+++
Наши дети… Лет с пяти Галя стала ходить в садик, а Женя оставался дома с дедом и бабушкой. В 37-м году он заболел скарлатиной, Галю сразу же отправили на время его болезни к нашим друзьям Столяровым. Анатолий Антонович был директором школы, а Варвара Федоровна – учительницей в начальных классах. У них была дочка Верочка, года на два постарше Гали. Перед войной они вернулись к себе на родину в Ульяновскую область, и оба рано ушли из жизни.
Женя болел очень тяжело, с высокой температурой, осложнением на уши. Пришлось даже свозить его на машине в Кокчетав к специалистам, а летом того же года возили его в Омск на консультацию к ушному врачу. Но воспаление среднего уха было очень серьёзным, слух ухудшился на всю жизнь.
Галя была очень послушная девочка. Как она сама вспоминает, её очень любил дед, а бабушка – Женю, очень его баловала. А он рос "вольный казак", и эта воля ему иногда дорого обходилась. То прицепится железным крючком к грузовику, так что в результате страдают ноги. То… Однажды бегала куча детей по двору, заскочили к нам в дом, Женя схватил ружье со стены, играючи направил на девочку. Хорошо, она отскочила в сторону… Отец после охоты забыл достать патрон, давший осечку. Заряд угодил в постель, стало тлеть одеяло. На выстрел прибежали дед с бабушкой – перепугались больше детей. А сам он умчался на огород, где спрятался в дедовом шалаше из конопли. А бабушка потихоньку говорит деду: "Ты уж его не наказывай…"
У Жени был детский педальный автомобиль, и вот дети на нем под горку носились – по камням, с грохотом. А его приятель Вася Пономарёв с той же целью вытаскивал со двора телегу. Он был лет на пять старше Евгения, прыгал на одной ноге с костылем, а потом – на деревянной ноге. Потерял ногу тоже из-за детского баловства с охотничьим ружьём. Он был лучшим другом Жени в его раннем детстве.
Дома сын не любил сидеть, и дед, намаявшись с ним, иногда даже привязывал к ножке кровати за ногу.
Боря родился во время войны, старички были уже слабенькие, мама в 44-м году умерла, и он всё время был с дедом (последние три его месяца в этом мире). Спал днём в большой коляске (длинная корзина на колёсах), ставили её к дедовой кровати, и я уходила в школу. Больной дед ещё находил в себе силы петь какие-то колыбельные песни, а Боря их, видимо, очень любил. Стоило деду замолчать, как он пищал из своей корзины – пой!
У кота-воркота
Была мачеха лиха.
Она била кота, приговаривала:
"Не ходи-ка ты, кот,
По чужим по дворам,
Не качай-ка ты, кот,
Чужих детушек.
Приходи-ка ты, кот,
Моих детушек качать.
Я тебе-то коту
За работу заплачу:
Дам кусок пирога,
Да стакан молока.
Да стакан молока, ситничка-решетничка…"
Пел дед и про ветер:
Ветер, ветер, ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море…
И ещё:
Уж ты котик-коток,
котик серый лобок,
где ты, котик, ходил,
где ты, серый, бродил?
Ходил котик на погостик
родителей поминать,
родителей поминать,
себе брюшко набивать
пирожками, блинками,
молоком да творожком…
Молоком да творожком,
ситничком, решетничком.
Или вот так:
Баю-баюшки-баю,
зыбаю-позыбаю,
зыбаю-позыбаю,
отец ушёл за рыбою,
дедушка – дрова рубить,
баба – печку топить.
Баба печку топить,
мама кашку варить…
Мама кашку варить
да и Бореньку кормить.
Кашка масленая,
ложка крашеная.
Или:
Байки-побайки,
матери – китайки,
отцу – кумачу,
брату – пуговицу,
сестре – луковицу…
Ситник – это хлеб из муки, просеянной через сито. Решетник – если мука просеяна через решето. "Зыбаю" – от слова "зыбка". Это люлька, которую подвешивали к потолку на шесте, а потом – на пружине. Больше из тех дедовых песенок я ничего не помню. Ему их тоже, верно, пели бабушка или дед. Его бабушку я уже не знаю, как звали, а отец его был Гавриил Титыч, мать – Аксинья Антиповна (мои дед и бабушка).
В марте 45-го он как-то неожиданно заболел и умер. Летом, ещё при жизни мамы и брата Вани, отец решил немного подзаработать, помочь семье. Пошёл в колхозную бригаду, и там нанялся ночным сторожем на току, а днём, видимо, взялся им сколько-то помогать. И как-то ему ткнули соломиной в глаз (или ость попала), глаз стал побаливать и где-то осенью – вытек. Прямо в ладонь, он на печке лежал, Гале показывает: "Что это… Глаз…"
В нашем городишке врачей не было, я отправила отца с попутчицей, своей подругой Анисьей Трофимовной в областной Кокчетав. Там он полежал в больнице недели две, "культя" зажила, и он приехал домой. Очень тосковал по недавно умершей жене, моей матери... А в марте его не стало. Болел-то всего с неделю. Сердце… В это время вместе с нами жила девушка, работавшая в банке, – Надя. Она взяла лошадь у какого-то клиента, приехавшего в банк, и мы деда похоронили. Осталась я одна с детьми. Про свои переживания рассказывать не буду. Первое время у нас ночевала соседка Анна Васильевна Пономарёва, тётя Нюра. Добрая была женщина; упокой, Господи, её душу…"
Про нашего деда вспомнила в недавнем письме бывшая наша соседка Лидия Георгиевна Калашникова-Рейн (я написал ей о смерти сестры своей Гали): "Когда я прочла письмо, то всё померкло предо мной. Я не могла удержаться от рыданья, хоть всегда всех успокаиваю и говорю: радоваться надо, что человек ушёл к Богу. Но вот сама удержаться не смогла. И вот тебе пишу и плачу. Всю нашу сознательную жизнь мы с Галей не оставляли друг друга вниманием. И Мария Михайловна всегда мне писала, как родной дочери. Я по природе стеснительна, но они меня всегда поддерживали и не давали замкнуться. Семья наша была очень бедная, а бедных не очень к себе кто приговоривает. А они нас не оставляли. Очень добрый был у тебя дедушка Михаил, царство ему небесное. Это была сама доброта, он всегда нас, детишек, защищал. Я его очень хорошо до сего времени помню.
От Гали последнее письмо получила в апреле – поздравила с Пасхой и просила меня порадоваться вместе с ней, что она выполнила данное тебе обещание: исповедалась и причастилась. Теперь мы за неё спокойны, Господь примет её как своё чадо".
Вспомнила деда Михаила и другая наша стародавняя соседка Зоя Яковлевна Красноусова (в девичестве Рыбинцева). Она приезжала к сыну под Екатеринбург, на озеро Чусовское. Мы с ней немного "посидели", вспомнили прошлое. Её отец был казнён в 1937 году ("репрессирован"), мать потом вышла снова замуж, а Зоя жила у бабушки. Говорит: деда Миша всегда жалел меня, сиротку… всегда сунет в руку что-нибудь вкусненькое. Теперь думаю: а чего там в войну у нас было вкусненького? Жмых, кусочек лепёшки? Впрочем, дед знался с ребятишками и до войны, и довоенный наш дом на горе был для всей окрестной детворы – "свет в окошке". Зоя запомнила на всю жизнь наши новогодние ёлки со свечами на ветках (я помню только одну послевоенную, потому что до войны меня ещё не было на земле).
Кстати, она, Зоя, была в числе главных действующих лиц… тогда… на заре… когда чуть было не погибла. А самым главным действующим лицом стал шустрый брат мой Евгений, маленький Женька. Вот как он сам это описал:
"Я слонялся по комнате, не зная чем заняться. Читать не хотелось, обедать – тоже… В эту минуту я и увидел за печкой-голландкой батино ружьё. Обычно он сразу же чистит, смазывает его и убирает в чехол. На этот раз, видимо, здорово торопился. Я вытащил тулку. Она ещё попахивала порохом. Курки щёлкнули: цок! цок! Один и другой.
"Порядочек! Иначе и быть не может, - мне бы переломить стволы и проверить "на свет", но я слишком торопился шугануть девчонок. – Пляшете? Сейчас вы у меня побежите!"
Дедка всегда повторял, что раз в году и палка стреляет. Повторял и вдолбил мне это простенькое правило, да вот… Я толкнул дверь ногой и поднял ружьё – ноль внимания! Девчонки продолжали отплясывать, это обозлило вконец: "Ну погодите же!"
- Кончайте базар, а то как жахну из обоих!
Кларка показала язык – палец нажал на спуск. "Цок!" – щёлкнул курок. Наверное, только я и слышал его. "Побольше твёрдости и уверенности – иначе не поверят!"
- Последний раз говорю! Этот ствол заряжен! – крикнул я, не зная, что в стволе заклинило гильзу и что патрон у бати раз за разом давал осечку. Стволы уставились на Зойку. Она подумала и отошла к стене. Скорее инстинктивно я отвёл ружьё в свободное пространство и снова нажал на спуск…
…Вдребезги!
Стёкол в окне как не бывало, девчонки – куклы с разинутыми ртами, а перед моими глазами кружатся перья из простреленной подушки, в нос шибает кислая пороховая гарь и вонь палёных тряпок. Совершенно белая Зойка вдруг покачнулась и грохнулась на пол. И тогда Кларка завизжала. Я очнулся от столбняка, швырнул ружьё на кровать и едва не сшиб дедку. Тот пытался загородить дверь: "Что за пальба?!" Я шмыгнул под руку, скаканул в сени, выкатился во двор и сиганул через заплот" (Е.И. Пинаев. Песочные часы // Голубой омар. Повести. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1989). Мать вспоминала: он убежал и спрятался в конопляных снопах, кои дед сложил шалашом в огороде. А бабушка Саша упрашивает: ты уж его не ругай… он и без того испугался…
В той своей повести Женька учился тогда в шестом классе, но на самом-то деле… На самом деле ему было лет семь.