёжь учить будет?
- Так я и знал! – вздыхал Митрошкин. – Когда?
- Поработай ещё годик – отпущу.
- Мои однокашники уже командирами на Ан-24 летают. И выше и дальше.
- Там тоже не мёд, - отвечал Байкалов, придвигал к себе рапорт и писал стандартную фразу: «Отказать».
- Я понял, чтобы переучиться у нас нужно разгильдяем стать, - вставал Митрошкин, забирая рапорт.
- А вот тогда совсем забудь про переучивание, - холодно улыбался Байкалов. – Таких людей мы не рекомендуем.
- Чёрт возьми! – хватался за голову Митрошкин и выскакивал из кабинета командира отряда. – Врёт, как сивый мерин! Сколько таких лётчиков уже сплавили в другой отряд! На самом деле самолёт сломать что ли?
Бывало так, чтобы не отпустить хорошего лётчика на переучивание ему из-за какой-нибудь чепухи объявляли выговор, а с ним, известно, переучивание не утвердят. Особенно это практиковалось осенью после летнего сезона химических работ, когда больше всего и отпускали на переучивание. Потом такого человека обнадёживали:
- Не расстраивайся, выговор мы снимем досрочно, и весной поедешь учиться.
А когда приходила весна – снова начинались интенсивные полёты, и возникала пресловутая производственная необходимость. Тут уж отпускали только тех, кто имел доступ к командиру объединённого отряда через третьих лиц, которые и молвили слово за своего знакомца. Больше всего это были, конечно, сыновья начальников или лётчиков, которые когда-то летали с Бобровым. Справедливости ради нужно сказать, что сын Боброва – редкостный разгильдяй и посредственный лётчик тоже отпахал своё на химии в качестве командира звена и ушёл на переучивание позже других. Но виноват в этом был сам – не нужно ломать самолёты. Выкручивался он из таких ситуаций благодаря известности отца. При нём он потом стал и командиром эскадрильи на Ту-154, но как только отец ушёл на пенсию, его перевели в рядовые лётчики. В этом смысле яблоко от яблони упало очень далеко. Он был груб с лётчиками, страшный сквернослов, и ему отвечали тем же. Но вот на всё это обиды не держал и всегда первым делал шаг к примирению. И лётчики его в основной массе своей за это и любили.
- Разгильдяй – он и есть разгильдяй, - говорил командир отряда Шахов, - даже обижаться не умеет, когда его ругают. Да будь моя воля и если бы не его знаменитый и всеми уважаемый отец, я бы его к самолёту за версту не подпустил. Это же ходячее ЧП в лётной форме.
Случалось, что спокойный, выдержанный Бобров старший так орал на сына в своём кабинете, что было слышно в приёмной. Но всё равно всё ему сходило, и переучился он раньше многих своих сверстников. Для ввода в строй командиром самолёта по личному указанию Боброва командир отряда Шахов выделил для него самого опытного инструктора Самохина. Тот долго отказывался, утверждая, что лучше возьмёт на обучение медведя, но приказ есть приказ. Пролетав в одной кабине с Бобровым младшим несколько месяцев, он всё-таки сумел добиться приемлемой техники пилотирования и выпустить его в самостоятельный полёт. При этом второго пилота ему дали самого хорошего Вениамина Розова, способного в критической ситуации вмешаться в управление и исправить ошибку командира. Про таких лётчиков обычно говорили: программу ввода в строй можно не давать, а просто пересадить в командирское кресло, предварительно сделав несколько контрольных полётов - и летай дальше. Розов был опытный лётчик, много налетавший на самолёте Ту-134. Опыт его приобретался, как говорят, методом проб и ошибок. А у какого лётчика их нет.
Как-то, заходя на посадку в сложных условиях в тумане, они вовремя не ушли на второй круг и, пытаясь сесть, резко довернули самолёт к полосе на малой высоте, зацепив при этом крылом землю. Хотя и поздно, но на второй круг ушли с повреждённым крылом. После этого Розов, как говорят, на своей шкуре понял, что подобные шутки с землёй на скорости триста километров в час чрезвычайно опасны. Чрезвычайно. И сделал соответствующий вывод. Что ж, все мы учимся на собственных ошибках, не делая выводов из ошибок других. Но некоторые не делают выводов и из ошибок собственных и снова их повторяют. Про таких-то людей и говорят обычно: разгильдяи. Может и не профессиональное, но верное определение.
Таких вот опытных вторых пилотов иногда придерживали с вводом командирами кораблей, подсаживая их к не очень способным и не опытным командирам. Шахов, вызвав к себе Розова, сказал:
- Обещаю, что через полгода будешь командиром и ты. С тобой будет всё проще и легче. Твоя задача с Бобровым придерживать его от необдуманных действий, пока не наберётся опыта. Сам понимаешь, лётные происшествия нам ни к чему.
Шахов как в воду глядел. Через три месяца у них проявился часто встречавшийся в то время дефект: на этом типе: перед посадкой правая стойка шасси зависла в промежуточном положении. Предписанные руководством по лётной эксплуатации действия результатов не дали. Стало ясно: придётся садиться с не полностью выпущенной стойкой. И тут уж исход посадки зависел полностью от командира. В данном же случае не последнюю и не пассивную роль играет опыт второго пилота.
Стотонную машину они посадили с минимальными повреждениями. Экипаж наградили: командира – орденом, остальных медалями. И выделили (тогда ведь всё распределяли) два автомобиля «Волга». О, это был верх мечты советских времён. А бензин стоил 20 копеек. Лётчики шутили: и что это не с нами произошло. Бобров свою машину получил, а вот с Розовым вышла неприятность. Когда позвонили и сказали, что на отряд выделены две машины, телефонограмму принял начальник штаба ОАО прекрасно знающий, кому они предназначены. А экипаж был уже в отпуске, как и положено после таких встрясок. Бобров был дома и машину получил уже на следующий день, а вот Розов укатил на родину в соседнюю область и никто адреса не знал. И тогда начальник штаба выкупил её себе. Через три месяца со скандалом Розову машину дали не без вмешательства Боброва старшего. Но мы отвлеклись.
Радецкий вёл свой самолёт в Нижний Новгород, откуда авиакомпания, благодаря новому генеральному директору начала выполнять кольцевые рейсы в Сочи и Норильск с заходом раз в неделю в Бронск для смены экипажа. Рейсы были продуманы правильно и сразу же стали пользоваться спросом у пассажиров. Давали отдохнуть и экипажу, сделав в Сочи стоянку шесть часов. Вполне можно три часа поплавать на море. Вылетали в Новгород из Сочи вечером, а на следующий день вечером брали курс на Норильск. Остаток ночи коротали в Норильской гостинице больше похожей на большой барак, а утром, забрав пассажиров на Сочи, возвращались в Новгород, где проходила смена экипажа, дозагрузка пассажирами и дозаправка самолёта и уже через полтора часа он взлетал с новым экипажем. И так каждый день. Три экипажа и три бригады проводников курсировали на этих трассах. В налёте недостатка не было.
- Хорошие рейсы, мне нравятся, - говорил второй пилот Саша Малышев в гостинице после полёта. – Раньше я за месяц столько не налётывал, сколько сейчас за неделю. Если так пойдёт и дальше, глядишь, скоро не будет лётчиков хватать.
- Ну, вторых-то пилотов у нас, как грязи, - возражал Ипатьев, - а вот нашего брата штурмана и сейчас не хватает, а с бортовыми механиками совсем беда.
- Не правильно говоришь, навигатор,- встревал Пашка Устюжанин, - не с нами беда, а без нас беда. От хорошей жизни я в трёх экипажах летаю? Так что вы, господа, лётчики, берегите меня и не обижайте.
- А я чем хуже? – удивлялся Ипатьев, я тоже на двух типах летаю.
- Скоро к нам вернуться все уволившиеся при Ганееве механики, - сказал Радецкий, - им предложили персональные контракты.
- Ага, клюнул всё-таки жареный петух! – воскликнул Пашка. – А то чего придумали – лётчиков сокращать. А вот где потом их взять? Училища-то все благополучно развалились.
- В будущее никто не смотрит, оттого так и происходит. Онегов дал указание не придираться к лётчикам по мелочам, чтобы не увольнялись. В ближайшее время обещал повысить зарплату. И коллективный договор подписал, согласившись со всеми требованиями.
- Подписать-то подписал, но будет ли выполнять? – усомнился штурман.
- Будет. Сейчас свои права можно отстаивать, не советские времена.
- Каким путём? Бастовать, что ли? Так у нас запрещены забастовки.
- Через суд, а не поможет, можно, как Плаксин призывает, и забастовать. Но это, конечно, крайность.
- А чего, в других-то странах бастуют. Во Франции той же, которую Плаксин всё в пример ставит.
- Да нет, Онегов – это не Ганеев, не даст он дойти до этого. Вон уже с десяток новых рейсов открыли, три самолёта запустили чешских, ещё одну тушку маленькую в аренду в Астрахани берут и одну в Перми.
- Хорошие самолёты никто не отдаст нынче, - вздохнул Пашка, - металлолом отдадут, и будем мучиться. Тьфу! – сплюнул он, - свою технику когда-то раздали, а теперь побираемся. Две маленькие тушки почти новые продали когда-то.
- За это Галимову спасибо нужно сказать. А сколько Ан-24 продали!
- На астраханской машине даже АБСУ* имеется.
*Автоматическая бортовая система управления. Не на всех машинах устанавливалась с автоматом тяги, и тогда была просто БСУ, и при заходе на посадку в автоматическом режиме пилоту приходилось выдерживать скорость, двигая рычаги управления двигателями вручную.
- Ну и что? Мы автоматическим режимом три раза в году пользуемся, а в основном в директорном режиме привыкли заходить.
- А чем плох этот режим? Зато практика хорошая на случай отказа автоматики. А то ведь можно и самолётом управлять разучиться.
- Ну, уж за такую зарплату пусть автоматика работает.
- Кстати, - сказал Устюжанин, - автоматика-то на самолётах тоже старая, образно говоря разболтанная, и едва выдерживает при заходе курс и глиссаду. С ней ухо востро нужно держать. Чуть зевнёшь – и выбросит. Не раз, случалось, автопилот отключала в самом неподходящем месте, на глиссаде.
- У нас есть лётчики, которые в ручном режиме заходят лучше, чем автоматы, - сказал Радецкий. – Я когда-то вторым пилотом с Сашей Макаровым летал. Так он вообще автоматами практически не пользовался и так научился выдерживать курс и глиссаду, что любой автомат позавидует. Отклонение – ноль до самой посадки.
- Ну, таких, как Макаров мало. Он с любой техникой на «ты». Прирождённый лётчик, - подтвердил Пашка. – Да вот незадача, на какой тип не переучится - самолёты или прекращают эксплуатацию или продают. Вот и бегает он с типа на тип.
- А чего же на полтинник* не переучивается? – спросил второй пилот.
* Так пилоты на своём профессиональном сленге называют Ту-154.
- Возраст уже мешает, там же он снова вторым пилотом был бы, то есть помазком, как и ты. А командиром ввестись проблематично при нынешнем положении. К тому же английским языком не владеет, так что путь за границу ему закрыт.
- Ха, заграница! Что она даёт? Россия большая, летай, да летай.
- Дело престижа. А, потом, спроси, сколько ребята в Иране или Пакистане получают?
Дома столько не заработаешь.
- В Иране мани - не на фикусах висят, как поёт Смирнов Дима.
- Кто это?
- Лётчик, поэт и бард. В авиакомпании «Сибирь», кажется, работает. У меня диск его есть, хорошие песни, профессиональные. Не лётчик таких слов не напишет.
- Дашь послушать?
- Замётано. Кстати, у меня и Захарова песни есть. Тоже парень из «Сибири».
А лётная карьера Саши Макарова складывалась неоднозначно. В авиакомпании он успел полетать на четырёх типах. Как и все лётчики начинал с Ан-2, возил грузы, работал на АХР, утюжил нефтепроводы. Был вторым пилотом у женщины-командира самолёта. Потом она благодаря связям отца, налетав положенное количество часов, нужных для переподготовки тут же переучилась на Ту-134, а затем и на Ту-154. С таким отцом, как у неё можно было идти вне конкурса. Да она и сама, надо сказать, девушка была упёртая и трудолюбивая. А Саша продолжал летать на Ан-2, но уже командиром. Лётная подготовка
давалась ему без всякого труда, просто шутя. Через каких-то родственников о нём замолвили слово, и он довольно быстро уехал переучиваться на Ту-134. Тогда этих самолётов в Бронске было две эскадрильи, и летали они день и ночь по всему громадному Советскому Союзу от западных границ до границ восточных. Об отпуске летом – забудь, о нескольких выходных подряд – тоже. На пассажиров лётчики иной раз смотрели, как на врагов народа: откуда они только берутся? Ну, дайте отдохнуть хоть пару дней! А чего ж не летать, если средние цены на билеты были меньше стипендии нищих советских студентов. Да, было это когда-то.
А потом чёрт принёс перестройку. А затем ельцинский «демократический» бардак. И от Ту-134 на волне демократической эйфории начали избавляться. Боброва с Дунаевым уже не было, авиакомпанией руководили временщики, больше думающие о своём кармане, а лётчикам обещающие в скором времени взамен проданных самолётов новые «Боинги» и «Эрбасы». Ни того, ни другого конечно не получили. Да и откуда взять было деньги? Саша летал в это время уже командиром самолёта.
И вот скоро от двух эскадрилий осталось… звено с двумя отнюдь не новыми самолётами, один из которых вскоре должен был уйти на капитальный ремонт. На заводах, лишившихся финансирования самолёты в ремонте, бывало, простаивали по нескольку лет. Стало ясно, что ловить тут было больше нечего, и несколько лётчиков и бортмехаников переучились на вертолёт Ми-8, ибо они ещё тогда летали по заявкам нефтяников и газовиков, отрасли которых начали разваливаться позже. Уже через год Макарова ввели командиром вертолёта.
Читатель, вспомни главу о вертолётах. Истинные вертолётчики, пролетавшие на вертикальных много лет, к пилотам самолётов относились с некоторой долей иронии, скептицизма и недоверия. Ведь там совершенно другая техника пилотирования и одному богу известно, как этот аппарат может лететь боком, задом или хвостом вперёд. Некоторые пилоты очень тяжело переходили психологический барьер: ну как эта «дура» в десятки тонн весом, не имея крыльев и скорости может летать? На самолёте всё подчинено скорости, а тут…
И некоторые возвращались обратно. Такая же картина случалась и с пилотами вертолётов, переучившихся на самолёт. Эти не воспринимали большие скорости и приборные полёты, ибо летали в основном по правилам визуальных полётов и слепыми полётами и навигацией таких полётов владели слабо. Не часто, но такое случалось.
А есть лётчики, которым всё равно, на чём летать. Они быстро втягиваются в нужные режимы и начинают чувствовать поведение машины. В авиакомпании был теперь уже пенсионер Саша Чурсин, который успел полетать на трёх типах самолётов и на трёх типах вертолётов. И там и там у него не было особых затруднений. Но таких вот людей, быстро воспринимающих любую технику не так уж много.
- Чёрт возьми, Макаров, ты раньше летал на вертолётах? – спросил его в первом ознакомительном полёте командир эскадрильи.
- Ни разу, - ответил Саша.
- А не врёшь?
- Так посмотрите в личном деле, там всё написано.
- А, может, тебе кто-то давал пилотировать, скажем, так подпольно? Бывает же иногда такое. Ну, например, знакомый вертолётчик покататься приглашал.
- У меня родители на Севере работали, там без вертолёта – никуда. Летать приходилось, но только пассажиром.
Ничего не сказал командир, только репу почесал. А про себя подумал, что его некоторые вторые пилоты, считавшиеся опытными, летают хуже, чем этот парень.
Но переменчива иной раз судьба. Уже скоро начали простаивать без работы вертолёты и их стали интенсивно распродавать. Затем пришёл Гапп, он считался истинным самолётчиком и на вертолёты, занятый дележом собственности и отделением аэропорта, смотрел с некоторой долей равнодушия. А вот самолётам уделял пристальное внимание, и они снова начали расширять географию полётов. На Ту-134 из звена сделали снова эскадрилью, и встал вопрос: где взять успевших разбежаться лётчиков? И тогда вспомнили про Сашу Макарова. Так он снова оказался на самолёте.
К тому времени организованная Ганеевым авиакомпания на Ан-74 распалась, лётчики разбежались, самолёты передали авиакомпании «БАЛ». Планировали, что они будут работать на грузовых рейсах. И первое время они работали за границей. Лётчиков на этом типе не хватало, и Макаров в очередной раз поехал в Москву переучиваться. Переучился, но полетать на этом новом ещё самолёте не удалось, ибо события развивались стремительно и бестолково. Пока они учились в столице, часть самолётов купила какая-то частная фирма вместе с действующими лётчиками. А не действующие пилоты, в которых ещё нужно вкладывать деньги и учить их, этой фирме, естественно, были не нужны. Самолёты в одночасье взлетели и оказались в Москве, а затем то ли в Норильске, то ли в Салехарде. Через год фирма эта, видимо, отмыв деньги, перепродала самолёты ещё кому-то, а многие лётчики, устав бродяжить по белу свету вернулись в Бронск, чтобы пополнить касту безработных. Кто-то устроился торговать цветами, кто-то газетами и лотерейными билетами, кто-то занялся частным извозом. У всех были семьи, и как-то нужно было их содержать. А Саша Макаров остался летать на Ту-134.
---------------------------------
В начале третьего тысячелетия некогда процветающая компания лишилась всех социальных завоеваний советского времени. В ней остались только самолёты, лётчики, инженерно-технический состав с авиационно-технической базой и минимум строений. Всем остальным владел отделившийся аэропорт: аэровокзалом, взлётными полосами, системами навигации, специальным автотранспортом, системами заправки и хранения топлива. В лакомом топливном куске оборотистые люди с согласия Гаппа создали в аэропорту свою отдельную топливную компанию, назвали её идиотским словом «Аэрофьюлз», и цены на авиационный керосин сразу же поползли вверх.
- Да что же это такое? – возмущались лётчики. – Топливо, поставляемое с нашего Бронского завода по трубопроводу за 15 километров дороже, чем привозимое из других городов за сотни километров. И это рынок?
- А кто тебе сказал, что в России есть рынок?
- Кто-то наваривает на этом деньги и не плохие.
- Известно, что не простые рабочие.
- А куда же антимонопольный комитет смотрит?
- Куда надо – туда и смотрит.
- Этот комитет есть не что иное, как сборище бездельников, способных только заниматься вымогательством. Подражание Западу, но у нас-то не Запад.
- Ну, ты наговоришь! Это же государственная структура
- Ха-ха-ха! Ты, в какой стране живёшь? Кстати, создай завтра и ты топливную компанию – и также будешь нас обдирать. Это называется рынок. А расходы на взятки для антимонопольного комитета заложишь в стоимость топлива. И уже через пять месяцев будешь ездить на «Крузере», а не на «ВАЗ-10». Усёк смысл проречённого?
- Ха-ха! На какие шиши её создать? Да и кому нужен такой рынок? Кстати, отделившийся от авиакомпании аэропорт закупил сразу несколько этих самых « Ленд Крузеров» для генерального директора и его замов. Им уже западло на «Волгах» и даже на «Тоётах» ездить.
- Лучше бы оклады людям повысили. Вот же жизнь сволочная! Мы вкалываем, а начальство за сто тысяч долларов машины покупает для служебного пользования за нами заработанные деньги. Куда катимся? Где справедливость?
-Если бы только для служебного. Да ещё и бензин халявный.
- Завидуешь?
- Не завидую, справедливости хочу. У нас-то зарплата копеечная. На неё одно колесо для джипа не купить.
Много подобных разговоров можно было слышать в первые месяцы после разделения. Так получилось, что целые семейные кланы, проработавшие десятки лет в едином объединённом отряде - «БАЛе» очутились, как говорят, по разные стороны баррикад.
Разделением некогда единой и монолитной авиакомпании с общностью интересов были недовольны почти все работники, и только лётчики не высказывали недовольства. Им казалось, что теперь-то они будут работать только для себя. Вечно ущемляемые в заработной плате не намного превышающей зарплату управленческих работников, они, естественно, возмущались и требовали хоть немного привести её в соответствие мировым стандартам.
- Раз мы отделились от аэропорта и стали работать так, как во всём мире работают, соответственно и заработная плата будет другой, - говорили оптимисты.
- Конечно, - соглашались с ними, - больше двух тысяч человек ушли от нас. А ведь это мы их содержали. Зачем они нам нужны? Заживём теперь…
Но прошёл месяц, другой, третий, полгода и к их удивлению особых изменений в этом вопросе не произошло. Народ возроптал. Как всегда страсти накалялись в курилках в перерывах разборов полётов.
- Что-то мне непонятно, - возмущался Владимир Палда, - открыли много новых рейсов, налёт существенно увеличился, а получаем мы не намного больше, чем раньше. А ведь обещал Онегов.
- Обещанного три года ждут, - хихикнул Устюжанин, - а прошло полгода всего.
- Я в прошлом месяце санитарную норму отлетал впервые за десять последних лет, - продолжал Палда, не обращая на Пашку внимания. – Плаксин, - повернулся он к штурману, - это ты говорил, что будем получать, как французские лётчики? Иди сюда, буду бить. Не бойся, не сильно больно будет.
- Чего – я? Чего – я? – заныл Плаксин. – Да, говорил, говорил. И так должно быть в нормальной стране.
- В нормальной, говоришь? А мы, в какой стране живём? У нас теперь тоже демократия.
- Чихал я на такую демократию! – продолжал ныть штурман, отодвигаясь подальше от размахивающего руками Палды. – Вот когда я буду получать десять тысяч долларов – тогда поверю, что живём в демократической стране.
- Иди ты! – едва не поперхнулся Палда. – Хоть бы тысячу платили. У них что же, правда, столько платят?
- Сейчас возможно и больше. Они же каждый год почти бастуют, требуя повышения.
- Мать твою! – Палда поскрёб безобразной пятерней щетинистый, словно металлическая щётка, подбородок. – Да мы за год таких денег не получаем. – Он повернулся к своему штурману: - Вадим, просчитай-ка…
Штурман из экипажа Палды был славен тем, что почти мгновенно переводил в уме курсы валют любой страны.
- Если исходить из сегодняшней средней зарплаты лётного состава и нынешнего курса доллара к рублю, то эти деньги мы получим за… два года.
- Ты не ошибся? – нахмурился Палда.
- Увы! – пожал плечами штурман.
- Прибить тебя за это мало! – сделал вывод Володя.
- Меня-то за что? – вытаращил глаза штурман. Уж он-то знал взрывной характер своего командира.
- Осторожней на поворотах! – предупредил Пашка, - штурманов и без того не хватает.
- Ничего, вот скоро купит компания Боинги и это хамское отродье не нужно будет. Также, кстати, как и вы. Там в кабине два лётчика всего. Так что всех вас разгонят. Ха-ха-ха!
- Не злорадствуйте, Владимир Анатольевич, на наш век туполей хватит. Да и не собирается вроде бы Онегов Боинги брать. Нам бы за те самолёты, что при Ганееве взяты рассчитаться. Денежки-то за растаможку того, исчезли. А мы теперь расплачиваемся. Откуда ж деньги взять, чтобы зарплаты поднимать? Мы теперь аэропорту знаешь, сколько отстёгиваем за всяческие услуги?
- Откуда мне знать? – проворчал Палда. – Меня это не волнует.
- А ты поинтересуйся. Трутман такие счета выдвинул, что у Онегова глаза на лоб выле -зли, когда прочитал.
- Причём тут Трутман? Кажется, ещё Галимов его отсюда попросил.
- Притом. Он у Гаппа теперь коммерческий директор. Не знал?
- Да что ты! Снова вынырнул. Ну, этот обдерёт.
- Говорят, Онегов судиться с аэропортом собирается.
- Доразделялись, мать их…
- Так ведь думали, лучше будет.
- Дунаева надо было слушать.
- Все умны задним умом. Хи-хи-хи!
Трутман, едва прослышав, что планы по разделению предприятия на собственно аэропорт и авиакомпанию обрели, наконец, воплощение, тут же примчался в аэропорт к Гаппу и предложил свои услуги. А поскольку они были знакомы ещё с юношеских лет и когда-то начинали деятельность в авиации на самолётах АН-2, то, естественно, зная коммерческую жилку и хваткость Трутмана, Гапп лучшего коммерческого директора и не желал. Уже на второй день он вышел на работу и первое, чем занялся – это обустройством своего кабинета. А через несколько дней, вникнув в работу, он понял: основной её смысл – добывание денег везде, где только можно. А где может взять деньги аэропорт? На одних только пассажирах далеко не улетишь. И в аэропорту как грибы начали вырастать всевозможные коммерческие киоски. Какой откат шёл в карманы Гаппу и Трутману никто не знал. Но то, что шёл никто не сомневался.
Второе – это за посадки и обслуживание самолётов. Львиную же долю – более 30% прибыли давала базовая авиакомпания «БАЛ». Её-то и принялись доить.
Деньги брали абсолютно за всё: за подъезд-отъезд трапов, автобусов, всевозможных спецмашин, машин бортового питания. Деньги брали за стоянку самолётов более трёх часов. Брали деньги за обслуживание каждого привезённого и отправленного авиакомпанией пассажира, который довольно часто не пользовался после прилёта абсолютно ничем: просто выходил из самолёта и из-за отсутствия автобуса шёл к выходу пешком.
При разделе львиная доля помещений досталась аэропорту, и теперь он драл деньги с авиакомпании за аренду помещений. Это больше всего возмущало ветеранов.
- Да ведь мы это всё совместно строили сами, - возмущались они. – А теперь что же выходит, за свои же здания и платить должны? Ну, наделал Гапп дел. В гостинице всю жизнь лётчики бесплатно в резервах жили – теперь платить нужно. Анекдот какой-то! За свою же, нами с нуля построенную гостиницу деньги отдаём! Увидел бы всё это Бобров! Когда там живут чужие экипажи – понятно. Но со своих нельзя же драть три шкуры!
- Какой ты теперь свой? Ты такой же теперь чужой аэропорту, как и транзитные экипажи.
- Тьфу! – плевались ветераны. – Чтоб они подавились, эти Гаппы и Трутманы. А ведь когда-то нашими воспитанниками были.
- Когда-то – это ещё при социализме. Забудь про него. Ты теперь в другой стране живёшь, в капитализме, где человек человеку волк.
- Вот именно. А чем был плох социализм? Если бы не пустые полки магазинов – другого строя мне бы и не надо. Там справедливости больше было, и, как выясняется, порядка тоже. Вон, китайцы-то дурнее паровоза что ли? Ни Думы там нет, ни президента, а как вперёд рванули.
- Всё правильно, нет Думы – некому идиотские законы создавать. Кстати, при социализме помнишь, сколько самолётов без запчастей стояли?
- Так они и сейчас стоят. В чём же разница?
- Тогда были деньги – не было запчастей, сейчас запчасти есть, но нет денег.
- Ну и что? Хрен редьки слаще ли? Или нам от этого лучше?
- Да нам-то уже всё равно, но вот как молодёжи жить в этом дурдоме, где человек человеку волк?
- Там, где нет денег человек человеку – друг, - уточнил Палда, - а ещё товарищ и брат. Это деньги поганые из людей волков делают.
- Деньги – грязь, но без них – никуда! – пропел Пашка.
- Голосистый ты у нас парень, - похвалил Палда. – Посмотрю, как запоёшь, когда заработную плату не будут по полгода платить.
- Не каркай, командир. Худшие времена остались позади. Новый президент за дело в стране серьёзно взялся.
- Кто бы ещё взялся за нашу компанию.
----------------------------------------
Взялись и за компанию. Новый генеральный директор довольно быстро погасил все разногласия с профсоюзом лётного состава, нашёл общий язык с руководителями служб и отделов. В начале летнего сезона начали, наконец, летать долго стоявшие три самолёта Ту-154М. Подняли и долго не индексированную зарплату, но всё равно она была меньше, чем во многих других компаниях, которые не претерпели таких изменений в структуре и руководстве и начали уверенно развиваться. Проблема как всегда была в нехватке самолётов, а в последнее время и в нехватке пилотов.
За период ельцинского правления лётчиков в стране практически перестали готовить, просто переучивали при необходимости с типа на тип. Но эта категория специалистов быстро редеет по медицинским показаниям: и здоровый ещё с виду парень и молод ещё, но врачи чего-то там находят на комиссии и человека в расцвете лет списывают с лётной работы. И замены ему уже нет. А где же взять?
Так продолжалось несколько лет. К тому же в кризисные девяностые годы довольно много лётчиков, не видя перед собой никакой перспективы, устав болтаться от безделья, увольнялись по собственному желанию. Некоторые попадали под сокращение. А часть объединённых отрядов в некоторых городах практически перестала существовать. Кое-кто устроился позже летать в другие города, но основная масса пилотов, повздыхав о небе и плюнув на земные порядки, на Ельцина с его демократией и вообще на всё на свете устраивалась сторожами, экспедиторами, вахтёрами, таксистами, продавцами в киосках и магазинах.
Так со временем стал создаваться и накапливаться дефицит лётных кадров. Но никто и не думал исправлять создавшееся положение. Мало того, создавался всё больший дефицит в летательных аппаратах и московские авиакомпании первыми перешли на импортную технику, более дорогую, но зато и более экономичную. А собственные заводы простаивали, безвозвратно теряя лучшие кадры высококлассных специалистов. Ещё несколько лет такого безделья и возродить ничего уже будет нельзя. Правда, в последнее время что-то там заговорили в верхах о бедственном положении авиации, но кроме разговоров дальше дело не двигалось.
А спрос на авиацию постепенно возобновлялся. Невиданное дело, в Интернете, на некоторых проходных аэропортов и в газетах появились объявления о наборе лётчиков почти на все типы самолётов как отечественных, так и зарубежных. Страна постепенно отходила от ельцинского безвременья. Молодой и энергичный президент на удивление быстро прекратил войну на Кавказе, которой, как многие думали, не будет конца. Стали оживать предприятия, заработали заводы. У людей снова появилась надежда на стабильность.
Впервые за последние годы заработали и некоторые лётные училища, неизвестно как не растерявшие преподавательские и инструкторские кадры и кое-какую оставшуюся работоспособной технику. А вот авиационные заводы стояли, а в российском небе стало всё больше появляться импортных самолётов. Всё чаще такие самолёты стали прилетать и в Бронский международный аэропорт.
В один из первых майских теплых дней экипаж командира Палды, будучи в резерве, устроился погреться в лучах солнца на скамейке, стоящей вдоль стенки здания АДП, лениво потягивая сигареты и перебрасываясь короткими фразами по поводу посадок прибывающих самолётов. Постороннему человеку, наблюдающему за посадками, казалось бы, что они садятся все одинаково. Но это постороннему.
- Опять перелёт! – проворчал Палда, глядя вслед самолёту Ту-134, и щелчком пальца отбросил окурок в стоящую неподалёку урну. – Ну и лётчики пошли!
- Хорошо ещё совсем летать не разучились, - ответил на это Устюжанин, сидевший с закрытыми глазами, подставив лицо под тёплые лучи солнца.
- Разучишься, если в месяц на тренажёре больше летали, чем на самолёте, - констатировал штурман Плаксин. – Я уже иногда забывать стал с какой стороны входные двери у самолёта. Последнее время только летать нормально стали.
- А некоторые по нескольку лет не летали, - не открывая глаз, произнёс Пашка. – Я стал видеть у нас всё чаще уже прилично подзабытые физиономии: возвращаются ребята обратно, что когда-то уволились. Вот может и там, - он кивнул на заруливающий самолёт, - такой же бедолага лет пять в кабине не сидевший.
- А таких людей в кабину сразу и не сажают, - возразил Палда, - сначала они проходят полный теоретический курс, а затем полную программу тренажёрной и лётной подготовки. Можно сказать, что из них вторично лётчиков делают. Только уже быстрее, чем первый раз. И пока не будет полной уверенности в безопасности, самостоятельно в полёт не выпустят.
- Это сколько же денег нужно, чтобы второй раз лётчика научить?
- Много. Только кто их считает у нас в стране?
- Ну, страна-то сейчас наплевала на нас. Теперь каждая компания своих людей сама обучает летать, а это в копеечку выливается. Вот бардак! То увольняем лётчиков, то снова учим. Да в какой ещё стране такое найдёшь! Вот в той же Франции…
- Слушай, помолчи про Францию, - повысил голос Палда, - мы уже всё про неё знаем. Да выравнивай, выравнивай, сейчас приложишь! – закричал он, как будто командир следующего заходящего на посадку самолёта мог его услышать.
В последний момент самолёт вышел всё-таки на посадочный угол и тут же почти без выдерживания плюхнулся на полосу. Заскрипела резина, испустив синие облачка дыма, и самолёт побежал на двух основных стойках по полосе, медленно опуская на бетон носовую стойку.
- Скорость мала на посадке, - констатировал Палда. – на старых машинах нужно держать на 10-15 километров больше, чем в руководстве написано, тогда мягкая посадка обеспечена.
Никто командиру возражать не стал, ибо это все знали не хуже его. Потому и на глиссаде скорость 280 считалась минимальной даже тогда, когда самолёт был пустой. Иногда приходилось держать и больше. Но, применяя такие скорости, лётчики нарушали руководство по лётной эксплуатации. Пусть это нарушение было и незначительным и практически оправданным и на него при расшифровке средств объективного контроля редко обращали внимание, но вот случись выкатывание самолёта за пределы полосы и по полной программе обвинили бы командира за нарушение РЛЭ самолёта. И такие случаи бывали.
Но никому и в голову не приходило официально разрешить выдерживать повышенную скорость на глиссаде. Лётчики-испытатели, писавшие руководство, как правило, летали на новых самолётах и там эти скорости были нормальными. На производстве же пилоты летали на самолётах, которым не один десяток лет и которые претерпели не одну грубую посадку с повышенной, хотя и допустимой, перегрузкой, отчего естественно нарушалась нивелировка и аэродинамические характеристики. К тому же и двигатели на многих машинах стояли отнюдь не первой молодости, претерпевшие по два и более ремонтов. В итоге на таких машинах в жаркую погоду с полной загрузкой да ещё, если с малым атмосферным давлением, рекомендованную руководством скорость выдержать на глиссаде было нельзя. Самолёт, что называется «сыпался», то есть проваливался под глиссаду и пилот волей неволей был вынужден прибавлять обороты двигателям и увеличивать скорость, тем самым, увеличивая и без того малый запас по углу атаки. Выбирать же штурвал на себя, чтобы удержаться на глиссаде без добавления тяги двигателям на рекомендованной РЛЭ скорости было во сто крат опасней, так как самолёт вплотную приближался к режимам сваливания.
И здесь лётчик, заходя на посадку, балансировал между своего рода молотом и наковальней: сел нормально – ладно, но не дай бог - выкатился. И хотя причина выкатывания вовсе не в этой повышенной скорости, а например, в низком коэффициенте сцепления на полосе или на какой-то её части, всё равно получишь по полной программе, и причиной выкатывания будет считаться повышенная скорость. А уж аэродромная служба сделает всё возможное, чтобы доказать, что сцепление было допустимым.
- А помните, как во Львове лет семь назад приземлился до полосы экипаж Шумилина? – после некоторого молчания спросил Плаксин. – Зато скорость выдерживал, как положено руководством. И всё равно оказался виноват.
- А кто же виноват, пассажир что ли? – удивился Палда. – На какой хрен ты в кабине сидишь?
- Но ведь они же всё по руководству делали.
- Там ветер порывистый был. Им не нужно было резко газ прибирать перед торцом полосы, - сказал второй пилот.
- Вот именно. Кстати, его второй пилот и прибрал.
- Без команды командира?
- По команде Шумилина. Ну, подумал командир, что тот плавно и медленно его убирать будет, болтанка же была при порывистом ветре. А он не подумав, сразу хватил рычаги на упоры самолёт и просел между порывами, резко скорость потеряв.
- Да, в кабине головой иногда думать нужно, даже если уже считаешь, что приземлился, - засмеялся Пашка.
- В кабине думать головой нужно до выключения двигателей на стоянке, - поправил Палда. – А ещё лучше всегда и везде ей думать.
- Так и перегреться можно, - снова засмеялся механик.
- А чтобы этого не произошло – пей холодное пиво после посадки, - посоветовал Плаксин.
При упоминании о пиве Палда встрепенулся и повернулся к штурману.
- Вот чтобы мы не перегрелись сегодня после резерва нас и угостишь. Не бойся, я больше трёх литров не выпью. – И захохотал гомерическим хохотом.
С некоторых пор резервные экипажи не стали пускать в гостиницу аэропорта. Первое время лётчики по старой привычке брали туда направления, но, получали отказы.
- А где же нам двенадцать часов болтаться? – взывали они к совести администратора.
- Не знаю, мальчики, - отвечала женщина. – У меня приказ – не пускать, поскольку вы теперь не наши. А платить за проживание ваше руководство не хочет.
В итоге резервные экипажи болтались по территории аэропорта. Хорошо, если лето и можно сидеть на рыбалке у недалёкого озера. Тогда так и делали, оставив диспетчеру номер мобильного телефона. А удочки в машине были почти у всех. Зимой же дневной резерв находился в штабе отряда в комнате эскадрильи. А ночной резерв после прохождения медосмотра просто отпускали домой с приказом в течение дежурства быть на связи.
- Мужики, может, на рыбалку рванём? – предложил Плаксин.
- Какая рыбалка? Взгляни, ветер около десяти метров, - ткнул пальцем Пашка в раскачивающийся на ветру тополь. - Все поплавки на волне свалятся.
Палда задрал голову, посмотрел на верхушку тополя и молча кивнул головой, соглашаясь с механиком.
- А что же делать-то? – заныл штурман. – Комнату отдыха и ту закрыли. Ну и порядки у нас! Да были бы мы во Франции…
Что было бы, будь они во Франции, штурман договорить не успел, ибо Палда со всего маха врезал своим громадным кулаком по скамейке так, что она подпрыгнула, и взревел:
- Достал ты всех своей Францией! Тут тебе не Европа, чёрт возьми! А Россия. А в ней, как известно, никогда не было ни порядка, ни порядочных законов. Для народа, по крайней мере.
- Ну, у них там тоже дурных законов хватает, - возразил Устюжанин, - может даже больше, чем у нас. Вот, например, в Америке в городе Девон запрещается ходить задом после захода солнца. А в Балтиморе нельзя швырять копны сена со второго этажа. А вот в штате Небраска нельзя ловить китов. Ха-ха-ха! Самое интересное, что моря там и в помине нет.
- Чего несёшь? – удивлённо уставился на него Палда. – Это юмор? Вечно ты, Пашка, придумаешь что-нибудь от безделья.
- Я серьёзно говорю. Они же там помешаны на законах и плодят свои в каждом штате, каждом городе. Вот, к примеру, если ты будешь в Штатах приставать к лягушкам или пахать землю на слоне вместо трактора, то получишь штраф.
- У них, что же там одни психи законы пишут? Или юмористы?
- Такая вот страна.
- Выходит и их депутаты от безделья мучаются? Но эти законы, по крайней мере, вреда не приносят.
- Это так. Ну, какой вред будет лосю на Аляске, если на него с самолёта посмотришь? Однако, нельзя смотреть.
- Выдумщик ты Пашка, как наш бывший психолог.
- А причём тут бывший психолог? – спросил второй пилот.
- Был у нас такой юморист, - хмыкнул Палда, - выгнали его, экспериментатора долбанного. Помнишь его? – повернулся к механику.
Лет десять назад в авиакомпании, а конкретнее во ВЛЭКе для пилотов и проводников ввели штатную единицу психолога. Раньше их не было. И летающая братия с проклятиями стала ходить к нему на беседы во время прохождения квартальных и годовых комиссий. Но, как известно, многие психологи сами нуждаются в помощи психолога. Именно такого где-то и откопали. Вскоре на него посыпались жалобы, но кто слушает лётчиков. От них только отмахивались, и вскоре человек этот стал объектом бесчисленных незлобивых шуток местных юмористов.
В очередную медкомиссию пришёл к нему впервые и Палда. Как известно, голосом он обладал зычным и громким соответственно своему богатырскому росту и массе.
- Разрешите? – рявкнул он, открыв дверь маленького кабинета.
За столом сидел довольно щуплый человечек.
- Вы ко мне? – вежливо осведомился он ласковым голосом, внимательно и немного испуганно разглядывая Володю.
- Раз я сюда вошёл – значит к вам, - прорычал Палда, протягивая медицинскую книжку.
- Логично, логично, - согласился человечек. – Садитесь, пожалуйста, сюда – указал он на стул. – Вы кто?
- Командир корабля.
- Отлично, отлично. А почему вы так кричите?
- Голос у меня такой, - пояснил Палда.
- Интересно, интересно. – И психолог что-то пробубнил по латыни. – Очень интересно. Что же, приступим. Вы готовы?
- Готов! – ответил Володя, не понимая, к чему он должен быть готовым.
Сначала он зачёркивал какую-то галиматью из цифр и кружочков на каких-то бланках, а человечек засекал время. Затем, отобрав бланки, он нацепил на нос очки и несколько мгновений молча внимательно их рассматривал.
- Ну что ж! – наконец произнёс он и снова что-то пробормотал на тарабарском языке. – А теперь внимательно смотрите на меня. Какой это палец?
Палда опешил. Издевается что ли? Ни хрена себе, психолог! Ну и наука! А может здесь какой-то скрытый смысл? Человечек ждал ответа, не опуская руки с поднятым пальцем, внимательно всматриваясь в лицо Володи.
- Так какой это палец?
- Ну, мизинец.
- Ну, мизинец, или точно мизинец?
- Точно мизинец.
- Хорошо! – человечек придвинулся ближе. – Зимой и летом – одним цветом. Что это такое и как вы это понимаете?
Володя опешил окончательно. Опешил и… растерялся. Он помнил, что это детская загадка, но вот напрочь вылетел ответ из головы. Молчание затягивалось. Психолог всё также внимательно всматривался в лицо Володи, словно пытаясь прочитать на нём титаническую работу его мысли.
- Быть может, эта фраза навевает вам какие-то ассоциации? – нарушил молчание человечек.
«Зарубит, гад!» - мелькнуло в мозгу Володи и он ответил:
- Ничего мне эта загадка не навевает.
- Правильно, это загадка! – обрадовался собеседник. – А ассоциаций, значит, никаких?
- Ассоциаций никаких.
- Вероятно, это для вас сложно. – Человечек ещё ближе придвинулся к нему и понизил голос. – Давайте попроще. Как вы понимаете фразу «В ногах правды нет».
«Да он, гад, и правда издевается что ли?» - снова мысленно удивился Володя и или от этой мысли или от волнения ему показалось, что откуда-то вдруг потянуло перегаром. Но откуда? Просто показалось.
- Так как вы понимаете эту фразу? – тихо спросил человечек, ещё ближе придвигаясь к Володе.
Сомнений не осталось. Перегаром потягивало от психолога.
- Я так понимаю, что похмеляться надо! – рявкнул Володя. Человечек испуганно отпрянул. – А на идиотские вопросы ответов я не знаю. До свидания!
Он схватил со стола медицинскую книжку и вышел прочь. Пришёл в санчасть и заявил, что к этому психу он больше – ни ногой, что хотите, то и делайте. А затем написал рапорт на отпуск. Командир эскадрильи посмеялся, но рапорт подписал, а затем пошёл к командиру отряда с объяснением. Мол, скоро из-за этого психолога летать некому будет. Дело наконец-то сдвинулось с мёртвой точки, и по выходу Володи из отпуска человечка этого уже не было, а вместо него в кабинете сидела приятная молодая женщина. Идиотских вопросов она не задавала.
Просидев на скамейке несколько часов, выкурив по десятку сигарет и раскритиковав каждую вторую посадку самолётов, направились в сторону столовой, ибо, как говорил Пашка, война войной – а обед по расписанию.
- Чёрт, ценники каждый день меняются в сторону увеличения, - прочитав меню, недовольно удивился штурман. – Вот если бы так заработная плата росла!
- Гады! – сказал Палда. – Потому и цены растут.
- Кто гады? – не понял второй пилот.
- Ну, эти там! – кивнул Володя через плечо головой в сторону длинного окна.
Пашка посмотрел, куда кивнул командир. Там, у окна за столом сидели Заболотный, командир отряда и командир эскадрильи Касимов усердно работающие ложками.
- Эти что ли? – уточнил он. – Может и гады, но цены от них не зависят.
- Я имею в виду – там! – ткнул Палда перстом в потолок. – Вечно ты всё перевернёшь со своим юмором. Или и сейчас не понял? – повысил он голос.
- Да понял, понял, - заверил Пашка командира на всякий случай отодвигаясь.
Пообедав, направились к зданию штаба. Здесь у курилки в тени деревьев обычно собирались обсудить последние новости и последние сплетни те, кто по каким-то причинам не летал, но, тем не менее, их присутствие потребовалось кому-то из отцов-командиров. Тут же в обеденный перерыв собирались и те, кто проходил медкомиссию и экипажи, занимающиеся в УТО или на тренажёре.
Пожав поочерёдно с десяток рук и перебросившись ничего не значащими фразами, пошли дальше. Ни хороших, ни плохих новостей на этот раз не было. А если бы и были, то экипаж давно узнал бы их от штурмана Плаксина, к которому непостижимым образом стекались все события (и сплетни – тоже). Вот и сейчас его спросили, какие новости? Обозвав всех бездельниками не достойными слушать его речи, Плаксин всё же философски произнёс, что отсутствие новостей и есть самая хорошая новость.
В штабе эскадрильи все сгрудились у графика планирования полётов.
- Откуда тут подряд две ночные Москвы взялись? – ткнув в график пальцем, недовольно спросил Палда начальника штаба. – Раньше их не было.
- Раньше и тебя не было, - отмахнулся тот. – Не мешай работать, уйди.
- Почему другие только днём летают, а мы по ночам? – не унимался Палда. – Пашка, а ты куда смотришь?
- Никуда не смотрю, - буркнул тот.
Время, когда Устюжанин мог выбирать себе и соответственно экипажу лучшие рейсы, кончилось. В магазинах теперь можно было купить всё, и надобность в Пашкиных связях и услугах постепенно отпала. И со сменой руководства его перестали вне очереди планировать на хорошие, или как он говорил на хлебные рейсы. Однажды он попытался восстановить попранную справедливость, но новый командир эскадрильи задал ему вопрос: чем он, бортмеханик Устюжанин лучше, например, бортмеханика Семёнова? Доходчиво объяснить командиру, чем он лучше, Пашка не смог.
-----------------------
Они не виделись с Устюжаниным почти полгода. Доронин летал теперь в Москве в «Аэрофлоте» на Ту-154. Квартиру он продал в Бронске быстро и удачно и Ольга пошла на то, чтобы они купили новую поближе к Шереметьево, хотя до её работы стало добираться гораздо дольше. От двух проданных квартир едва хватило денег на новую, правда, несколько большую по метражу и состоящую из трёх комнат.
Несколько месяцев Эдуард втягивался в работу. Как всегда на новом месте сдача зачётов по прибытию в подразделение, тренировки на тренажёре, проверки теоретических и лётных знаний, сдача экзаменов по английскому языку. Последнее отнимало массу времени, Ольга как могла, помогала ему, но даже она, в совершенстве владеющая языком, путалась в специфических авиационных терминах.
Но теперь всё позади, пошла размеренная запланированная на месяц лётная работа. А это дело было привычное. В конце мая в графике полётов образовалось несколько свободных дней, и он решил слетать в Бронск, предварительно договорившись, чтобы его неожиданно не запланировали в полёт во время его отсутствия. Причина для такого полёта была. В его паспорте всё ещё стояла бронская прописка.
- Позвонил бы Устюжанину, прежде, чем лететь, - сказала Ольга, - вдруг он в полёте. Ты ведь у него остановишься?
- Сейчас полёты с ночёвками стали очень редки, - ответил он, - вряд ли Пашка будет где-то болтаться три дня. А переночевать в городе, где жил много лет не проблема.
Утром, нежно поцеловав жену и дочь, он поехал в Домодедово. Из этого аэропорта в Бронск летало много самолётов. Билет брать он и не думал, благодаря лётному братству редко какой командир решался отказать себе подобному.
В Домодедово, как всегда, стояла рабочая суета. Аэропорт практически строился заново, не прекращая при этом работы. В АДП он узнал, что через полчаса приземлится рейс из Бронска. Командир, некогда второй пилот, который даже немного летал с Эдуардом в одном экипаже, радостно его поприветствовал, а, узнав, что он летит в Бронск, сказал:
- Самолёт на 26-й стоянке. Ты в форме, пропуск у тебя с собой, так что смело заходи на борт – никто не остановит. Девочкам скажешь, что я разрешил. Да ты их наверняка знаешь. А мы тут по местным лавочкам прошвырнёмся, до вылета ещё больше часа.
А Пашка в это время сидел, хмурясь от зубной боли, в стоматологической поликлинике. Ночью разболелся зуб, лекарств никаких дома не оказалось, и Карина то заставляла его полоскать рот содовым раствором, то велела прикладывать к больному зубу дольку чеснока. Но ничего не помогало. Промучившись до утра, он оделся с намерением попасть в поликлинику к открытию.
Нет, похоже, день складывался неудачно. И всё этот проклятый зуб. На полпути к гаражу, он обнаружил, что забыл ключи и от гаража и от машины. Пришлось возвращаться. Вот что значит не прочитать контрольную карту обязательных проверок. Хорошо, что гараж в десяти минутах ходьбы.
На двери гаража кто-то (дети конечно) размашисто написали краской из флакона: «Пашол ацуда!». Эти флакончики навезли коммерсанты из-за границы, и дети быстро нашли им применение: буквально все подъезды, заборы и стены домов были исписаны и изрисованы всевозможными выражениями на русском и английском языках от «Galya, love you!» до «Пашол ты на х…». По ним довольно точно можно было определить уровень преподавания в школах. Такое же творилось и в кабинах лифтов. Он видел как-то надпись этой краской даже на капоте одной из машин. Там было написано одно слово, нет, не из трёх букв, из пяти. Удивительно, но бранные слова почему-то все писались без орфографических ошибок. Загадка какая-то!
- Надо удалять! – сказала женщина-стоматолог, едва заглянув Пашке в рот и постучав по зубу.
- Мым! - промычал он, страдальчески искривившись, - больно! А отремонтировать нельзя?
- Нельзя! - отрезала женщина и снова раздвинула ему челюсти. – Как тут всё запущено. Не следите за собой, молодой человек. У вас началось заражение.
- Тогда дёргайте. Одним больше – одним меньше…
Через три минуты зуб был с хрустом выдран. Боли он не чувствовал, но от укола почти половина лица онемела. Верхняя губа, казалось, раздулась до неимоверных размеров и, сев в машину он несколько раз ощупал её.
Нет, точно день начался неудачно. Едва отъехав от поликлиники, он был остановлен гаишником. Развели их…
- Нарушаем, водитель? – ехидно спросил он, небрежно козырнув. – Ваши документы?
- Мым-мы-мы? – промычал Пашка, вопросительно посмотрев на блюстителя дорожного порядка, что означало: что я нарушил?
- Что-что? – не понял тот. – Вы с утра ещё и пьяны?
Дело принимало скверный оборот. Гаишнику ничего не стоило отправить его на экспертизу. А в десять часов Пашка должен быть на работе. Оставалось всего час. И тогда он, засунув пальцы в рот, вытащил окровавленный ком ваты:
- Вот, только что зуб выдернули, - прошепелявил он. – Больно! Что я нарушил-то?
При виде крови блюститель порядка поморщился, но документы всё же посмотрел. Они были в порядке
- Пристёгиваться нужно! – сказал он. – Куда едем-то?
- На габоту, - промычал Пашка, заталкивая вату обратно.
- А доедешь?
- И не такое было.
- Ну, тогда езжай на свою «габоту», - передразнил он. – Да пристегнись ремнём.
Козырнув, гаишник отошёл. Пашка дал газ. Если бы не зуб – не миновать штрафа. Через десять минут он выехал из города по направлению к аэропорту.
В это время Доронин сидел в кабине самолёта, слушая от экипажа новости, происшедшие за его отсутствие.
- Пора снижаться, командир! – доложил штурман.
Эдуарда охватило ни с чем не сравнимое чувство возвращения домой. Экипаж привычно выполнял все функции по снижению и заходу на посадку и посторонние разговоры в кабине прекратились. Домой! Но разве здесь у него был дом? Наверное, был. Но как это было давно! Теперь всё прошедшее казалось нереальным. Да с ним ли это было? И где теперь его дом? В этой шумной и суетливой Москве, которую он никогда не любил, но в которой, волею судьбы теперь живёт? И станет ли она ему родным домом? И он вспомнил слова погибшего командира Клёнова, которого не раз возил в Ташкент. Тот говорил, что родной дом – это тот, где ты родился и вырос, где прошло твоё детство и юность. Всё остальное – это временные гостиницы, как временна жизнь на этой земле. И ему с неодолимой силой захотелось вернуться в тихую и умирающую деревню, где родился, где познал рано увядшую ласку своих молодых родителей. Как-то там их могилки, кто за ними ухаживает?
- Слушай, - спросил он командира, - ты не знаешь, моя бывшая замуж не вышла?
- Знаю, - отвлёкся тот от приборов, – вышла. И даже успела родить сына.
- Что-о?!
- А чего ты удивляешься, женщинам это иногда свойственно.
- Да, конечно.
Больше они не разговаривали до посадки.
- Теперь куда? – спросил командир, когда они вышли из самолёта. – Если переночевать – можно ко мне.
- Спасибо, я у Пашки перекантуюсь.
- Понятно. Кстати, а что ты так удивился, когда я о ребёнке сказал?
- Всё дело в том, что она не может родить, - вздохнул Эдуард.
- Вот оно что! А мы-то головы ломали, чего это ты от такой красивой бабы ушёл. Дела! Но… откуда ребёнок?
Эдуард неопределённо пожал плечами. Они хлопнули по рукам и разошлись, коротко бросив «До встречи!».
В родной эскадрилье была тишина. Только начальник штаба – бывший штурман Кодров вяло что-то исправлял в графике полётов да неназойливо шуршал кондиционер.
- Привет! – пожал он руку Эдуарду так, как будто они виделись последний раз вчера. - Откуда ты взялся?
- Прибыл утренней лошадью из столицы.
- Как там столица?
- Хреново, как и во всей стране.
- Понятно. Но не хреновей, чем у нас-то?
- Не хреновей. Работа есть.
- Ну, работа и здесь пошла. Выбираемся потихоньку из заднего места. Как с зарплатой?
- Не так густо, как хотелось бы, но регулярно.
- А у нас плохо. Опять новый генеральный директор. Но этот стремится к чему-то и выправляет положение. Надолго ли? Чего прилетел-то?
- Выписаться нужно. Год уже прошёл, а я всё тут числюсь. Чем Устюжанин занимается?
- На занятиях сидит, бедолага.
- Почему бедолага?
- Зуб утром вырвал.
- Это повод. Отпусти его с занятий.
- Не могу, у меня командир эскадрильи есть.
- А где он?
- В полёте.
- Заместитель?
- Тоже в воздухе.
- Так в чём же дело?
- Ладно! - махнул рукой Кодров, - забирай его.
- Спасибо Саня, зачтётся.
- Надеюсь.
- А завтра?
- Завтра? - почесался начальник штаба. – Завтра же ему не до занятий будет.
- Мы постараемся в пределах нормы. Да и жена много не даст, - улыбнулся Доронин.
- Ладно, и завтра свободен. Не рассчитаешься со мной.
Он угодил в перерыв. Радостные восклицания, объятья, рукопожатия. Палда так обнял его, что что-то хрустнуло в спине.
Вечером на кухне за ужином Пашка подробно рассказывал Эдуарду последние новости Бронска. Беременная Карина, накрыв на стол, ушла смотреть телевизор.
- Откуда у Элеоноры ребёнок? – продолжил начатый разговор Устюжанин. – Из какого-то приюта взяли. Мы сами долгое время не знали. Она же сейчас живёт у нового своего мужа – бизнесмена какого-то, мы туда теперь не ходим. Карине он не нравится после того, как приударил за ней по пьянке на одной из вечеринок. Они нас тогда в гости пригласили. Хамоватый мужик. И она с сестрой теперь больше по телефону общается. К родителям иногда заглядываем.
- Как они?
- Ничего бодрятся, работают ещё. Но пусто в громадной квартире.
- Скоро внук будет? - кивнул Эдуард на стенку, за которой была Карина.
- Да уж скорей бы, - вздохнул Пашка. – Никогда не думал, что женщину так может изменить беременность.
- Что, хуже стала?
- Да нет. Токсикоз мучил сильно, просто изматывал. А недавно вот прошло всё.
- Ну а что ещё нового в аэропорту?
- Болото,- махнул рукой Пашка. – От нас теперь отделилась малая авиация и правдами и неправдами выживает как-то сама. А от нашего некогда громадного отряда осталось девять самолётов, которые числятся в нашей компании. На них и работаем. А в другой компании, где Ан-2 и вертолёты дела ещё хуже. Из всех оставшихся Ан-2, которые ещё не распродали, на ходу всего 6 машин. Да три вертолёта «Робинсон» американские купили. Но что это за аппараты? На рыбалку только летать.
- А тяжёлые Ми-8, они-то где?
- Распродали все до одного. И теперь на охоту не на чем летать местным чиновникам. Ха-ха-ха! Ты же слышал наверно, что тут у нас недавно произошло?
- В общих чертах.
А произошло следующее. Есть в паре сотен километров от Бронска горный заповедник. Так вот ещё в советские времена чиновники в укромном месте выстроили там гостевой домик и частенько летали туда поохотиться на кабанов и лосей. То, что в заповеднике стрелять нельзя – им плевать. В начале ельцинского бардака дом этот долго пустовал, но новые демократы о нём вспомнили, отремонтировали и стали возить туда московских гостей: депутатов думы и других высокопоставленных чинов. Зачем – ясно. Загружали в вертолёт гору продуктов, спиртного, снегоходы, оружие ну и всё прочее. Кампании были не менее десяти человек. «Робинсон» для этого не годится, он еле сам себя с тремя пассажирами поднимает. Так они заказали откуда-то Ми-8. Полетели. Но по глубокому снегу в таёжной горной местности много не находишься, да и на снегоходе не везде проедешь. Вот и решили стрелять зверей прямо с вертолёта. Убить лося не такая уж проблема. А вот как его взять на борт? И заставили экипаж снижаться, что называется ниже некуда. В итоге вертолёт зацепился за деревья, упал и сгорел. Несколько человек погибли, в том числе и командир вертолёта.
- Это не ново, - выслушав, ответил Эдуард. – По необъятной России таких случаев много. Нашим чиновникам ведь законы не писаны. Люди в стране едва концы с концами сводят после всяческих перестроек, а эти от жира бесятся. Тебе их жалко?
- Ха! Мне экипаж жалко. Куда же дураки снижались? Кстати, наших чиновников нужно через два года всех снимать и назначать новых. Глядишь, скоро бы пол страны в Рублёвках было.
- За два года не наворуют. Да и не все чиновники такие.
- Это у нас-то? А наш, пардон, теперь мой тесть выстроил себе каменный теремок в три этажа на одну зарплату? На пару десятков миллионов тянет. В подвале сауна, бассейн. Мне такой за всю жизнь не построить. Что скажешь?
- Давно построил?
- В прошлом году ещё. Мы туда с Кариной ездили несколько раз на шашлыки. Место дивное, озеро рядом. Земли соток тридцать, не меньше. А сам дом в берёзовой роще стоит. Красота. Там несколько таких домов, и все чиновничьи.
- Богатым наследником станешь, Пашка.
- Я тут причём? Только вот как Элька с Кариной его делить будут, когда старики в мир иной уйдут?
- Продадут, а деньги пополам. Да ладно мечтать, наливай. Бутылку-то нужно допить. Кстати, как Васин поживает? Завтра навестить его нужно.
- Герард Всеводолович? – нахмурился Пашка. – Хреново поживает.
- Что такое?
- Ты ничего не слышал о нём?
- Нет. Болеет что ли?
- И это тоже. От него жена ушла.
- Куда? В таком-то возрасте!
- К родителям. Они, правда, уже умерли. Недавно, друг за другом.
- С ума сойти!
- Ну, ты же знаешь, как он с ней жил. А тут ещё и дети…
- Дети-то давно взрослые.
- Да, взрослые. Одного, старшего, кажется, сократили из армии. Он в Иркутске служил. Ну и от безденежья – семья всё же – с наркоманами связался. А этой ниточке, как известно, сколько не вейся – конец придёт. Загремел на пять лет бывший офицер. Жена и дочь остались без пособия. А у младшего тоже какие-то неприятности. Ну, вот у жены Герарда на этой почве завихрения начались. Во всех бедах Васина обвинила. Младший сын вернулся в Бронск, сейчас с матерью живёт. Он то ли разошёлся с женой, то ли вообще женат не был. Пьёт неумеренно. А Васин со своей пенсии внучке деньги в Иркутск посылает каждый месяц. Баба-то одна с ребёнком осталась. Такие вот дела.
- Навестить нужно старика.
- Мы с Ипатьевым заглядывали к нему месяц назад.
Утром они, набрав кучу всяких продуктов и подкрепив всё двумя бутылками коньяка, направились к знакомому дому. Дверь долго никто не открывал, и они уже решили, что в квартире никого нет. Наконец щёлкнул замок. Васин был в старом спортивном костюме, в том ещё который брал когда-то в полёты. На лице трёхдневная щетина, на ногах старые потёртые тапочки. Но больше всего поразили Эдуарда глаза: безразличные, ко всему равнодушные.
- Я подумал сначала, что жена пришла. Она приходит иногда денег просить на содержание нашего шалопая. Я имею в виду сына, - пояснил он. – А я обратно её отправляю. Молодой бугай должен сам зарабатывать себе на жизнь. Проходите же.
- Всевдлыч, - затараторил Пашка, - мы тут кое-чего принесли, куда разгрузить?
- На стол, Павел, на стол. А коньяка зачем столько? Мы своё уже отпили.
- Ничего, тряхнём стариной.
После второй рюмки глаза старого инструктора заблестели, в них зажёгся огонёк интереса к происходящему, он, как и раньше, даже пробовал шутить. И лишь после третьей рюмки, которую едва пригубил, спросил Эдуарда, как ему работается в Москве.
- Всё нормально командир.
- А как личная жизнь?
- Тоже нормально. Дочь растёт. За это я вам с Пашкой должен сказать особое спасибо.
- Нам-то за что? – удивился Устюжанин, - лично я в зачатии твоей дочери не участвовал. Может ты, Герард Всевдлыч?
- Да не об этом я, - отмахнулся Эдуард. – Помните, инцидент с инспектором, как его…
- С Поливановым?
- Да. Если бы этого не произошло, я бы на юг не поехал и не встретил бы своё счастье.
- Ну, я тут не при чём, - улыбнулся хозяин, вспоминая, - это вот Павлу скажи спасибо. Да ещё Заболотному.
- Вот, вот! - согласился Пашка, завтра же Заболотному отнесёшь литр коньяка, неблагодарный. Человек такое для тебя сделал!
Они ещё несколько минут смеялись, вспоминая тот давний случай, так круто изменивший судьбу Эдуарда.
- Вижу, что вы оба, парни, счастливы. Хотя и припозднились с семейными делами. Но может это и к лучшему. А я вот, видите, к старости один остался. Сейчас понимаю, жизнь без любви прошла. Надо было жениться – женился, время подошло детей иметь – родили, воспитали, вырастили. А любил-то я всю жизнь одно небо да самолёты. Мечтал, что и сыновья по этой же стезе пойдут. Не вышло. Мне бы дураку нужно было развестись, как вот ты сделал, Эдуард. А я не решился.
- Да, командир, в тебя многие влюблены были. Но развестись – это не решение на вылет принять.
- Были, были… а сейчас вот.., - Васин посмотрел на Доронина, - чего не спрашиваешь, как живу? Или уже знаешь?
- Знаю, Герард Всеводолович.
- Ну, раз знаешь, - он отвернулся к окну и, кажется, смахнул неожиданно набежавшую слезу, - тогда… наливай! Давайте за всё хорошее, что у нас было.
- За тебя, командир!
- Да ладно! – отмахнулся хозяин, ставя рюмку. – В молодости кажется, что ты вечен и о смерти не думаешь. А если когда и думал, то она не пугала, потому что знал: она придёт, но до неё так далеко! А сейчас знаешь, что она может придти в любой момент, но почему-то это тоже не пугает. Или мы так устаём с возрастом от жизни, что к смерти становимся равнодушны? Одного хочется, чтобы быстро.
- Герард Всвдлч, - взмолился Пашка, - не надо этой лирической темы.
- Э-э, - отмахнулся хозяин, - смерти нам ли бояться! Я за свою жизнь трижды должен был умереть. Смерть не страшна. Страшно другое, ребята.
- Что же, командир?
- Страшно одиночество в жизни. Во сто крат оно страшнее в старости. Вот, - дотронулся он до бороды, - не бреюсь по пять-шесть дней, потому что на улицу не выхожу. Так, в магазин иногда, на почту. Тогда и бреюсь. А что на улице делать? Одинок в семье - одинок и на улице. И никому до тебя дела нет.
- Ну, ты уж совсем пессимистом стал.
- Да не пессимизм это, Эдик, а жизненная реальность. Так мир устроен. И ничего с этим не сделать. Вот была у меня семья, жена, два сына. И вдруг ничего не осталось. И, что интересно, нет виновных. А может мы каждый по себе отдельно были в чём-то виноваты: жена, дети, я? Жена вот во всех жизненных коллизиях нашей семьи обвинила меня. Я виноват, что на ней женился, я виноват, что пришёл к власти этот подонок и ради личных амбиций развалил страну, армию. Сколько загубленных судеб!
- Да что далеко ходить, - сказал Пашка, - сколько лётчиков у нас ушло? Кто запил, кто-то в сомнительный бизнес подался. Жить-то как-то нужно.
- Так вот и у меня. Эти бесконечные перестройки лишили сыновей работы. И теперь их у меня нет. Есть внучка в Иркутске. Я ей деньги отсылаю. Приглашал сюда переехать – не хотят. А отцу ещё четыре года трубить в лагере. Жизнь испорчена. Кому он нужен в новой России с такой статьёй? Ведь в советское время мы о наркотиках даже не слышали. А сейчас, говорят, его даже в школах продают.
Он замолчал, глядя в одну точку. Молчали и Эдик с Пашкой, не решаясь нарушить установившуюся тишину.
- Ладно, - наконец произнёс Васин, - хватит об этом. Извините, что вам поплакался. Наболело. Моя это боль – мне её и носить. Наливай, Павел.
На этот раз он выпил рюмку полностью.
Уходили они от Васина, когда за окном гремел первый майский гром. Мгновенно образовавшаяся тучка пролилась минутным, но очень сильным дождём. Большие капли падали отвесно и звонко шлёпали по асфальту, а через пять минут из-за тучки вырвалось солнце, яркое и умытое.
- Ну вот, кажется, и лето, - вздохнул Васин, глядя в раскрытое окно, - последнее лето моей жизни.
- Всевдлыч, договорились же без лирики.
- Да ничего, Павел, это так, стариковское брюзжание. Ты когда улетаешь, Эдуард?
- Послезавтра.
- Ну, бывай здоров! Удач тебе. Бутылку-то вторую заберите, пригодится.
- Да ты что, старый! Если много нельзя, пей по рюмочке в день, как микстуру, - засмеялся Пашка. – Для стимуляции настроения.
- Такое впечатление, что я видел его последний раз, - сказал на улице Доронин. – Ему уже шестьдесят восемь? Когда у него день рожденья?
- Чёрт, забыл, - потер переносицу Устюжанин, - помню, что осенью. Да с чего ему умирать, он особенно на здоровье не жалуется. Так, хандра.
- Хандра в его возрасте вещь серьёзная.
Пилот первого класса Герард Васин, более сорока лет отдавший российскому небу умер через месяц от обширного инфаркта практически мгновенно. На телефонные звонки никто не отвечал, двери не открывал. На третий день бывшая жена обратилась к спасателям. Когда вскрыли дверь и вошли, услышали звуки работающего телевизора. Васин сидел в кресле, свесив голову на грудь. На полу валялся пульт управления. Первая мысль была - спит, но запах…
В аэропорту Васина знали практически все, проводить его в последний путь пришло много народа. Не было только сына и внучки. Впрочем, она и деда-то видела только на фотографии.
Гроб поставили возле дома и все прошлись мимо него в скорбном молчании. И никто не обратил внимания, что в стороне от основной массы людей стояла не очень ещё старая и довольно симпатичная женщина и плакала, едва сдерживая рыдания. Когда-то она летала в авиакомпании проводницей.
Ах, жизнь, жизнь! Ну, за что ты так хороших-то людей?
Доронин на похороны не попал. В день, когда обнаружили Васина, он улетел со сменой в Хабаровск.
Поминки были скромными. Да и на что? На пенсии российские и одного гроба не купить самого завалящего. Помог профсоюз, сбрасывались лётчики.
А после поминок разошлись по гаражам, чтобы помянуть по русскому обычаю сто граммами. Да ими, конечно, не обошлось. К Пашке зашли четверо. Утром он не мог вспомнить, кто там был, а Карина ему рассказала, что, придя домой, он долго сидел на кухне и тихо плакал, то и дело бормотал какие-то непонятные слова: геррд вседлыч.
Карина приготовила ему зелёный чай, Пашка выпил три бокала, обжигаясь, без сахара, а потом долго стоял в лоджии и отсутствующим безразличным взглядом смотрел куда-то вдаль, иногда тяжело вздыхая. Жена ни о чём не спрашивала. Она знала, что значил для них человек, которого вчера проводили в последний путь.
-------------------------
Разбор эскадрильи плавно перешёл на политические темы. Конечно, командир эскадрильи Касимов нудно и монотонно читал бы приказы об авариях и прочих происшествиях, которые раньше были секретными, а сейчас об этом первыми говорили радио и телевидение. Так что нового ничего Касимов уже давно на разборах не говорил, но с упорством маньяка читал всю приходящую с верхов корреспонденцию от корки и до корки. Волею судьбы ставший лётчиком, он когда-то и не мечтал, что станет руководить лётным коллективом, властвовать над их мыслями и душами. А это он полюбил, в отличие от большинства других лётчиков, любивших просто летать, но не командовать. И очень боялся за свою репутацию. К тому же до некоторой степени он был скрытым националистом, что в авиации категорически не приветствовалось среди лётного состава. При нём разборы по времени проходили в два раза длиннее рекомендуемых всеми методическими документами, превращаясь в своего рода пытку для личного состава подразделения. В небольшом зале все откровенно дремали, а кое-кто и всхрапывал. Но Касимов считал, что именно так он завоюет авторитет у… начальства. Больше всего он боялся Заболотного. С лётчиками же был холодно вежлив и никогда не выходил за официальные рамки. Но националистическое нутро иногда в нём проскальзывало. Особенно он любил поговорить по телефону на своём родном языке. Лётчики, сидевшие в комнате эскадрильи, конечно, замолкали, давая возможность говорить, но лица их становились хмурыми. Такое повторялось слишком уж часто. Как всегда в таких случаях все напряжённо молчали, ожидая, когда это закончится. И как-то Палда не выдержал.
- Не знаю, то ли он нас ругает, то ли хвалит, – громко сказал он. – Русский-то язык тут все знают, а вот с остальными – напряжёнка. Но меня в школе учили, что некрасиво говорить на языке, который не знают окружающие. Без нужды конечно. Но тут, как я понял, не из Англии звонят.
- И меня тоже так учили, - поддержал командира штурман Ипатьев.
Касимов резко оборвал разговор и, положив трубку, едва сдерживаясь, произнёс:
- Я у себя на родине, Владимир Анатольевич, и потому имею право говорить на родном мне языке.
- А я тоже в России! – отрезал Палда. – Она, как известно, многонациональная страна. Но вот официальный рабочий язык, как-то где-то я слышал, является русский. А я считаю себя сейчас на работе. А ты где, Ипатьев?
Вместо ответа тот только плечами пожал, не задавай, мол, идиотских вопросов.
- А вы как считаете? – обратился Палда к остальным. В комнате кроме них присутствовало ещё человек восемь. Ответом ему было красноречивое молчание. И только Пашка разразился невинной тирадой:
- Конечно дома-то лучше. Включил бы сейчас телевизор, лёг на диванчик с баночкой английского пива, включил бы CNN на… английском языке или на арабском «Эль Джазиру», которых, кстати, не понимаю. Благодать! Не нужно мозговые извилины напрягать, что там говорят, о чём, или о ком…
- Хватит ерничать, Устюжанин! – оборвал его командир эскадрильи. – Я приношу извинение, если вам помешал. – Сидите тут…
И Касимов демонстративно покинул комнату.
Так уж повелось издревле в авиации, что у командира эскадрильи своего кабинета нет. Есть кабинет эскадрильи. А в ней три стола: начальника штаба, заместителя и его, командира. Всё остальное – вотчина лётчиков. И поэтому никто никогда, заходя в комнату, не стучался и не спрашивал разрешения. Лётчикам в комнату вход был всегда и в любое время. Без всякой там бюрократии. Это считалось верхом демократии. И никакая инструкция, никакой приказ не мог это изменить. А вот к командиру отряда уже просто так не войдёшь.
То ли Касимов болезненно переживал этот случай, как старший по должности, то ли просто взыграли националистические чувства, но на разборы он стал являться редко, свалив эту канитель на заместителя.
- Так уже в газетах писали, по телеку не раз показывали, - пытались втолковывать Касимову, - давно знаем об этих происшествиях, отметьте, что изучали, чего время убивать зря?
Не помогало. Касимов от корки и до корки прочитывал все бумаги, даже те, что и отдалённо не имели отношения к лётному составу, а больше к обслуживающему персоналу аэропортов. Но сегодня ребятам повезло. Касимов сидел на запасном, улетев ещё вчера в Норильск и рассчитывая к разбору вернуться, однако погода внесла свои коррективы. В Норильске они не приземлились и пережидали непогоду в Игарке. И разбор проводил заместитель. Парень этот, как истинный лётчик, не любил повторяться много раз.
- Видели? – спросил он. – Читали? Поняли?
- И читали и видели не раз, - ответили ему, - и поняли. Под луной ничего не ново и причины происшествий одни и те же, что и двадцать лет назад, и тридцать, и сорок…
- Выводы сделали из увиденного и прочитанного?
- Сделали, - громогласно отвечал ему за всех Палда, - давно сделали, но пока своих ошибок не сделаем – не поймём.
- Это хреново. Своих ошибок не советую делать – нам же будет хуже: комиссии, разбирательства, оргвыводы, нервотрёпка, наказания. Вам это нужно?
- Не-ет! – дружно ответили ему.
- Тогда считаю официальную часть разбора законченной. Цель достигнута. Перекур. Но время своё мы должны тут отсидеть, - пояснил заместитель Касимова, - Заболотный бдит и будет весьма удивлён, если мы на этом и закончим. – Он взглянул на часы: - Десять минут всего прошло.
А вот политические страсти разгорелись после перерыва нешуточные. Вспомнили необъявленную войну в Югославии, которую жестоко бомбили. Но не война была главной темой, а некоторые заявления думских политиков по этому вопросу типа Митрофанова и Жириновского. Единодушно осудив этих шутов, перешли на экономику. Знатоком в этом считался старший бортмеханик эскадрильи Зинур Ханнанов. Он и держал слово.
- За страну обидно, - говорил он. – Вы только посмотрите, что делается в стране. Вот постановление правительства бывшего премьера Степашина номер 829 от 19 июля 1999 года о мерах по реализации среднесрочных структурных реформ. Оно не отменено и действует до сих пор. Это же план разграбления страны.
- И куда только Путин смотрит? – заблажил, перебив Ханнанова, Плаксин. – Да если бы мы жили во Франции!.. Скоро летать не на чем будет, всю авиацию развалили!
- Плаксин, ещё одно слово о Франции, и я тебя выброшу в окно! – взревел Палда под общий смех. – Достал…
«Разбор» продолжался, как и положено, полтора часа. За это время была единогласно осуждена политика Ельцина по всем параметрам. Почти единодушно одобрена политика нового президента Путина с одним только замечанием: авиацию нужно поддержать. Конечно, при Ельцине так всё развалилось, что и поддерживать нужно было практически всё. И Путин пытался это сделать. Но много ли можно сделать за год, если страну разваливали много лет?
В заключение единодушно пришли к выводу, что все эти гримасы демократии стране не на пользу. Да и какая это, к чёрту, демократия? И десятка Путиных не хватит, чтобы вернуть экономику в нормальное состояние. Ну а уж Думе так досталось, лучше и не писать.
Разбор полётов проходил и в первой эскадрилье Ту-154. Здесь о политике не говорили. Командир эскадрильи с подачи начальника штаба в отличие от Касимова читал только те документы, которые имели отношение к их непосредственному типу, а все вертолётные и прочие приказы просто визировал «Изучено с Л.С.» и ставил свою подпись. Покончив, таким образом, с бумагами дал слово своему заместителю по лётной подготовке, который говорил не более пяти минут, осветив планы ввода в строй переучившихся вторых пилотов.
- Переучиться-то они переучились, - сказал он, - и ввести их в строй не проблема. Дело в другом: у них нет допуска к ведению связи на английском языке, а значит, и за границу им путь закрыт. А полётов туда всё больше. Мы начали выполнять чартерные рейсы в Испанию, Италию и другие страны Европы и Азии. И, как вы знаете, с приходом к руководству компанией Онегова география полётов постоянно расширяется. А значит нам всё больше нужно лётчиков с английским языком.
- Наш учебный центр пока ещё работает, - сказал начальник штаба, - в чём тут проблемы?
- В том, что мы выходим в лето, и объёмы будут расти. Возможно, будет нужно продление санитарной нормы. Где же лётчиков взять?
- И что это у нас за авиакомпания такая? – не выдержал командир корабля Секин. – То ей не нужны были лётчики и их всячески вытуривали, теперь их не хватает снова.
- А скоро и переучивать некого будет, - подал голос старший штурман.
- Да мы уже и так собрали всех, кого можно, - ответил командир эскадрильи. – Такие вот гримасы нашей теперь уже бесплановой экономики.
- Это гримасы нашей дурацкой демократии, - возразил ему Самохин, - левая рука не знает, что делает правая.
- Да ты-то что переживаешь, Николай Николаевич, - встрял Секин, - ещё полгода и – прощай авиация.
Совсем недавно пришёл приказ: всех лётчиков старше сорока пяти лёт направлять на прохождение годового медицинского освидетельствования в Москву. А таковых было с каждым годом всё больше и больше, так как уже несколько лет лётный отряд не пополнялся молодыми кадрами. А ветеранам типа Самохина подкатывало уже к пятидесяти пяти, а некоторым и больше. И если на месте они как-то проходили ВЛЭК, несмотря на массу пока допустимых диагнозов, таких, как по зрению, по какой-то там степени склероза и другим, то в Москве делали проще, помня, что не один лётчик умер за штурвалом. Они всем давали разрешение на полгода и предупреждали: больше не приезжайте, не пропустим. То есть давали возможность лётчику подготовиться к этому неприятному этапу жизни психологически, понимая, как это трудно для него. А заодно и заранее подыскать какую-то работу на земле. Это ведь он по лётным врачебным меркам не годен, а на земле даже отнюдь не инвалид.
И таковых только в апреле побывало в Москве около десяти человек. В октябре они расстанутся с небом навсегда. И примерно столько же приехало в прошлом году. Эти уже с небом расстались. Командир отряда схватился за голову, проклиная капитализм, демократию, чиновников и всё на свете:
- Да что там, в Москве, с ума сошли? И так лётчиков ни одно училище не готовит, мы всеми силами старичков держим – летать-то некому, а они нам палки в колёса ставят. Да и молодёжь если откуда-то придёт, то кто их учить будет? Это поборники развала…
- Да, - соглашался с ним заместитель, - я за лётчика в очках в кабине спокоен в любую погоду, если он опытный, а вот за молодого без очков – не поручусь.
- Ну, у нас пока ещё достаточно опытных командиров, - говорил начальник штаба Заболотный.
- Да потому, что стариков нигде в городе не берут, иначе бы давно ушли. Молодёжь-то вон долго не раздумывала. Эх, зря в другие отряды отпускали!
- Кто же знал, что всё так обернётся. Ведь совсем без работы сидели.
Примерно такое же положение было и в другой эскадрилье Ту-154.
- Придётся на английский язык сажать ребят в два этапа, - подумав, сказал командир. – Состыкуемся со второй эскадрой, сколько там у них таких, и всех – на занятия. Одна группа закончит, введём их в строй, возьмёмся за другую. Иного не вижу. С этим и выйдем к командиру отряда. Есть что-нибудь сказать у командиров кораблей? Нет? У вторых лётчиков? Тоже нет. Штурманы, инженеры? Люблю неразговорчивых людей, хотя сам поболтать совсем не против. Однако… тогда конец разбора. Не забудьте, что сегодня большое профсоюзное собрание.
-----------------------------------------
Собрание открыл Анатолий Сергеевич Вадин. Начал он издалека.
- Уважаемые коллеги! Вероятно вы все заметили, что обстановка в стране с приходом президента Путина стала постепенно меняться к лучшему. Но велик вред, нанесённый стране Ельциным и его окружением. Потребуются годы, чтобы восстановить всё разрушенное, особенно в таких отраслях, как транспорт и в частности авиационный. Не мне вам говорить, что он разрушен почти полностью, а то, что ещё держится – держится на энтузиазме авиаторов. Отрасль много лет не имеет государственной поддержки, и если так будет продолжаться дальше – она обречена.
Не знаю, как уж другие думают в нашей необъятной стране, но лично я сделал такой вывод: коммунистическая система со скрипом и скрежетом ушла в историю, и возврата к ней нет. Вы все помните 91-й год, и что там творилось. Страна была на грани гражданской войны. Войны не классовой, а клановой, войны за сохранение семидесятилетнего существующего режима. Вспомните, кто из ваших родственников не пострадал от него? И события августа 91-го года, все эти ГКЧП чудом не кончились большой кровью, а, возможно, и мировой ядерной войной. Что уж говорить, если два из трёх атомных «кейсов» в тот период оказались бесхозными. Если кто не знает, скажу: один из них – президента Горбачёва нашли в Москве в аэропорту в камере хранения вскрытым. Хорошо, что сработала система ликвидации, а если бы нет? *
*Желающих знать подробности отправляю к И. Буничу и его роману «Меч президента». Не могу ручаться ни в коей мере за достоверность некоторых событий, но общая их канва таковой вполне могла быть, тем более что многие люди видели происходящее, как говорится, своими глазами.
- Ни хрена себе! – воскликнул кто-то в зале. – Ты что говоришь, Вадин? Фантазия! Давай о деле!
- Продолжаю! – Вадин взглядом попытался найти в зале «фантазёра», не нашёл и продолжил: - Ушла система, в которой мы работали и были довольно оплачиваемыми
рабами. Система называлась СОЦИАЛИЗМ. И вот на смену ей в больших потрясениях для страны и народа пришла новая система, которая внешне кричала о народе, но заботилась только о себе. Можете назвать её капитализмом, хрен редьки для нашей страны не слаще. Хотя, какой к чёрту капитализм! Вот в Швеции, может быть, и капитализм. У нас неизвестно что!
Коллеги! Мне осталось, как вы знаете, летать всего шесть месяцев, и я уйду, как уходят когда-то все из нас. Поэтому я и буду говорить, то, что думаю. Мне бояться нечего. Я прекрасно знаю – сам был такой – что никто не любит у нас честных озвученных прилюдно слов. А кто их любит? – улыбнулся он.
- Ближе к истине! – снова крикнул кто-то из зала. – Знаем, кто у нас кого любит.
- Я и иду к этой истине, дайте сказать! – едва повысив голос, Вадин поднял голову и посмотрел в зал. – Я же всё-таки выступаю последний раз.
- Это почему? – голос Палды знали все. – Мы тебе доверяем, Толя! Говори!
- Спасибо за доброту вашу! – поклонился Вадин с трибуны. – Так вот, на смену социализму пришла у нас какая-то непонятная система. Но суть не в названии. Суть в том, (и тут поневоле вспомнишь Ленина) отнюдь не сильно потревоженная советская номенклатура очень быстро мимикрировала и подстроилась под новые условия. Да, номенклатура, партийная, советская, Ельциным не была ликвидирована. Когда-то, после путча 1991 года он запретил политическую деятельность КПСС как партии, но вовсе не запретил экономическую деятельность партийной номенклатуры, как частых субъектов. Да и не мог этого сделать, сам был таков. Потому и все ГКЧПисты отделались испугом. А ведь всем им по тогдашним законам грозила вышка. Правда, несколько относительно то ли честных, то ли испугавшихся возмездия персон покончили с собой. Или им помогли. Кстати, за два месяца самоубийством в СССР покончили около двух тысяч партийно-номенклатурных работников после августа 91-го года.
- Ясно, что ворон ворону глаз не клюнёт! – не выдержал Плаксин, выкрикнув фальцетом. – Вот если бы это было во Франции…
Хохот сотряс зал, слушавший Вадина в абсолютной тишине. Все лётчики знали, что штурман был, мягко говоря, помешан на этой стране.
- И теперь, господа, - переждав смех, продолжал Вадин, - по прошествии десяти лет, нами правит та же номенклатура, только гораздо более циничная, вороватая и хамоватая, ушедшая в подполье и утащившая с собой и так называемое «золото партии» и многое другое. Для этого ей вполне хватило времени, пока Горбачёв и не мычал и не телился. Кстати система не оставила голодным и его. Президент, так мастерски разваливший великую страну и умудрившийся остаться в живых, не бедствует, как и его дети. Он создал (ему позволили) так называемый фонд Горбачёва. Ей – системе - теперь можно не обращать внимания на мировую реакцию, она присвоила себе все основные богатства страны и взрастила Абрамовичей, Вексельбергов, Березовских, Чубайсов и сколько их ещё там? И тем более ей нечего стесняться собственного народа. Бояться – да, но стесняться! Да и чего стесняться, не она же теперь правит страной, а новые демократы. Вот им и пускай будет стыдно, что наша страна нищая, но зато с ядерной дубинкой. О-о, это очень хорошо, держать мировое сообщество в узде, ведь нищие с ядерной дубиной непредсказуемы. Правда, - улыбнулся он, - и для себя тоже. И рабов в стране всё-таки нужно кормить, будь система социализма, капитализма, оппортунизма, марксизма или ленинизма ли, – скаламбурил он.
- Короче, Цицерон! – беззлобно выкрикнул Палда. – Всё это не ново!
- Не ново, - согласился Вадин. – Ново то, что взявшая власть демократия не хочет кормить своих рабов так, как их кормила власть старая. Ты, Палда, успел получить бесплатную квартиру?
- Ещё при незабвенном Леониде Ильиче, царство ему небесное! – ответил Володя. - Зря его в могилу так уронили. Но почему бесплатную? Я двадцать пять лет пролетал, и мне не доплачивали. Только на жратву давали. Вот те деньги и ушли на квартиру.
- А сейчас бы ты не получил такого жилья. Цены знаешь?
- Да знаю! Кстати, чтобы на три квадратных метра заработать, я подсчитал, мне пятнадцать лет нужно. Хорошо, что пока на кладбище не так. А то ведь будешь где-то на пустыре валяться, собаки обгрызут…
- Вот к этому мы и подойдём в нашем разговоре. Не зря же я готовился и швырялся в Интернете, как там лётчики в нормальных странах живут.
- Например, во Франции! – выкрикнул под общий смех из зала командир Макаров, имитируя Плаксина. – А чего, с одной зарплаты – машина…
- Хотя бы и во Франции, - согласился Вадин. – Но я продолжаю, и будьте терпеливы выслушать меня. Это боль души, потому что я ухожу уже через пять месяцев. И мне обидно и за страну и за нашу авиацию.
Дождавшись, когда закончатся смешки и комментарии на выкрик Макарова, Вадин продолжил:
- Когда-то наша авиакомпания первой в России стала на самостоятельные рельсы и прогремела на весь мир. Но постепенно стала скатываться вниз. Почему? Тут есть ряд причин. Во первых, недостаток внимания к нам со стороны местных властей. Посмотрите, как начала развиваться авиация Оренбурга, Казани, Питера, Москвы и ещё ряда городов. У нас, к сожалению, этого не происходит. Второй причиной деградации компании является чехарда с её руководством, начавшаяся после ухода от нас Дунаева. Да, он был не всегда лёгким человеком и иногда мы не находили взаимопонимания, о чём теперь приходится жалеть. Но то, что он делал в непростых экономических условиях, было направлено на сохранение и благополучие компании, чего нельзя сказать о последующих, меняющихся, словно перчатки, руководителях, больше думающих о своём личном благе. И всё это делалось с попустительства местных властей. Вот и сегодня мы не уверены, что нашего генерального директора вдруг не снимут с должности, - Вадин повернулся в сторону первого ряда, где сидел Онегов.
- Не дадим! – выкрикнул кто-то из зала.
- На сегодняшний день, коллеги, обстановка такова. За последние десять лет авиакомпания потеряла почти весь свой парк воздушных судов. Когда-то, ветераны помнят, ещё при Боброве у нас было четыре больших отряда, более 120 единиц летающей техники и около тысячи человек лётного состава. И их не хватало. Сегодня мы имеем один единственный отряд, не считая, десятка самолётов Ан-2, выделившихся в отдельную компанию. И на нашем балансе, как вы все знаете, сейчас восемь самолётов Ту-154 и два Ту-134. И это всё!
- Три! – поправил кто-то из зала.
- Третий – не наш, он арендованный, - продолжал Вадин. – А лётного состава сейчас у нас сто шестнадцать человек, не считая десять человек командного состава. Как вы знаете, прежние руководители-командиры безалаберно относились к лётному контингенту, и много пилотов ушло от нас в другие компании, многие уволились, а назад вернулись единицы, и сейчас уже ощущается нехватка лётного состава. И ситуация будет ухудшаться ввиду списания наших ветеранов. Ещё несколько лет и создастся профессиональный вакуум.
Сейчас в России в год из всех училищ выпускается около ста пилотов. Это капля в море. Когда-то их выпускались тысячи. Такова обстановка с кадрами. Не лучше и с самолётами. Авиазаводы практически стоят и с кадрами самолётостроителей обстановка не лучше. Многие авиакомпании стали закупать иностранные самолёты Эрбасы и Боинги. Нам пока это не грозит, наши Ту-154 ещё довольно новые, но через пять-шесть лет несколько машин уйдёт на списание и встанет вопрос их замены. Чем?
- Боинги экономичнее, нужно их и брать, - снова выкрикнул кто-то из зала.
- Да, экономичнее, - согласился Вадин, - и довольно ощутимо по сравнению с Ту-154. Но где взять деньги?
- Берут же их где-то в том же Оренбурге. У них уже пять Боингов, и они собираются брать ещё. В конце концов, есть кредиты в банке.
- Всё можно при поддержке властей. У нас, как я уже сказал, такой поддержки нет, и мы вынуждены обходиться своими силами. А это очень нелегко. К тому же в России самые высокие цены в мире на топливо. Нам сегодня выгоднее заправляться за рубежом, чем у себя, что мы и делаем при любой возможности. Государственного регулирования на это, как и на всё другое у нас нет. Вероятно, кому-то выгодно загонять собственную авиацию в тупик. Одна надежда на нового президента. Но когда-то у него дойдут до этого руки?
Вадин отхлебнул из стакана услужливо кем-то поставленного на трибуну и продолжал:
- Уже сейчас видно, что авиации без государственной поддержки существовать невозможно, слишком энергоёмкая эта отрасль, требующая больших вложений, как в технику, так и в людей, её использующих. В перспективе даже большие авиакомпании без господдержки обречены на банкротство.
Далее Вадин обнародовал о планах авиакомпании на будущее, разработанные совместно с новой администрацией, о сроках плановых ремонтов самолётов и подвёл окончательный итог.
- У нас практически к приходу нового генерального директора обновился весь командный состав от командира отряда до заместителей командиров эскадрилий. Вы знаете, по каким причинам они в разное время уволились, как говорят, по собственному желанию. Кто-то не сработался с Галимовым, кто-то с Бамбетовым, кто-то с Ганеевым. В основном это были старые, опытные кадры. Я не говорю, что на их место пришли хуже, но у многих ещё недостаток опыта работы с коллективом. Не хочу называть фамилий, но господа командиры, у меня есть несколько жалоб лётчиков на грубость, чёрствость. Понятно, что работаем в дурных условиях, в нервотрёпке, но это никому не даёт право плохо относиться к своим подчинённым. К тому же, - Вадин улыбнулся, - лётчики сейчас в дефиците. Это всё, что я хотел сказать, коллеги.
- Вопросы к докладчику? – встал председательствующий.
Все молчали. Обстановку и без того видели: самолёты все в работе, налёт стал, как в добрые времена, росло количество новых рейсов и Онегов нашёл возможным внепланово поднять хоть и не намного заработную плату, хотя она, конечно, желала быть лучшей. Но не знали лётчики, что уже на будущий год их самолёты Ту-134 встанут на заводской ремонт. Туда же отправятся и три Ту-154. За ремонты заводчики залупили такие цены, что скоро будет легче новый купить. Но где взять? Да и денег нет. Естественно авиакомпания не сможет заплатить заводчикам за ремонт сразу пяти самолётов. Как будут выходить из этого положения, никто не знал. Одно знал сидящий в первом ряду генеральный директор: повышения зарплаты они не увидят долго. Вопрос обострялся ещё и нехваткой двигателей. Снять-то с самолёта и отправить движок на ремонт – не проблема, а вот запасных двигателей не хватает. И пара самолётов будет простаивать. Одна надежда на Дрыгало, которого Онегов принял в свой штат консультантом. У того всюду большие связи. На них и надежда.
Правда, применявшаяся в советские времена практика с канистрами спирта сегодня уже не работала и Дрыгало летал в Москву и по заводам с энным количеством денег. Срабатывало всегда, если были в наличии двигатели, да беда в том, что ведь и заводы авиадвигателей также находились в плачевном состоянии, что и самолётостроительные.
На текущие нужды деньги были, и они пускались на это, как говорили, прямо с колёс. Но это сейчас, когда вступали в лето и объёмы работ возрастали. Но ещё больше росли цены. Это была какая-то вакханалия. И на рост этот каждый ссылался друг на друга. Превалировало желание въехать в рай на чужом горбу. Ну, ладно, повышаются цены на топливо. Но почему аэропорты повышают цены почти ежемесячно за стоянки самолётов и их обслуживание? Почему службы планирования и управления движением повышают цены? Почему за обслуживание каждого привезённого ими пассажира аэропорты дерут почти пятую часть стоимости билета? А службы режима и безопасности выставляют миллионные счета за… секретность и охрану? Кто просит в транзитных портах приходить на самолёт охранников и сидеть в самолёте, если на нём находится экипаж? Выставляют миллионные счета таможенники и пограничники.
Действительно, самолёт превратили в дойную корову и доят все, кому не лень. И что же остаётся перевозчикам? Да, повышать деньги за билеты. Но куда же их повышать-то ещё в этой нищей богатой стране? И так уже пассажиропотоки упали в десятки раз по сравнению с советским периодом. Всё это и рассказал, попросив слова, генеральный директор на профсоюзном собрании лётного состава.
- Да, за границу летать стало дешевле, - закончил он свою речь. – И некоторые горячие головы – я слышал выкрики – предлагают летать только туда, наплевав на полёты внутри страны. Но что это будет за компания? Нас не поймут ни местные, ни федеральные власти. А, потом, чартерные полёты за рубеж, как вы знаете, имеют ярко выраженный сезонный характер, это лето – сезон отпусков. А что делать зимой? Нет, внутренние рейсы закрывать нельзя. Конкуренция в этом деле нарастает. Самолётов-то в стране много, тем более и иностранные машины всё больше появляются, а вот куда летать – проблемы. Сами видите, как буквально без мыла пролезли к нам «Трансаэро», «Аэрофлот», «ВИМ-авиа» и теперь выполняют на Боингах рейсы – наши когда-то рейсы – из Бронска в Москву. Тут им Бамбетов услужил когда-то, необдуманно сократив их число. И назад, как вы понимаете, нам эти рейсы уже не вернуть. Он отменил и сократил рейсы на Север – тут же их подобрали кубанцы на Як-42. С большим трудом нам удалось открыть новые рейсы, я считаю удачные по загрузке и направлению и за них нужно держаться. Нынче за каждый рейс нужно держаться. Если я не прав, господа, пилоты, готов выслушать возражения.
- Да нет, всё верно! – раздалось из зала. – Летать нужно!
- Правильно! Закрыть рейсы большого ума не надо!
- Деньги, сидя на земле не заработаешь!
- Как будто ты, летая, их много получаешь! – выкрикивали вечно всем недовольные. А таковые всегда находились. – Летай – не летай, больше не получишь. Не во Франции. Скажи, Плаксюша?
- Ага! – подал тот голос. – Там бы сразу забастовали…
- У нас выгодней ничего не делать, чем что-то делать!
- И что же предлагаешь, сиднем сидеть, как Ванька на печи из одноимённой сказки? Мозоль на пятой точке не натрёшь?
- Говорит же вон Плаксин, бастовать надо!
- И чего добьёшься?
Лёгкую перепалку, возникшую в зале после выступления генерального директора погасил Вадин, объявив собрание закрытым.
- Удивительно, что не было никаких прений, - сказал, выходя из зала, Палда. – А раньше бы…
- Языком почесать можно и в курилке, - ответил на это Устюжанин.
- И то верно.
Это был редкий случай, когда Палда и Устюжанин сразу приходили к одному знаменателю.
Авиакомпания втягивалась в летние перевозки, и объём работы постепенно нарастал. Казалось, всё плохое осталось в прошлом, и где-то впереди, в который уже раз замаячили, наконец, радужные надежды. Да и хватит уже плохого, сколько можно. Вон и страна тоже под руководством молодого и энергичного президента со скрипом и скрежетом давно не смазываемого механизма, но всё же потихоньку стала выползать из ельцинского безвременья.
---------------------------------------
продолжение следует