ГЛАВА 32
– После войны жизнь только начнется, – не раз говаривали обнадеженные сельчане, когда слушали по радио сводки о последних боях уже не на своей территории, – Вот победим фашистов, а там…
А там их с нетерпением дожидалась тяжелейшая, каторжная работа, сравнимая лишь с непосильным трудом заключенных концлагеря. Надо было безотлагательно поднимать колхозы, кормить оголодавшую, разрушенную страну, и даже колдовских умений Полины не хватало на то, чтобы от души наслаждаться долгожданной победой. Были б мужики на селе, но немногие особи мужского пола вернулись в Сорокино, и то кто без руки, а кто и без обеих ног. А Саньку и Сергея Найденовых арестовали, ибо парни побывали в фашистском плену, что строго настрого запрещалось армейским уставом или чем еще там.
– Неужели было б лучше, если бы мои дети наложили на себя руки? – по-собачьи заглядывая в глаза односельчанам, спрашивала Варвара Найденова, чей муж скончался в середине войны в госпитале от воспаления легких.
– Ну и смерть, черт ее подери, – осуждающе качали головами тогда сорокинцы. – Разве в войну помирают от простуды? Не дело это!
– Не дело, – сморкаясь в платок, соглашалась с колхозниками Варвара Петровна. – Да кончину не выбирают, она сама нас находит, где бы мы не были.
Несмотря на былые прогнозы потусторонней силы, Тихон Баранов так и не объявился, и Наталья, забыв о дочери, обреченно считала последние свои деньки на этом опостылющем для нее свете.
А Ядвига плакала ночами, но утречком, чуть свет, спотыкаясь от усталости, брела на работу и вкалывала на поле за двоих, не щадя своей поблекшей красоты и пошатнувшегося здоровья.
В деревенских избах как-то внезапно подросли парни, и постаревшие девчата Ядиного возраста с завистью поглядывали на молодых заневестившихся соперниц, у коих еще был шанс выйти замуж и нарожать кучу ребятишек, которые были сейчас, как никогда, необходимы родному государству для скорого построения коммунизма.
Полина тоже страдала, ибо была вынуждена оплачивать работу колхозников чисто символически, и те, уставшие от неопределенности военного времени, терпели, радуясь уже тому, что больше никому из них не надо покидать родных хат. А, значит, скоро будет гораздо легче, ведь приходит на помощь молодое поколение, рожденное в тридцатых годах.
– Они наши налоги на выборы тратят, но все равно проводят в Верховный Совет того, кого захотят, а мы за «галочки» пашем, – пробурчал как-то под нос безрукий и безногий Ванька Антипов и по сторонам головой покрутил. Кто знает, не находится ли поблизости чекист какой! Или лицемерный односельчанин, завербованный органами на слежку за «неблагонадежными» людьми, будто не показали они, эти «неблагонадежные», свою верность Родине во времена Отечественной! Да за что Господь русский народ покарал? Видно за то, что отринул он его!
А в сорок шестом нагрянула самая настоящая беда: не единого доброго дождичка не выпало на высушенные коварным солнцем посевы, и те не выдержали издевательства природы. Только всесильные городские власти вновь не пожелали понять горя колхозников. И снова началась продразверстка, вновь изымалось семенное и продовольственное зерно, то, которое должны были получить сельчане по трудодням.
– Не разрешают покойникам ставить правильные диагнозы, – всплакнула как-то в кабинете у председателя новая фельдшерица Анна Егоровна, приехавшая из Михайловска взамен умершего от голода Якова Михайловича Керезя. – Заставляют писать вместо дистрофии другие болезни.
– А ты и пиши, – нахмурилась от ее слов Поля, – не ищи неприятностей на свою голову.
Да и что она могла посоветовать? И сделать, коли мир словно сошел с ума? Вот она и счастливая послевоенная жизнь!
Несмотря на с трудом наколдованные Полюшкой слабые дождички, в Сорокине люди вымирали, как мухи. Вот и Варвара Найденова тихонько прибралась на тот свет. Не смогла она пережить своих сыновей, погибших от эпидемии тифа в советских концлагерях. А в мае 46-го в погребах сорокинцев как-то внезапно кончилась картошечка, и от голода неожиданно для всех представился небезызвестный Илья Безухий, прихватив за компанию Прасковью и Павла Антиповых.
Да и Лопарева Катерина обезножила после смерти мужа. Гангрена от истощения у нее началась. Куда не глянь, везде кладбище, и не может она, Полина, заговорить односельчан от мора, хотя и на погост с ритуалами ходила и в избушку Марфы, чтобы вымолить свидание с покойной чернокнижницей. Явилась тогда ее родная бабушка, покачала головой скорбно и убралась восвояси. Даже поговорить с внучкой не захотела.
«Слава Господу, что у нас еще нет людоедства, – вытирая со лба струящийся пот ладонью, подумала тогда Полюшка, – а в Михайловске, говорят, дети пропадают».
И то правда. Приехал в Сорокино на днях друг сына Пелагеи Ерошиной. Купил он на вокзале пирожок с мясом, а в нем детский пальчик с шрамиком обнаружил. Пошел в милицию, а там и мать несчастного малыша нашлась. Узнала она этот пальчик, в обморок упала….
Тогда и Полина слезу пустила. Жуть то какая! Ничего святого у людей не осталось, недаром храмы Божии порушили.
А Натальюшка как-то внезапно постарела и все чаще хворала, хотя и работала на поле наравне со всеми.
– Не хочу жить более, – как-то заявила она Полюшке. – Надоело страдать! К Тише хочу.
– А Аришка? – возмутилась тогда ее названая сестра. – Какое ты имеешь право бросать дочку и отказываться от лечения?
– Твоего, чтоли? – растянула в улыбочке бледные губы Баранова. – Многих ты вылечила своими ритуалами и заговорами?
– Время сейчас такое, – опустила глаза председательша, – но придут же когда-то другие времена!
– А это уж без меня, – отвернулась от чернокнижницы Натальюшка. – А Аришку ты воспитаешь, да и Улюшка тебе с охотой пособит. Не могу больше так!
– Ульяна сама не своя ходит, – осуждающе покачала головой Полина. – Побелела так, что уж скоро, действительно, на водяную лилию похожа станет, ведь не только мужа, но и двоих детей потеряла!
– Она – сильная, – отмахнулась от собеседницы Наталья, – она всегда была сильной, хоть таковой не казалась, а я – нет, не обессудь, прости.
А на утро ее нашли мертвой.
– Преставилась, болезная, – перекрестилась тогда Аксинья Еремина. – Царствие ей небесное.
– У нее геморрагический инсульт, – вкратце констатировала смерть односельчанки прибежавшая на зов Анна Егоровна. – Не ругайте ее за былую депрессию, Полина Алексеевна. А где Ариша?
– Она в спаленке, – отозвалась от двери Аксинья. – Вот пришла я к Наталье за солью, а девка ее рыдает. Еле уговорила теток и фельдшерицу позвать.
– Натальюшка! – внезапно завопил кто-то за спинами опечаленных женщин. – И на кого ты меня оставила?
Это Ульяна прибежала с фермы и рухнула камнем на пол. А за ней и Ядвига упала.
– Не надо больше смертей! – как-то по-детски тонко вскричала Полюшка и, неожиданно для себя, прокляла все то, что создал Господь. Все! И людей тоже!
– Мама, где Ариша? – появилась в дверях бледная, как мел, Танюшка.
– У себя, – кивнула в сторону спальни Еремина.
– Я сейчас, – приподнялась с пола и поползла к Танечке Ядвига. – Я сейчас, я тоже, подожди.
– Идем, – рванула за руку названую сестру Татьяна. – И тетю Улю поднимай, негоже ей на полу валяться.
А потом были похороны, на которые собрались все оставшиеся в живых жители Сорокина.
– Что ни день, то покойник, – пряча слезы отугрюмых односельчан, подытожил однорукий Устин Ерошин. – Из дружочков я один остался.
– И мы не задержимся туточки, – поддакнула ему жена Пелагея. – Витюша меня вчерась к себе звал. Пора бы.
– А кто Кирюшку в люди выводить будет? – оборвал женщину суровый муж. – Да и девки до сих пор не замужем.
– Видно, им судьба такая досталась, – вытерла платочком подслеповатые слезящиеся глаза Ерошина. – Во время войны хоть знали, за что умираем, а сейчас?
– Прекратите, – жестко оборвала женщину Полина. – Хватит сырость тут разводить, в избу пора.
– Смеррть! Похорроны! Сыррость, – уныло поддакнул хозяйке неожиданно появившийся ворон.
– Пойдемте, пойдемте, – подхватила слова названой сестрицы словно окаменевшая Улюшка. – Выпьем по рюмочке и всех усопших помянем.
– Мама против хмельного на поминках, – шепнула на ухо тетке Танюшка. – Не жалуют мертвецы спиртосодержащие напитки.
– Не поймут люди, обидятся,– отвела глаза от девочки Уля и с содроганием подумала, что не хоронила она своих детей, и даже могилок у них нету. Нету, и ничего тут не попишешь.
Она оглянулась по сторонам, обнаружила застывшую в одной позе Аришу, торопливо подошла к ней и нежно, по-матерински, прижала к себе. Почувствовав родное плечо, девочка прижалась к тетке и неожиданно громко расплакалась.
– Поплачь, – вытирая трясущимися руками мокрые щеки девушки, прошептала осиротевшая женщина. – Поплачь, милая доченька, так тебе будет легче.
Пришел сорок восьмой год. В народе вовсю говорили о холодной войне, которую развязала Америка, и о репрессиях, новой волной охвативших многострадальную Русь. Но в Сорокине репрессировать было некого, так как превратилось большое прежде село в полуголодное бабье царство, где не играли свадеб, не справляли дней рождений, не отмечали торжеств. Только поминки стали привычными в этом медвежьем углу, где вдовы и перезревшие их дочери носили, словно баптистки, черные, до бровей, платки.
Но однажды в Сорокино пришел праздник. В местном фельдшерско-акушерском пункте появился на свет первый послевоенный ребенок Анатолий Антипов, а Мишка Рогозин предложил руку и сердце Танюшке Красулиной. Началась новая эра, эра созидания и рождения нового поколения.
А потом и Ариша, проживающая с Морозами, вышла замуж, и ее избранником стал Кирюша Ерошин, чьи родители уже давно присмотрели для своего единственного теперь сыночка тихую и рассудительную невесту. Свадьбы, одна за другой, прокатились по безжизненным ранее дворам. А Ядвига старела и поглядывала на подрастающее поколение с легким раздражением.
– Тебе надо учиться, дорогая, – как-то обняла опечаленную племянницу Полина, – колхоз набирает силы, и ему нужен свой доктор, ведь Яков Михайлович давно умер, а Анна Егоровна не имеет высшего образования. Мы дадим тебе направление, и ты поедешь в Михайловск, в нем недавно открылся медицинский институт, вот там то и будешь грызть гранит науки.
– Спасибо! – выдохнула от радости Ядя. – А мама знает?
– Знает, – улыбнулась председатель колхоза.
– Как она без меня будет? – неожиданно загрустила девушка.
– Не беспокойся, в обиду не дадим, – неопределенно хмыкнула Поля. – Негоже такой красавице в селе ветшать.
– Спасибо, – обвила руками шею названой тетки Ядвига. – Но вы же тоже молодая, тетя Полина. Всего то на восемь лет старше меня.
– Ведьмы выходят замуж лишь однажды, либо совсем не выходят, – лукаво усмехнулась женщина. – А я – ведьма.
– И как же ваше колдовство? Процветает? – распахнула глаза Ядя. – После войны потусторонние силы стали покладистее?
– Так точно, – рассмеялась развеселившаяся Полюшка. Ох, давно не видела ее в таком хорошем расположении духа Ядвига!
– Карраул! – закричал как всегда внезапно появившийся Кирк. – Крраб! Кррыса! Крролик!
– Стареть начал, – отмахнулась от крылатого питомца хозяйка. – Все на могилу к Наталье летает.
– И что? – почему-то растерялась девушка.
– Скучает, – сникла Полина. – И я скучаю. Да что уж там…
Она махнула рукой и, не прощаясь, пошла прочь, напряженная, как струна, и постаревшая лет на двадцать.
«Уезжай, – сказал Ядвиге услужливый внутренний голос. – И мать забирай, иначе она тут пропадет совсем».
Ядя подняла глаза к облакам, безучастно плывущим над родным Сорокиным и горько, совсем по-детски, заплакала.
В Михайловске они были уже на следующей неделе. Ульяну отпустили как-то сразу, хотя колхозникам из деревни выбраться было очень сложно.
– Это Полиночка наколдовала, – шепнула на ухо дочери Лилия. – Прямо наваждение какое-то, как я в общежитии с молодежью жить согласилась?
– А мы комнатку снимем, – обняла мать Ядя.
– На какие такие финансы? – повысила голос Уля.
– Есть финансы, – хитро усмехнулась девушка и, словно фокусник, вытащила из-за пазухи пачку вожделенных купюр. – Тетка дала.
– Полина? – ахнула от изумления женщина. – Откуда у нее деньги?
– Уж у нее то! – хмыкнула Ядвига и, спеша прервать щекотливый допрос, по сторонам посмотрела. Дома то кругом большие, каменные, не то, что в Сорокино.
– Вы к кому? – остановилась возле приезжих пожилая женщина и пристально вгляделась в лицо старшей по возрасту – Ульяна?
– Да, – растерялась от ее взгляда Уленька. – А вы кто?
– Не помнишь, – покачала седой головой незнакомка и в толпу спешащих людей слезящимися глазами стрельнула. Не видит ли кто. – Любовь Андреевна я, муженька вашего хорошо знала, много он мне добра сделал.
– Герман? – простонала от неожиданности Лилия.
– Сегодня ночью сон мне привиделся: пришел Мороз ко мне и попросил вас приютить, – странно заулыбалась бабуля. – А до этого чернявая женщина тоже во сне прилетала. Красивая такая, на цыганку Кармен похожа. Еще говорящий ворон с ней был. Вот и жду вас с утра здесь, как с ней было условлено.
– Тетушка, – покачала головой Ядвига. – Да пошлет ей Господь здоровья.
– Какая такая тетушка? – насторожилась Любовь Андреевна. – Разве не потусторонние силы меня беспокоили?
– Вы помните Германа Антоновича? – перебила горожанку Ульяна.
– Работала у него, – вздохнула добрая женщина, – когда сыночек еще не умер. Так что проживайте у меня, сколь хотите, квартира большая, а никого в ней нет, лишь домовой по ночам скребется.
– Домовой? – чуть не рассмеялась Ядвига.
– Померли все, – не обратила внимания на насмешницу бабушка. – И супруг, и родители, и дочка. От голода. Одна я на свете осталась. Пропишу вас к себе, только вовремя похороните.
– Ну что вы, – положила руку на худенькое плечико несчастной Лилия, – живите еще долго.
– Знаю, порядочные вы люди, вот и согласилась на эту авантюру, – продолжила свой монолог старушка. – Вместе питаться будем, как родственники. Согласны?
– А как же! – с энтузиазмом воскликнула Ядвига и обняла неожиданно свалившуюся на их многострадальные плечи удачу.
– Пойдем, – улыбнулась Любовь Андреевна.
Ульяна подняла голову к равнодушному, казалось, небу и мысленно поблагодарила провидение за предоставленную ей и ее дочери возможность наконец-то стать счастливыми. А в том, что наступают хорошие времена, Уля не сомневалась.