Ещё раз о красоте.
- Ну, и дура, - будто отрезал хирургическими ножницами Виталий.
Виталий в последнее время усиленно интересовался медициной, будучи, всё-таки, по первому образованию лингвистом.
Род нынешних его занятий, который обязывал ставить диагноз и принимать решение оперативно и окончательно, сформировал привычку орудовать ланцетом также и в интимнейшей сфере женской души, где тончайшие мышечные волокна были столь причудливо переплетены, что и не мыслилось вмешательство холодного бездушного инструмента…
Дурой была Ирма. Высокая, с тонкой и подвижной фигурой бывшей гимнастки. Носившая себя непринуждённо и уверенно, немного устало сбросив вперёд плечи, будто заранее соглашалась со всяким – да, я знаю, что вы хотите сказать, да, красивая.
Белокурые волосы, уложенные каждый день по-новому, так что нельзя было предугадать, что будет на этот раз. Высокие узкие бёдра переходили плавно в изящные ноги с узкими щиколотками, обутые всегда во что-то опять же узкое, модное, на тонком каблуке. Туфли были разных моделей, но всегда новые и модные. Сколько их было – сосчитать не получалось.
На корпоративных посиделках Ирма охотно прикладывалась к водочке, кивала белокурой чёлкой, вздрагивала змеиной улыбкой леонардовской Леды. В непрозрачных льдисто-голубых глазах с уже заметными полукружиями под нижними веками читались ласковая ирония и скепсис. Глубокий вырез, вновь диктуемый нынешней, склонной к интриге и провокации, модой, не скрывал золотистую округлость именно того размера, что был уместен и допустим, не бил нагло по мозгам, а притягивал взгляд совершенной формой и ощущавшейся явственно тяжестью в руке, если таковая вздумала бы…
Но чья рука вздумала бы, Ирме не удавалось определиться.
- Я, как ты, если кто не понравился, не могу, какой бы распрекрасный не был, - призналась она как-то Марьяне по дороге к месту работы. Об отвергнутой Марьяной возможности остаться в прекрасной средиземноморской стране коллеги были наслышаны, правда, каждый норовил непроизвольно менять центр тяжести при передаче информации.
…После гибели мужа Ирма пробовала рыться в Интернете, ездила охотно в Гурзуф и Ялту, принимала гостевые приглашения в Европу. Зимой – длинные шарфы с модным го-ловным убором, шубки-полушубки; летом – обтягивающие гибкое тело, струящиеся оборками над узким изящным коленом сарафанчики и платья бельевого стиля.
Марьяна и сама имела в гардеробе такие платья и знала, как вкупе со стройными ногами в тонких ремешках и переплетениях останавливают они взгляды, тянут за собой, открытыми загорелыми плечами с зябко сведёнными лопатками, как крыльями, овевают, заставляя лететь следом. Правда, летели взгляды недолго. При подходе ожидаемого общественного транспорта или смене светофора стремительно возвращались к реальности.
Мулат-бизнесмен из Франции спросил как-то в письме, что бы она хотела в качестве презента.
- Шейный платок лионского шёлка,- недолго думая, откликнулась Ирма. Настоящий ли-онский шёлк из Франции реял в мечтах победным стягом, знаменующим настоящее и подлинное.
Из бандероли были извлечены два набора линованной бумаги для писем, которых мулат, очевидно, ожидал в большом количестве, и шарфик с золотыми тигриными мордами на чёрно-полосатом фоне. На ярлычке значилось – 100% синтетика.
Последнее письмо мулату было отправлено тот час же, без вскрытия обёрнутой в целло-фан разлинованной добротной бумаги…
- У меня ведь до прихода сюда было предложение от одного барона,- Ирма качнула ногой, разглядывая прозрачную жидкость в пластиковом стаканчике.
- А мне всё равно – лишь бы уехать. Пусть старый, инвалид. Потом развестись можно, - Ольга, молодая ассистентка на кафедре, была искрення и убедительна в своей двадцатипятилетней житейской категоричности.
- Ну, да, если бы да кабы, - вставила язвительно Марьяна, а про себя подумала – только твоё сослагательное наклонение никогда не будет изъявительным.
…Барон соседствовал с Клаудией Шиффер.
- Но ты красивее,- уверял он Ирму.
Сын, подросток, был рад перспективе прогулок на собственной яхте. Родственники восторженно предвкушали торжественные хлопоты. Заслуженное счастье искрилось волшебно в сверкающих гранях немелких изумрудов и брильянтов, даримых бароном.
Прорыдав всю ночь над весами судьбы, Ирма приняла нелёгкое решение. Рыдать было отчего, ведь у весов, как известно, две чаши. Одну тянули яхта, брильянты, вилла с прислугой вкупе с сомнительными радостями супружества в отсутствие любви к несостоятельному в смысле внешней привлекательности барону, томительными ласками и необходимостью играть и изображать с последующим срывом нервной системы и депрессиями. На другой громоздились заботы о сыне, трудности морального и материального существования в родной некомфортной стране, где нелегко было достойно нести свою красоту в мир, живущий совсем другими проблемами.
Итак, прорыдав всю ночь в поисках третьей чаши, которой она была обнесена почему-то на жизненном пиру, Ирма сгребла наутро отточенно-выразительным завершающим движением спортсменки драгоценные переливы прекрасной мечты тысяч и тысяч. Возвращённые онемевшему от неожиданности дарителю, камни вспыхивали ещё глубинным чарующим светом, но уже далёким и нездешним…
- Не смогла я продаться, - подвела итог Ирма.
- Ну, не смогла, и не смогла. Красивой быть трудно, - согласился Олег.
Марьяна помнила эту его фразу, сказанную, правда, не так давно совсем по другому поводу. Олег признавал, что красота – это не охранная грамота, а довольно тяжёлый крест, нести его надо достойно и не махать призывно из стороны в сторону. Человеку же, вообще, свойственно тянуться к красоте, иногда и немытыми руками, чтоб оторвать кусок, не задумываясь, что руки должны быть чистыми и нарушенная целостность убьёт гармонию и чудо – синоним красоты.
Что сказал Виталий, уже известно.
- Ну, давайте, женихов вам хороших, - вклинился чей-то неожиданно оптимистичный голос. За столом раздались ироничные возгласы, пошли подскакивать и перекатываться смешки.
В банку с клубничным вареньем кто-то плеснул водки. Получился ароматный клубнич-ный ликёр.
Марьяна тянула горьковатую жидкость, разглядывая на свет рубиновые всполохи души-стых ягод.
У Тургенева в переписке где-то она прочла, что для красивой женщины нет большего унижения, чем отдать свою красоту недостойному этого дара. Как-то так. Тем и утешила Ирму. Утешилась ли Ирма, сказать было трудно, но что ей было паршиво, явно прослеживалось по частоте прикладываний к стаканчику. Да и утешалась она теперь ежегодными поездками в Анталию, где только и могла почувствовать себя королевой, чьи желания исполнялись мгновенно и в затребованном объёме.
…По мере того как в остатки варенья подливалась всё новая порция водки, ягоды всё больше теряли цвет, сочную яркость рубина. Пока совсем не потемнели и не угасли, со-бравшись на дне непривлекательной массой коричневатых горчивших комочков.