Глубокое погружение в историю двух братьев Микулиных, в историю их трагического разрыва и надмирного примирения, стремление услышать в позиции каждого его «правду», размышления, в которые то и дело врывались штормовые порывы сегодняшних ветров и отзвуки уже не тех, а нынешних противостояний, отбрасывающих нас вновь и вновь ко временам русской катастрофы и ее апофеоза на полях Гражданской войны, - все это не прошло для меня бесследно. А ведь сколько раз я слышала раньше об этой семейной драме от родных, перечитывала письма, но сердце мое как-то не отвечало на них, было глухо, сухо, и холодно, словно мне представляли некие факты, ко мне отношения не имеющие…
Но вот пришел час, и вдруг и это прошлое стало открываться по-иному: как совершенно живая, теплая, кровоточащая ранами жизнь, с осязаемой болью действительно приблизившихся ко мне (или я к ним? или одновременно – из двух точек навстречу друг другу?) родных душ. Теперь на их затруднения и страдания я уже не могла смотреть оком рассудка, как на что-то существующее помимо меня. Вот так, как в свое время в осязаемом ощущении присутствия «вернулась» ко мне бабушка через много лет после кончины, так теперь я «узнала» сердцем и обрела прадеда. Он вошел в мою жизнь, словно связали нас не просто воспоминаниями через обрыв в сто лет, но всегда и ж и л и мы бок о бок, в самой что ни на есть настоящей живой любви. Теперь я могла с уверенностью сказать себе, что отныне и он узнал меня – и принял, и участвует в моей судьбе, как родное, молитвенно заинтересованное в моей жизни сердце. Что может в этой жизни сравниться с т а к и м даром, с т а к и м богатством? А именно как бесценный д а р я и воспринимала происшедшее со мной.
…Разве мы можем обмануться, когда живо ощущаем, что до нас достигли лучи чьей-то любви, согревающие и навевающие нам не просто «сон золотой», а радостную весть о вечной жизни, и о том, что и вправду, есть общение душ, как народ наш всегда говорил: душа душе весть подает; что меж нашим и тем миром есть несомненное общение, и разрыв этот страшный преодолим любовью в духе, когда дарует нам это преодоление Господь Соединяющий, Исцеляющий раны нынешнего и прошлого; что когда «кто-то живо представляется и стоит перед оком ума, то это значит, что он просит помолиться» - есть истинная мысль (святитель Феофан Затворник), и что «смерть не пресекает духовной жизни – там дозревают», и что после нашей кончины душу нашу встречают все те, о которых – и которым! - душа наша молилась в продолжение жизни» (там же - у святителя Феофана в переписке)…
Не так ли мы стремимся и должны были бы стремиться приблизиться к Творцу нашему, к Богу, чтобы познать в Нем Личность, живую Ипостась, Богочеловека, с Которой в подобном познании сердце уже соприкасается не только верой своей и страхом, не только знанием, но уже и самой Любовью, которая как огонь начинает выжигать из сердца все недолжное, все смертное, все неправды, недолжные чувства, мысли, и воспоминания…
***
Я несомненно верю, что Господь даровал предсмертное надмирное примирение братьям Микулиным, но в миру, в истории э т о й жизни то, что разделило их, вело и привело к гражданской войне. Что же все-таки их разделяло? Неужто причина действительно была в том, что один верил в монархию «без оговорок и рассуждений» и не позволял себе и другим усомниться не только в правильности действий монарха, но даже и всей вертикали власти под ним, считая, что всякая критика или даже просто несогласия и тем более попытки что-то реально исправить, противодействуя неправде, – есть преступления против долга и должности, против присяги, совести и чести…
В то время как другой считал, что увидеть нестыковку рельсов в железнодорожных путях и не исправить, или даже просто не сообщить об этом, или покрыть того, кто должен был бы сообщить и не сообщал, кто должен был принять меры и не принимал, - а эта нестыковка может привести к гибели многих людей, к крушению состава, – есть преступление против долга и должности, против присяги, совести и чести. И кто мог ответить на этот вопрос, кто мог обозначить, где кончалось дело совести и чести, а где начиналось равнодушие и бессовестность, где кончалось усердие в служении и начиналось революционное подрывание «основ»?
Вспоминался при этом известный разговор Достоевского с Сувориным (в записи Суворина):
«Представьте себе, – говорил он (Достоевский – Е.Д.), – что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельства и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
– Нет, не пошел бы.
– И я бы не пошел. Почему? Ведь это ужас. Это преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумывал причины, которые мне не позволили бы это сделать. Эти причины прямо ничтожные. Просто боязнь прослыть доносчиком. (…) Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас всё ненормально, оттого всё это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых. Я бы написал об этом».
Вот и я не знала, как рассудить «правды» двух братьев. Не видела «света» и в нарисованной дилемме Достоевского. Его там не было, потому что там не было Церкви, потому что разрешения себе эта дилемма искала, хотя искал ее глубоко верующий Достоевский, не на путях Евангельских, а на путях «кесаревых» - государственное поставляюшего выше Божия. А Божиим была бы забота о спасении душ – и своей, и ближних - потенциальных убийц, и, разумеется, жертв, могущих быть убиенными, а это означало бы только самопожертвование и полное равнодушие к возможному нечестию. С одной оговоркой: по Богу действовать – значит искать на эти действия признаков воли Божией: кто на что призван, кому, что поручено, кто за что отвечает, но не так, как революционный ажиотаж захватывает некое слабое и честолюбивое сердце и увлекает его заниматься переустройствами и ломками того, к чему он вовсе не приставлен Божиим смотрением, что Богом ему не поручено…
В связи с этими непростыми размышлениями о «правдах» братьев, словно сам собой стал вырисовываться и ответ, который напомнил мне об обещанном рассказе о втором книжном раритете, найденном мною в анналах Пашкова дома еще более 25 лет назад…
Ведь я ошиблась: раритетов-то было не два, а три: фолиант о правилах ведения поединков одного прадеда генерал-майора И.А.Микулина, брошюра об истории фабричной инспекции в России другого прадеда – действительного статского советника А.А.Микулина, и, наконец, вот эта маленькая книжка под названием «Дальние пробеги конницы. Опыт исследования и методики», изданной в 1927 году и принадлежавшей перу командира корпуса РККА Владимира Иосифовича Микулина (1892†1961), сына Иосифа Александровича, который будучи подполковником царской армии, в 1918 году перешел в Красную Армию и стал красным командиром, военспецом…
Мне он, если считать по коленам, приходился четвероюродным дедом (он был двоюродным братом моих бабушек).
***
Это была совсем неприглядная внешне книжица. Издал ее в 1927 году отдел военной литературы Госиздата. В книге имелась и заключительная статья Семена Михайловича Буденного. Автор книги был в тот год начальником штаба III кавалерийского корпуса Красной Армии, носил три красных ромба на погонах, в то время как высшему чину РКК полагались всего только четыре.
Конечно, поразителен сам факт, что старший сын крупного царского военного, безупречного, строжайшего монархиста, носителя и хранителя традиций воинской чести вдруг переходит в ряды Красной армии… Правда, отца его к этому времени уже два года как не было среди живых. Ни обстоятельств, ни подробностей этого события я не знаю. А гадать – боюсь…
…Родился Владимир Иосифович в 1892 году. Как и все другие дети Иосифа Микулина (кроме самого младшего Георгия) он пошел по стопам отца. Офицер в 20 лет, служил в Уланском полку, в 1914 году участвовал в пробеге Плоцк – Петербург – 1209 верст за 11 суток. С 1914 года воевал. В 1915 перешел в летчики. До 1918 года в чине подполковника пребывал командиром авиаотряда. В 1918 году перешел в Красную Армию инспектором кавалерии в 13-й Армии, затем принял 13 отдельную кавалерийскую бригаду с которой был в 20 году под Перекопом. С мая 1920 года вошел в состав 8 дивизии Примакова.
«Самому старшему в кавалькаде Примакова, Владимиру Микулину, который был почти в полтора раза старше каждого из нас, стукнуло тогда тридцать один, - вспоминал один из соратников Микулина из младшего комсостава И.В. Дубинский, его ученик. – В то время, когда мы все жадно стремились к науке, большой знаток конницы Микулин научил нас многому. Он же нам передавал опыт прошлого». В другом месте Дубинский с несомненным уважением и любовью оставил набросок портрета Владимира Иосифовича:
«Высокий, стройный, широкоплечий, умный и душевный человек, Микулин был единственным старым офицером среди командиров червонного казачества. Случилось так, что царские офицеры-украинцы, в большинстве своем выходцы из зажиточных семей, особенно высших званий – генералы, полковники, не захотели связать свою судьбу с Красной Армией. Почти все они ушли к Петлюре… Бывший царский подполковник Микулин полюбил червонных казаков за их лихость, за то, что они воскресили на полях гражданской войны былое доброе имя конницы – «царицы полей». И служил он советскому народу со всей глубокой верой в правоту его святого дела».
Позже Микулин сформировал 17 дивизию и командовал ею до 21 года. Сдав командование 17-й кавалерийской дивизией Котовскому, последовательно возглавлял 1-ю Сибирскую в Томске, 11-ю в Гомеле и Отдельную кавказскую бригаду в Тифлисе. С нею принял участие в ликвидации бандитизма в Эльдарской степи. В 1924–1926 годах Микулин работал начальником штаба 3-го кавалерийского корпуса в Минске (в эти годы упомянутая книжка и была им написана), после чего почти десять лет провел в Военной академии имени Фрунзе в качестве адъюнкта по кафедре конницы, преподавателя и заместителя начальника штаба академии по учебной части. В 1936 году его назначили начальником Высшей кавалерийской школы, где он воспитал не одну сотню боевых вожаков красной конницы.
«До Отечественной войны не было, пожалуй, ни одного командира, который не знал бы лично или не слышал о большом знатоке конницы Красной Армии — Микулине… Он теоретически и практически разработал вопросы кавалерийской разведки, участвовал в создании Боевого устава конницы. Весь офицерский состав советской конницы носил очень удобное и практичное «снаряжение Микулина».
Подошел 1937 год… Микулин был арестован и репрессирован. Прошел огонь и воду лагерей, и все-таки выжил. В 1946 году был освобожден без права проживания в Москве с запретом деятельности по специальности, преподавания иностранных языков и т.д. Владимир Иосифович поселился в Тарусе на Оке в маленьком домике, на жизнь свою скромную и одинокую, зарабатывал бытовой фотосъемкой. Бывший однополчанин и будущий его мемуарист – тот самый Дубинский посетил Микулина незадолго до его кончины:
«Осенью 1958 года навестил я в Тарусе моего, и не только моего, боевого наставника и учителя. Тяжелая болезнь ног приковала к дому богатыря и красавца Владимира Иосифовича Микулина. Но и на костылях, в своем ветхом курене над зеленым берегом задумчивой Оки, благороднейший в мире «гидальго» сохранил боевой и задорный дух кавалериста. Много читал, много думал, много писал…»
Первая жена Владимира Микулина красавица Вера Дмитриевна – урожденная княжна Мамонова, за время его лагерных мытарств вышла замуж за другого.
Рассказывает Дубинский:
«Весной 1921 года появилась на винницком горизонте необычной красоты женщина. Вмиг вскружила головы всему гарнизону. И женатым и холостякам. Но голов было много, искусительница – одна. Тогда Микулин, одновременно в роли победителя и побежденного, вместе с искусительницей покинул ряды корпуса. И вот уже в тридцатом году, в знойной Ялте, я встретил моих старых знакомых. Его, светлоглазого русского богатыря, и ее, красавицу с оливковым лицом и жгучими глазами креолки… Спустя всего лишь семь лет недобрая судьба (арест и осуждение Микулина – Е.Д.) разлучила их…»
Кстати Богдановы – Вера Дмитриевна вышла замуж за детского писателя Николая Богданова, - тоже поселились в Тарусе неподалеку от Владимира Иосифовича. Может, Вера Дмитриевна как-то помогала ему, заботилась о нем, когда он вернулся измученный и больной?..
История этой роковой любви могла бы кому-нибудь показаться и романтической, но мне она видится совсем в других тонах, как и улыбка на лице Микулина на его фотографии незадолго до лагеря, как и лица других героев тех дней – из моей близкой родни: мол, веселое то было время, - все красивые, сильные, да и страна на взлете…
Но какое уж там веселье, где нет ни Бога, ни любви, когда все сокровища человека схоронены в земном и он сам тоже очень скоро станет таким же схороненным «сокровищем». Один дьявольский хохот и страшное болото безысходной жизни, погружающей в свою пошлую трясину всякое существование, «всякое дыхание», которое ведь если не хвалит Господа (Пс.150:6), то непременно хвалит диавола. Третьего не дано. И от этой вынужденной, и чуть ли не насильственной хвалы «супротивника» постепенно начинают вытягиваться еще вчера такие уверенные в себе, смеющиеся лица. Появляется что-то мучительное во взоре, потом чуть ли не мольба, отчаяние: я умираю, помогите…
Но не сказано ли, что «не надейтесь на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения (…) Блажен, ему же Бог Иаковль Помощник, упование его на Господа Бога своего, сотворшаго небо и землю, море и вся, яже в них, хранящаго истину в век, творящаго суд обидимым, дающаго пищу алчушым. Господь решит окованныя. Господь умудряет слепцы. Господь возводит низверженныя. Господь любит праведники. Господь хранит пришельцы, сира и вдову приимет и путь грешных погубит…» (Пс.145:3-5).
Вспоминать и рассказывать о своих лагерных мытарствах Микулин не любил, но к действующей власти в СССР, возвратившись в мир, стал относиться с категорическим неприятием. Понятно, что С.М. Буденный, сыграл решающую роль в его аресте: это была месть за критику непрофессионального руководства Буденным красной конницей. Для Микулина же была однозначно неприемлема даже не сама месть Буденного, – тут он был свободен от пристрастий, а тот факт, что военная машина страны работала уже не на пользу Отечеству и пожирала своих преданных детей, полностью находясь в зависимости от своего испорченного механизма. Этим испорченным механизмом было торжествующее бесчестие. Вот к этому Микулин – человек чести, сын и внук человека чести, был совершенно не готов. Он и представить себе не мог, что таковое возможно, он по-детски чисто верил, что все, как и он, заинтересованы в лучшем и совершеннейшем что служит благу страны. Представить себе, что низкие амбиции гордыни могут затмить соображения государственной пользы, он даже и в страшном сне не мог.
«Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим», - хорошо известны эти слова Пушкина. Но что значило слово «подлость» в стилистике пушкинских времен, только ли обозначение грубого и циничного бесчестия бандитов и воров? Нет. И у Пушкина, и позже слово подлость и даже выражение «подлое сословие» означало в первую очередь сословие людей без чести, бесчестных, низких людей, хамов, которые не имеют в себе нравственного ценза. На породу этой стаи никто и никогда не мог положиться, – у этой породы не было и быть не могло ничего святого.
Если у Микулина - генерал–майора, - имела место некая христианская бесчувственность и черствость, некое и весьма заметное сужение христианства, то все-таки на честность и честь его можно было всегда положиться. Однако шаг за шагом в годы революции и позже все сильнее стали заявлять о себе и забирать силу в жизни иные - низкие проявления человеческой натуры. Такие люди как Микулины, вообще не умели лгать. Никогда. А «подлое поколение» уже не гнушалось ничем. Люди цинично и в открытую работали своим страстям, не останавливаясь не пред какими низостями в достижении своих корыстных целей. На высокие цели и на самом деле было наплевать.
…Казалось бы, что мне, человеку безнадежно штатскому может открыться в специальной теоретической военной книге о коннице? Однако я вчиталась, и нашла там удивительные суждения, косвенно отвечающие на вопрос о том, почему Микулин оказался в горниле адской печи 37 года…
***
«Способность [конницы] атаковать… должна быть сохранена наряду с проявлениями той походной подвижности, которая измеряется уже не сколько резвостью, сколько выносливостью и неприхотливостью конского состава. (…) И покойный А.А. Брусилов (! – Е.Д.) совершенно правильно определил с этой точки зрения нужного нам верховного коня как «кровного по происхождению и степного по воспитанию».
Хорошо сказано было про «кровного коня» Алексеем Алексеевичем Брусиловым, генералом-от кавалерии. Можно было и к Микулину Владимиру вполне сказанное приложить. А вот к Буденному – никак. В «Заключении» Буденного, которое было тут же в книге опубликовано, были такие строки:
«ЦКИ не считает нужным отдавать преимуществ одной подвижности перед другой, а определяет их как равноценные элементы одной и той же подвижности».
Суждения Микулина в книге он характеризовал как односторонние и преждевременно обобщенные. О системе скармливания фуража, предложенной Микулиным, Буденный говорит так: «Вопрос о кормлении (коней - Е.Д) в две дачи не находит теоретических обоснований». Резолюция «Заключения» Буденного весьма обширна и однозначно отрицательная: «Производство опытов в строевых кавчастях по инициативе самих частей, затрагивающих в корне тот или иной вопрос кавслужбы, не согласованный с уставом, надо считать опасным и недопустимым».
Уже в 1927 году Буденному было ясно, что Микулин рядом с ним существовать не должен, что это сосуществование «опасно и недопустимо» для его, Буденного карьеры, но реализовать свое глубокое неприятие этого популярного военспеца, который посмел хотя и косвенно, но поставить под сомнение квалификацию Буденного, Семен Михайлович смог только в 1937 году. Почему? Что помешало? Ответа у меня на сей вопрос нету, хотя по логике вещей тот, кто посмел по служебному долгу и велению совести поднять руку на почти всевластного легендарного (вымышленного) «хозяина кавалерии», кто в конце книги осмелился написать такие слова: «И раскаленным железом жжет мозг мысль: «да стоит ли работать при таких условиях?», - был уже обречен, и не мог этого сам не сознавать. Однако и он решал по-своему дилемму «Дациаро». И выбрал решение самоотверженное.
Вот, что еще писал Микулин в последних страницах своей небольшой книги:
«Утешением может явиться лишь сознание, что всякая новая мысль переживает обычно три фазиса. И если в первых двух она встречает возражения и несогласия, то зато в последнем про нее говорят: «Да кто этого не знает?!». Поэтому от всей души желаю нашей коннице, чтобы все вопросы, касающиеся ее подготовки и употребления в дело, попали бы возможно скорее в третий фазис».
Написал в этой книге Владимир Иосифович Микулин и свой комментарий к «Заключению» С.М. Буденного, обозначив причину встречающихся у Буденного противоречий:
« Причина всех этих противоречий «Заключения» приходится считать узкотеоретический подход его, далеко не всегда достаточно обоснованный, невзирая на внешнюю видимость обоснования… Можно лишь сожалеть о том, что даже широкая междуведомтсвенная проработка «заключения» не позволила избегнуть в нем больших противоречий, менее всего способных содействовать той конечной цели, которой оно задалось – установить принципиальную точку зрения на все затронутые вопросы и тем помочь комсоставу конницы разобраться в них. Гораздо более вероятно обратное…».
Много «междуведомственного» народа пыталось угодить Буденному в составления убийственного для Микулина «Заключения», но все-таки, думается, вышло в конце концов не по-ихнему…
***
Еще двое сыновей Иосифа Александровича пошли по военной стезе. Окончив Кадетский корпус в Петербурге и затем Михайловское Артиллерийское училище унтер-офицер Александр Иосифович Микулин (1894†1922), с начала I Мировой войны отправился на фронт и принимал участие в боевых действиях русской артиллерии. В 1915 году он попал под немецкую газовую атаку, в которой использовался хлор. В результате газовой атаки в битве при Ипре в течение нескольких минут погибли около 6 тысяч человек. Александр был еле жив и вскоре комиссован. Революцию встретил в Одессе – жил с матерью и младшим братом Георгием. В 1920 году добрался до Болгарии, но уже через два года скончался, – здоровье его было совсем подорвано. Похоронен был в Софии на русском кладбище. Александру Иосифовичу исполнилось всего 28 лет.
Нестор Иосифович родился в 1902 году. Учился в пажеском корпусе в Петербурге, затем в кадетском корпусе и юнкерском училище в Одессе. В январе 1918 года юнкера Одесского пехотного училища, вместе со своими офицерами, были окружены в здании училища со всех сторон красногвардейскими бандами. Оказав им энергичное сопротивление, юнкера только на третий день боя, и то по приказанию начальника Училища, полковника Кислова, оставили здание одиночным порядком и группами, чтобы пробраться на Дон и вступить в ряды Добровольческой армии.
Хоть мальчик ты, но сердцем сознавая
Родство с великой воинской семьей,
Гордися ей принадлежать душой;
Ты не один — орлиная вы стая.
Настанет день и, крылья расправляя,
Счастливые пожертвовать собой,
Вы ринетесь отважно в смертный бой, —
Завидна смерть за честь родного края!..
Кто из воспитанников не знал этих пророческих строк Великого князя Константина Константиновича Романова – К.Р…
Те, кто был помоложе, совсем еще мальчики, должны были следовать вместе с основным составом училища. В день эвакуации Одессы, 25 января 1920 года, только часть Одесского и Киевского корпусов успела, под огнем красных, погрузиться на пароходы. Среди них был и Нестор. Мальчиков эвакуировали сначала в Турцию. Потом точкой последней приписки стал Галлиполи – великое русской кладбище великой русской воинской чести.
Первые месяцы пребывания в Галлиполи ушли на отыскивание и оборудование жилья. Долгое пребывание целых частей, отдельных семей и лиц под открытом небом на мокрой или мерзлой земле, бесконечные хождения без сапог и обмундирования за продовольствием не прошли бесследно. Примитивные лазареты, возникшие в первые дни, наполнились больными. Начались эпидемии... Неумолимая и равнодушная смерть стала вырывать из обессиленных рядов Корпуса одного за другим недавних героев Таврии, Перекопа и Сиваша...
Девятнадцати лет юнкер Нестор Микулин умер от истощения и болезни в Галлиполи и был похоронен там совсем рядом с памятником русским воинам, закладка которого была совершена 9 мая 1921 года. По преданиям, на этом же месте были погребены русские пленные, перевезенные сюда во время Крымской войны в середине XIXвека.
Генерал Кутепов положил в основание памятника медную в свинцовом конверте доску с надписью: "Памятник сей заложен 9 мая 1921 года при Главнокомандующем, генерале П.Н.Врангеле, командире Корпуса, генерале от инфантерии А.П.Кутепове, по проекту архитектора, подпоручика Н.Акатьева. При закладке присутствовали... и т.д."
В постройке памятника принимали участие все: в том числе и мальчик-юнкер Нестор Микулин. Знал ли он, что строит и свою могилу?
Работали русские воины, разумеется, безвозмездно. Цемент, наполовину купленный, наполовину сэкономленный из французских отпусков на лагерное оборудование, был никуда не годным. Не было инструментов, получить их было тоже неоткуда. Делали инструменты сами из подручного материала - французских мотыг, случайно найденных кусков стали и проч. С этими и другими слесарно-кузнечными работами справлялись мастерские Технического полка. Сооружение двигалось вперед...
"Вот тогда-то, говорил автор и строитель памятника, - при виде этих бесконечных верениц людей, согнувшихся под своей добровольной ношей, седых стариков и малых детей с тихими и серьезными лицами приходивших на кладбище, - тогда мы и получили запас энергии и воодушевления на все время сооружения памятника".
Дети гимназии, малыши детского сада - все участвовали в общем деле, с музыкой несли они песок в своих ученических сумках.
16 июля состоялось открытие и освящение памятника, явившееся большим торжеством в жизни Корпуса.
…Выдалось яркое солнечное утро, почти весь Корпус собрался у кладбища. Стройным четырехугольником, со знаменами и оркестрами, окружили его части войск, участвовавшие в параде. В ограде - духовенство, почетные гости: местные французские и греческие власти, представители населения, дамы и дети. Во время богослужения протоиерей отец Феодор Миляновский взволнованно, со слезами на глазах, произнес слово. «Путник, кто бы ты ни был, свой или чужой, единоверец или иноверец, - благоговейно остановись на этом месте - оно свято, ибо здесь лежат русские воины, любившие свою Родину, до конца стоявшие за честь ее...», - и далее, обращаясь к присутствующим: «...Вы, крепкие, вы, сильные, вы, мудрые, вы сделайте так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась бы надпись: «Земля Государства Российского», чтобы здесь всегда реял русский флаг...»
Через год рядом с памятником лег и один из его юных строителей - Нестор Микулин, русский юнкер, 19 лет от роду.
***
Самый младший из сыновей Иосифа Александровича – Георгий (1907†1972), успел до революции и во время ее окончить 3 класса одесской гимназии. Когда от тифа в Одессе в 1922 году скончалась мать – Ольга Александровна Микулина, Гога – так звали его в семье, – решил добираться в Петроград, – сначала к родне по матери, а потом в Москву – к Жуковским.
К весне 1923 году неожиданно в Орехове появился шестнадцатилетний юноша – страшно изможденный, больной, весь покрытый от истощения фурункулами… Как он прошел через горящую в огне Гражданской войны Россию и добрался до спасительного Ореховского приюта, – один Бог ведает. Его приняла бабушка моя Екатерина Александровна в свои руки. Выхаживали, как могли, отпаивали молоком, кормили ягодами… А мальчик оказался не простым, но золотым. Как только чуть пришел в себя – сел за книги, сам прошел весь гимназический курс и сам подготовил себя для поступления в Высшее техническое училище в Москве на химический факультет (позднее он перешел в Химико-технологический институт, который и закончил в 1931 году).
У Георгия не только были от Бога богатейшие и незаурядные способности, но и невероятная усидчивость, работоспособность, целеустремленная воля. При этом он был человеком добрейшим, совершенно не склонным к проявлениям превозношения, надменности и всего тому подобного. Скромнейший это был человек – я его хорошо помню именно таким. Однако его семейные корни, или анкета, как тогда говорили, – мешала ему всю жизнь. Он мог очень многого добиться, подняться в научной деятельности до немалых высот, но дороги ему почти не было. Только в 1961 году Георгий Иосифович защитил кандидатскую диссертацию, а в 1968 году – за четыре года до кончины – докторскую.
По линии Георгия Иосифовича Микулина род получил свое продолжение – на Украине в Днепропетровске и сейчас живут его сын, внук и правнук… Но это уже совсем другая история, другие люди и жизнь тоже, наверное, совсем другая…
Семейная переписка, фотографии и пр. материалы из семейного архива публикуются впервые.
Начало 13 главы «Последнее лето» - 4 Части «РУССКАЯ ЦУСИМА» следует…
На коллаже работы Екатерина Кожуховой: в центре – на фото Е. Кожуховой древнее Микулино Городище XIV века в тверской области, – вотчина предков Микулиных – князей Микулинских-Тверских, храм в честь Архангела Михаила;
В верхнем ряду слева направо: Александр Александрович Микулин, прадед автора, рядом Александр Федорович Микулин, прапрадед автора, Екатерина Осиповна Микулина (урожденная де Либан) – прапрабабушка автора, Иосиф Александрович Микулин, брат прадеда.
Средний ряд: Владимир Иосифович Микулин, Дмитрий Александрович Микулин, погибший в американской дуэли, Мария Александровна Микулина – прабабушка автора, Александр Иосифович Микулин, похороненный в Софии;
Нижний ряд: кадр из истории Гражданской войны в России; кадет Нестор Иосифович Микулин в детстве (похоронен в Галлиполи), Шура Микулин – сын Александра Александровича Микулина, будущий известный конструктор авиационных двигателей; памятник русским воинам в Галлиполи.