МОЕЙ ДОРОГОЙ УЛЕ
(миниатюра)
Все. Стоп. Снято. Медленно гаснет свет прожекторов, и то, что секунду назад было самой уютной прихожей на свете, становится картоном, декорацией, нагромождением мебели в огромном зале — не больше. А я все стою и держусь за ручку двери, боясь открыть и признаться себе, что там, за ней, пустота. Не подъезд и не лестничная
площадка с лифтами и соседними дверьми, а просто проход в другой зал. Кажется, он сейчас изображает какое-то кафе, но съемочный день уже окончен и там — тишина.
— Все могут быть свободны! — доносится откуда-то сверху голос режиссера, и наша актерская группа расходится шумной толпой кто куда.
И мне приходится найти в себе силы покинуть декорации, но... не присоединится к этой толпе. Вместо этого я иду в свою гримерку. Шаги гулко разносятся по пустынным залам, эхом отражаясь от стен, отчего кажется: где-то за спиной и со всех сторон меня окружают призраки. Но вот и моя гримерная: с неприметной самодельной табличкой на двери, маленькая, душная, зато — своя. Я буквально влетаю внутрь, бросаю сумочку на туалетный столик и сама падаю на пуфик напротив зеркала. Обхватываю голову руками, точно зажимая их в тиски, и... стараюсь сдержаться от слез.
Яркий букет разноцветных цветов в белой узкой вазе, что стоит с противоположной стороны от небрежно оставленной сумочки, режет глаза. Невыносимо. Противно. А под вазой — белая ламинированная карточка размером со стандартную визитку. Она специально положена так, чтобы сразу обращать на себя взгляд. И я обратила. Как всегда. Взяла в руки.
«Моей дорогой Уле!» — надпись ровным, красивым, почти напечатанным почерком..
«Кто бы сомневался!» — я с трудом сминаю в руках этот прямоугольничек белоснежного картона и откидываю его подальше от себя. Чтобы не видеть!
Я нахожу в себе силы поднять лицо и посмотреть в зеркало: бледное, изможденное многочасовой работой лицо, огненно-рыжий завитый крупными локонами парик, бардовая помада на губах и черная обводка глаз. Себе я сейчас напоминала не бизнес-вумэн, поднявшуюся «из грязи — в князи», чью роль исполняла, а пародию на смерть!
«Моей дорогой Уле», «Для обворожительной Ульяны», «Ульяночке», «Ульяне Васильевне Арцевой» — букеты, безделушки, коробки конфет и мягкие игрушки с такими записками, мини-открытками, или первыми строчками писем я находила в своей гримерной или получала от коллег с коротким сообщением: «Просили передать» — каждый день. Иногда даже несколько раз в день. «От благодарных поклонников» — посмеивались коллеги.
И никому из писавших не приходило в голову, что никакой Ульяны Арцевой, Ули, Ульяночки просто нет в природе. Нет и никогда не было.
Вместо нее — почти неизвестная актриса с обычным именем Мария Чайкина. Хотя почему «Почти»? Просто неизвестная.
Бывшая отличница школы нашего небольшого городка. Мне пророчили славу адвоката или психолога за мою привычку всех защищать и докапываться до истины. Но я предпочла другую славу: актерскую.
Папа-инженер и мама-педагог моего выбора не одобрили: родители хотя и любили искусство, но исключительно со стороны, считая, что в лицедейство подаются те, кто кроме как своим врожденным талантом не могут обеспечить себя, да и, по большому счету, ничего больше не умеют. А я, такая умница-красавица, окончившая гимназию с золотой медалью, обязательно должна заниматься чем-то полезным. Они шли на поводу у большинства, о мнении которого я уже говорила. Но для себя я уже все решила, и это мнение надо было отстаивать. Пришлось, скрипя сердцем, вычеркнуть их из своей жизни и уехать. Но дело стоило свеч... как мне казалось.
И вот я уехала в другой город, сняла небольшую комнатку у старушки-божий одуванчик; поступила в театральный, причем без особых проблем, взяток и проволочек, но на курсе передовиком не стала. Меня просто никто не замечал. Так же незаметно закончила обучение. Другим уже во время учебы предлагали роли в спектаклях и кино — я же была добросовестно занята самим фактом образования. Но, покинув стены родимого ВУЗа, поняла: идти-то мне некуда. Год за годом обивала я пороги театров, кастингов, закулисий, но... то сразу не подходила, то отказывали после пилотных серий, а то и попросту сокращали мои роли! Это было ужасно! Возвращаясь в небольшую комнатушку далеко за полночь, я падала на кровать и рыдала, встречая рассветы в слезах. Утешением мне стал внук той самой старушки. Он единственный, кто отнесся ко мне с состраданием, а вскоре это сострадание перешло в любовь. Мы поженились, и я уже забыла о своей блажи стать актрисой.
И тут, неожиданно, спустя девять лет тщетных поисков, мне улыбнулась удача: главная роль! Пусть даже в рядовой отечественной многосерийной мелодраме, но — главная роль! Первая в моей жизни!!! История детдомовской девочки Ули Арцевой, которую мать-алкоголичка бросила на пороге дома малютки, и которая, повзрослев, сама шаг за шагом выстраивала свою судьбу и добилась на этом поприще глобальных успехов, была призвана растрогать сердца сентементальных домохозяек. И меня саму не оставила равнодушной.
Это была моя первая серьезная роль, и относилась я к ней со всей серьезностью. Я не просто играла роль — я всеми фибрами души стремилась стать Ульяной: часами отрабатывала я ее жесты, улыбки, интонации; часами проводила я беседы с актрисами, играющими ее в детстве и юности, чувствовала ее сердцем...
Роль имела успех: на улицах меня стали окликать этим именем, подходить, фотографироваться, просить автографы и номера телефона. Вскоре стали присылать цветы и украшения. Мне это льстило, и я готова была на все, чтобы только удержаться в этой роли: перекрасить волосы — пожалуйста, переспать со сценаристом или продюссером — засунув подальше гордость, но — да, сделать аборт — на здоровье! Все, только чтобы блистать в образе обворожительной Ульяны! Устав от этого, муж принял решение развестись и забыть о моем существовании, отвернулись старые друзья. Но мне было все равно: у меня была Ульяна!
А теперь... Съемки длятся уже третий год... Раз от раза сценарий только хуже... Работа в авральном режиме уже начинает утомлять, да и команда сменилась уже несколько раз. Квартира, машина, технические новинки уже не доставляют радости. И только теперь, оглянувшись назад, я понимаю: если бы не моя гордыня, все могло бы быть по-другому. Семья, муж, и, как минимум, двое детей... Но...
«Моей дорогой Ульяне» — это все, что мне осталось.