Дождь в лесу

               
                К. Велигина

                ДОЖДЬ В ЛЕСУ
                повесть


      - Ты думаешь, что без конца можешь мучить людей? Это тебе не удастся. Будешь готовиться в педагогическое училище, и все свои пьянки-гулянки позабудешь. Раз уж дедушка согласился тебя взять, он тобой займётся. Нас ведь ты не слушаешь; ты никогда никого не слушала. Вот теперь узнаешь, что такое дисциплина...
      Речь матери прервал шумный вздох. Дина сидела в кресле с видом мученицы, устремив глаза в потолок. На ней была, как всегда, короткая юбка, раздражавшая взрослых, узорчатые чёрные колготки и давно не стиранный плотно облегающий фигуру свитерок из тонкой шерсти.
      Она этим летом закончила школу, и стех пор её почти не видели дома. Она пропадала у подруг, на молодёжных "тусовках" и дискотеках, не имея желания ни работать, ни продолжать учёбу. Пожилые женщины, беседуя межу собой, качали головами, едва завидев Дину, окружённую толпой ребят. Они бы очень удивились, узнав, что среди этих же самых ребят "разбитная девчонка" слывёт недотрогой, дикаркой, воображалой, "много из себя строит" и даже "обнять себя не позволяет". Это делало её ещё интереснее; молодые люди ходили за ней толпой (каждый втайне предвкушал победу), но Дина ускользала от своих поклонников, как ускользала от родителей и родственников - от всех, кто покушался на её неприкосновенность, покой и свободу.
      Она была очень недурна собой, но особенно хороши были глаза: жгучие, чёрные, красивой формы, с длинными пушистыми ресницами. Дина не находила нужным даже их подкрашивать - до того они были выразительны.
      К дедушке ей совсем не хотелось. Это был отчим её отца, чужой человек не только ей, но даже отцу, который до сих пор его побаивался. Дед и внучка ни разу не виделись. Старику было уже около семидесяти лет; последние десять из них он прожил вдовцом, довольно замкнуто, занимаясь только работой, - он был врач. Он так сжился со своим одиночеством, что на приезд внучки согласился с нескрываемой неохотой.



      Через два дня Дину посадили на поезд и отправили одну в незнакомый город, к нелюбимому ею человеку, которого она совсем не знала.
      Целые сутки Дина скучала, спала, ела и думала про себя, что нет ничего хуже поездки в плацкарном вагоне. Наконец утром поезд остановился возле залитой дождём осенней платформе, и Дина в синем спортивном костюме, с большой дорожной сумкой через плечо, вышла из поезда.
      Пахло свежестью, травами, увядающими листьями и водой. Дина побрела вдоль платформы, слушая унылую тишину и шелест дождя.
      Автобус довольно быстро довёз её до улицы с двухэтажными каменным домиками. Она сразу заметила номер двенадцатый, покрашенный в жёлтый цвет, и, выбравшись из автобуса, направилась прямо к нему. Зашла за калитку, поднялась по лестнице и позвонила в дверь на втором этаже.
      Дверь тут же отворилась. Дина увидела седого, сухощавого, гладко выбритого старика с холодными серыми, очень ясными глазами - и поняла, что именно это и есть её дед.
     - Здравствуйте, - сказала она.
     - Здравствуйте, - ответил он, посторонившись. Она вошла. Он закрыл за ней дверь. Она достала что-то из сумки и протянула ему:
     - Вот деньги. Отец велел передать.
     Дед взял деньги и молча спрятал их куда-то в шкаф. Сказал Дине:
     - Вы будете жить в кухне. Там хороший диван. Есть хотите?
     - Если можно, - сказала Дина.
     - Можно, - ответил дед.
     Он был чисто одет, от него пахло сигаретами и одеколоном.
     За обедом он то и дело смотрел на Дину холодными глазами, потом спросил:
     - Правда ли, что ваши родители не могут договориться с вами?
     - О чём? - удивилась Дина, доедая суп.
     - О вашем поведении.
     Дина пожала плечами:
     - Это их проблемы. Я ничего плохого не делала. Просто весело жила, и всё.
     - Что такое, по-вашему, ВЕСЕЛО ЖИТЬ?
     - В гости ходить, есть всякую вкуснятину, танцевать, пить - немножко...
     Некторое время старик молчал. Потом уронил:
     - Сожалею. Здесь вам весело не будет. По вечерам у нас на улицах очень неуютно, я бы сказал, опасно. Криминогенная зона, как говорится. Опасайтесь случайных знакомств. В квартиру ко мне приводить кого-либо вообще запрещаю.
     Дина вызывающе улыбнулась:
     - Не приведу! Можно мне погулять, Алексей Николаевич? День ещё, всё-таки.
     Она нарочно не сказала ему "дедушка".
     - Гуляйте, - сухо ответил он, глянув на часы. - В восемь будьте дома, а то я просто не пущу вас.
     - Разве вы мне не дадите ключи?
     - Посмотрю на ваше поведение. И напоминаю вам: будьте осторожны.
     Она пожала плечами. Переоделась в ванной в красную юбку и свой давно не стиранный свитерок. Надела узорчатые колготки, модные ботинки и осенний короткополый плащ. Привела в порядок волосы. Сказала: "Всего доброго!" Ушла.


     Она довольно быстро освоилась в этом незнакомом городе. Немного побродив по нему, она зашла в первый же приглянувшийся ей бар и заказала кофе с коньяком и мороженое. В баре было полутемно, звучала музыка.
     К ней подсел красивый светловолосый юноша.
     - Какая фея в нашем сонном царстве, - сказал он чуть нараспев, не сводя с Дины восхищённых, томных и влажных глаз. - Позвольте узнать ваше имя?
     - Дина, - ответила она безмятежно.
     - Дина - чудесно! Ваше имя очень редкое и красивое, - он взял её руку и быстро поцеловал. Она засмеялась.
     - А меня Валерий зовут, - он улыбнулся ровными белыми зубами. - Может, выпьем за знакомство, Дина?
     - Немножко, - сказала она.
     - Самую малость. У вас совершенно потрясающие глаза: как два чёрных солнца! Дина, Дина... Правильно делаете, что не краситесь: краска меркнет перед цветом вашего лица, особенно перед вашими глазами. Я ещё не видел таких девушек, как вы...
      Они выпили и отправились вместе гулять по городу. Погуляв около часа, они зашли в ещё один бар, где уже началась дискотека, выпили снова и стали танцевать... Время пролетело незаметно, как одна минута.
      В одиннадцать часов Дина, поддерживаемая Валерием, позвонила деду.
      - Алексей Николаевич? - она пьяно рассмеялась. - Ку-ку! Это внученька. Не рано ли звоню?
      - Дина, - она услышала, как дрогнул от волнения его голос. - Где вы? Почему так поздно? Немедленно приезжайте ко мне! В конце концов, я прошу вас...
      - К тебе? - Дина расхохоталась. - К тебе! Так я и поскакала к тебе, старый зануда с лягушачьими глазами! Я тебе не родная внучка, ты, развалина. Я тебе никто. Воспитывать меня вздумал, комендатский час ввёл? Иди ты...!
      Она повесила трубку - телефон висел на стене у входа в зал. Потом Валерий вызвал такси. Они вместе сели туда. Он обнял её и поцеловал. Она не сопротивлялась. "Ну и что, - как сквозь сон думала она. - Подумаешь... Потом он на мне женится, и всё. И нет проблем". Всё-таки даже сквозь пьяную дремоту она удивилась самой себе - почему она с такой лёгкостью сдаётся на милость первого встречного, словно никогда и не была "Динкой-недотрогой"? Этот вопрос она для себя так и не разрешила - мысли расползались в разные стороны, ни о чём не хотелось думать. Одна-единственная мысль была постоянной в голове: "Я впервые так сильно напилась. Да, впервые..."
      Они приехали к Валерию домой. Прошла ночь, наступил день - день, полный тоски и головной боли. Теперь она просто боялась ехать к деду и, скрепя сердце, осталась у Валерия, который очень обрадовался этому. Они почти не вылезали из постели и почти всё время были пьяны. Грязь в квартире была непролазная - никто не убирал. В минуты просветления Дине становилось жутко от 
такой жизни. Её не раз тянуло сбежать, но не было ни сил , ни особенного желания. Она всё время испытывала какую-то гнетущую усталость, её тяготила грязь - вокруг неё, на ней, в ней; её почти беспрерывно мучило собственное внезапное падение. Здравый смысл внушал ей, что они с Валерием совершенно чужие друг другу люди, что они нисколько не любят друг друга, и что между ними ничего бы не было, если бы он в ТОТ вечер не напоил её. Тогда, чтобы утешиться, она звонила деду и грубо говорила ему:
     - Я ещё живая, ясно? Всё, пока!
     Она почти ничего не ела: Валерий тратил на еду очень мало денег. Так в угаре, грязи, голоде, пьянстве прошло около двух недель. В квартире стали появляться приятели Валерия. Ни один из них не был трезв. Все они хвалили Динину внешность и открыто завидовали своему "корешу". Валерий уже успел привыкнуть к Дининой красоте, но ему льстила зависть друзей, и он решил, что из этого вполне можно извлечь пользу, пусть и небольшую. Много ли ему нужно? Он непривередлив, к тому же, Дина, можно считать, теперь его собственность.
     Раз вечером, сидя без денег, небритый и пьяный, он обратился к своему ещё более пьяному приятелю Гоше:
     - Бабки есть? На пузырь бы!
     - Мне хватит, - ответил Гоша, который едва держался на ногах. - Я спать сейчас лягу.
     - А мне нужно, - не отставал Валерий. - Я недобрал. Дай, а? Ну человек ты или нет?
     - "Человек", - передразнил Гоша. - Лучше скажи, что мне за это будет?.. Если дам?..
     - Смотря сколько дашь. За стольник хочешь - Динку бери на всю ночь.
     - Динку? - Гоша даже слегка протрезвел от неожиданности и счастья. - На всю ночь? Не врёшь?
Тогда вот... держи свой стольник.
     - Я дверь запру, чтобы она не сбежала, - сказал, уходя, Валерий.
     Беседа происходила в коридоре, но Дина, сидевшая в комнате и более трезвая, чем обычно, всё слышала - и пришла в ужас. Она задрожала всем телом, но продолжала сидеть на диване, не зная, на что решиться. Впервые настоящий ледяной страх проник в её сердце - так. что руки и ноги отказались ей служить. Не двигаясь, оцепенев, она смотрела в стену широко раскрытыми неподвижными глазами.
     Она слышала, как ушёл Валерий, и как Гоша, тяжело дыша перегаром, ввалился в комнату. Она не смела пошевелиться. Гоша разделся, забрался в постель, позвал её к себе, но... почти тут же захрапел, побеждённый выпитой водкой.
     Тогда Дина с быстротой молнии вскочила с дивана. Ноги её дрожали и подгибались. Она была в юбке и свитере, босая; искать колготки и сапоги не было времени: вот-вот вернётся Валерий. Входная дверь, запертая им снаружи, не поддавалась, руки и колени тряслись, затрудняя малейшее движение. В отчаянии Дина дотащилась до окна и распахнула его настежь.
     Свежий ветер ворвался в квартиру на четвёртом этаже, осы'пал Дину листьями и разметал мусор по полу. Держась за раму, она влезла коленями на подоконник и глянула вниз. Внизу был двор - палисадник, покрытый травой. Это ободрило её; она подумала, что падать на траву гораздо мягче, чем на асфальт. Конечно, лучше всего было бы найти какую-нибудь верёвку и по ней спуститься вниз, но на это не было ни времени, ни сил. Перекрестившись и всхлипывая от страха, Дина забралась на подоконник с ногами, поднялась во весь рост, чуть пригнувшись, чтобы не задеть головой верхнюю раму, и, зажмурившись, прыгнула вниз!..


     Упала она удачно. Во всяком случае, разбитые колени и ладони для неё ничего не значили. Почувствовав себя на земле, она вскочила и опрометью кинулась бежать.
      С городом она была знакома плохо, но каким-то чудом ей вспомнилось, где расположен бар, в котором она познакомилась с Валерием. Добежав за полчаса до бара, она, не отдыхая, стрелой полетела к деду. Который час, она не знала, но на  улице было уже темно. Босые ноги, израненные камешками и осколками стёкол жгло, как огнём. На улице почти не было прохожих, и она радовалась, что некому с недоумением и любопытством смотреть ей вслед. Задыхаясь, она бежала всё дальше и дальше.
     Держась за грудь, с гудящей головой, поднялась она по лестнице, показавшейся ей спасительной, но бесконечно длинной, и в судорожном страхе замолотила в дверь - молча, обливаясь потом и слезами.
     Дверь распахнулась. Дина кинулась к ногам Алексея Николаевича, обхватила их и, захлёбываясь в слезах, забормотала:
     - Дедушка, миленький, родной! Закрой дверь, а то догонят. Убьют! Де-душ-ка...
     Дед молча запер дверь и поднял её на руки так легко, как будто был молодым и сильным. Он внёс её в кухню и положил на диван. Она схватила его руки и прижалась к ним губами; он мягко отнял их, и она увидела, что его холодные глаза полны на этот раз бережной и глубокой любви.
    - Откуда вы прибежали? - спросил он и немного виновато прибавил:
    - Я всем говорю "вы", не обижайтесь...
    Она торопливо глотнула поднесённую ей в чашке воду и ответила:
    - С четвёртого этажа прыгнула... колени... разбила... Дедушка, я всем говорю "ты"... я люблю тебя...
    Он крепко прижал к себе её голову и поцеловал в лоб и глаза, солёные и мокрые от слёз. Затем своим обычным холодным голосом сказал:
     - Вы коленками врояд ли отделались. Я ведь хирург. Сейчас посмотрим.
     Жёсткими цепкими пальцами он ощупал её ноги и сказал уверенно:
     - Вот он. Закрытый перелом. Сейчас наложим жгут.
     - Не может быть, - всхлипнула Дина. - Я бежала сорок минут...
     - Бежали, охотно верю. А вот теперь встаньте, попробуйте. Только осторожно.
     Дина приподнялась и, вскрикнув, побелевшая от невыносимой боли, тут же рухнула на диван.
     - Болевой шок, чувство опасности - всё это естественно, - Алексей Николаевич быстро нашёл какую-то прямую досочку и наложил на пострадавшую ногу широкий резиновый жгут. Потом оглядел Дину.
     - Сейчас я вас немного вымою, чтобы в больнице вы выглядели по-человечески.
     Он принёс таз с тёплой водой и умело смыл губкой кровь с её ступней и коленей, после чего обтёр ей лицо и руки.
      - Значит, вы уже не отрицаете, что я ваш дед? - спросил он мягко.
      Дина замотала головой.
      - Дедушка, когда я отрицала, это была не я! Не я!
      - Вот и прекрасно, - он взял её руку. - Вы, конечно, знаете, что я врач. Хирург. Так вот, я помещу вас в больницу, где работаю, в своё отделение; И мы будем видеться каждый день. Ладно?
      - Да, - Дина всё плакала. - Дедушка, ты ведь любишь меня?
      Он молча привлёк её к себе, погладил по голове, потом дал выпить какого-то лекарства:
      - Выпейте, успокойтесь. Да, мне кажется, я люблю вас. Я очень рад, что вы вернулись ко мне. Хотя бы таким образом. Очень рад... Я не знаю, что бы я делал, если бы вы не пришли. Мне было очень тяжело все эти дни.
      - И мне, - всхлипывала Дина. - Но я всё время была пьяная... голодная... и как во сне. Меня затянуло туда, как в воронку, я жила, как на морском дне, в какой-то впадине. На улицу-то ни разу не вышла. А ведь дома меня никто даже обнять не смел... И тут вдруг... А мне ещё и восемнадцати нет, дедушка...
Почему ты не искал меня через милицию?
      - Я пытался, - тихо ответил он. - Но так случилось, что вы позвонили как раз при них... при милиции... Они поняли, что вы живы и здоровы - и не стали вас искать. Сказали, что у них есть более важные дела.
      Он набрал номер телефона.
      - Инна Васильевна? Здравствуйте. Мне бы машину: у внучки перелом ноги. Закрытый. Удачный наредкость. Сразу рентген, всё, что полагается, - и в отдельную двадцать четвёртую. Пусть займётся Анисимов. Завтра я приду к обходу.
      Он сел рядом с Диной.
      - Ни о чём не печальтесь и не беспокойтесь. Что случилось, то случилось. Главное, приобретая опыт, не повторяйте ошибок. Вашим родителям я ничего не скажу. Все эти две недели я уверял их, что вы заняты подготовкой к вступительным экзаменам и пропадаете в библиотеке.
      Дина попыталась улыбнуться, но вместо этого опять чуть не заплакала.
      - Дедушка, у тебя есть зеркало? - спросила она.
      Он подал ей зеркало. Она глянула и отшатнулась. Из зеркала на неё глядело совсем чужое, усталое, бледное, опухшее лицо с погасшими глазами и бескровными губами. Видеть это лицо было невыносимо.
     Дед понял, что' она чувствует. Он убрал зеркало и мягко сказал:
     - Это скоро пройдёт. Этого не будет. Вы красивы от природы, и ваша красота останется с вами.
     Когда санитары уносили Дину, она протянула к Алексею Николаевичу руки:
     - Дедушка! Ты завтра придёшь? Придёшь?
     - Приду, - ответил он. - Вы увидите меня утром. Спокойной ночи, Дина.   
    

     ... Дина лежит одна, в маленькой чистой палате. Сентябрьское утро затуманило окна, полускрытые белыми занавесками. Неярко горят лампы. Нога в гипсе под одеялом почти не чувствуется.
     Её уже покормили завтраком: кашей и чаем. Теперь она лежит на чистом цветном белье, и всё, что происходило с ней последние две недели, кажется ей бредом. Когда она закрывает глаза, ей страстно хочется всё вернуть обратно, чтобы изменить события: вот она приехала к дедушке - и осталась дома, и не пошла гулять, и не было этого пьяного угара: целых двух недель в грязной захламлённой квартире с ненужным ей и равнодушным к ней никчёмным человеком...
     Она закрыла лицо руками. Как же всё это дико и нелепо произошло! Бессмысленно, грубо, издевательски-пошло. Как будто ею вытерли грязный пол - и выбросили вон.
      Дверь палаты отворилась, и она увидела Алексея Николаевича, прямого, стройного, седого, в белом халате, и рядом с ним молоденькую медсестру, которая что-то записывала в блокнот. Алексей Николаевич тихо сказал ей несколько слов, и она исчезла.
      Он прикрыл дверь и сел рядом с Диной. Её лицо медленно залилось краской, она упёрлась подбородком в грудь и прошептала:
      - Здравствуй, дедушка...
      - Здравствуйте, - он откинул одеяло и взглянул на её ногу. - Отлично. Вас уже осматривали?
      - Да. Анисимов.
      - Ну, тогда я не буду.
      Он коснулся рукой её щеки.
       - Вам хорошо здесь, Дина?
       Она схватила его руку и уткнулась в неё губами и носом:
       - Да!
       - Вы не расскажете мне, как вы жили эти две недели?
       Запинаясь, Дина повела свой поспешный горький рассказ. Она сделала его по возможности коротким и, наконец, умолкла, чувствуя, что не может больше говорить.
       Алексей Николаевич поднял её лицо за подбородок жёсткими пальцами, и его ледяные глаза заглянули в её - жгучие, полные стыда и раскаяния. Он улыбнулся:
      - Я уже не зануда с лягушачьими глазами? Не развалина?
      Дина спрятала лицо у него на груди.
      - Вдруг я больная? - бормотала она. - Вдруг ребёнок будет?.. О Господи! Дедушка, не бросай меня, миленький, самый лучший! У меня роднее тебя нет никого... Что же я наделала...
      - Не плачьте, - он прижал её к себе. - Если вы больны, вас вылечат. Если беременны - будет видно. Я не нахожу пока что причин для отчаяния. Вы любили этого человека?
      - Валерия? - глубокое отвращение появилось на Динкином лице. - Ни секунды! Никогда в жизни! А лягушачьи глаза - это у меня. Ты, дедушка, очень красивый, ты на князя похож. А я слепая дура. Спьяну наплела какую-то чушь. Прости меня. Ты простишь?
      - Давно простил, - он поцеловал её в волосы. - Отдыхайте, не нервничайте. Я вам кое-что принёс почитать, чтобы вы не скучали. Но это после обеда. А сейчас у меня операция на сердце. Я должен идти, Дина.
      - Ты сам делаешь операции? - взволнованно спросила Дина.
      - Сам. В особо трудных случаях.
      - Почему же мне этого не говорили? - шептала Дина. - Просто врач, мол и всё... Ни родители, ни бабушка, когда приезжала. Они вас не любят, дедушка?
      - "Тебя", - напомнил он. - Да, ваши родители не любят меня, хотя мы с вашей бабушкой очень любили друг друга. Я думал, что вы такая же, как ваши родители. Но вы другая... хотя и отчаянная. Ваша бабушка обожала вас; я не очень ей верил. Думал, вы мне чужой человек. Я до сих пор считаю, что меня вообще очень трудно полюбить. Но вы, кажется, сумели... Я рад.
      И он вышел из палаты, строгий, прямой, подтянутый, ступая легко и молодо, уверенно и твёрдо.


      Теперь она была совершенно поглощена мыслями о прежде чужом и неприятном ей человеке. Она думала о нём без конца. Едва завидев его, она трепетала от счастья и волнения. Она жила ожиданием его посещений, он сделался невольным властителем её дум.
      Вскоре Дину выписали из больницы, и она вновь поселилась в чистенькой дедушкиной кухне. Алексей Николаевич много работал: что-то писал в своей комнате, обложившись толстыми медицинскими книгами, особенно по вечерам. Дина смотрела на кухне телевизор. Она начала уже понемногу готовиться к экзаменам - и видела, что деду это приятно.
      Иногда, закончив работать, Алексей Николаевич заглядывал к ней:
      - Дина! Прогуляемся перед сном?
      Она всегда охотно соглашалась. Они одевались и выходили под руку - Дина радовалась, думая, как это должно быть, респектабельно и солидно выглядит со стороны.
      В такие морозные вечера, когда небо дышало надвигающейся зимой, и в чёрной густой бездне мерцали звёзды, Дине казалось, что она парит над землёй. Они шли по заросшему высокими деревьями парку, по едва освещённым холодным аллеям, и Дина то болтала без умолку, то со смехом взбиралась на деревья с низко начинавшимися ветками, как, бывало, делала это в детстве, то вдруг затихала и, прижавшись к деду, словно погружалась в тишину.
      Алексей Николаевич не мешал ей. Он не прерывал её болтовню, не удерживал от детских выходок - только смотрел на неё, втайне любуясь её живыми красивыми движениями, улыбкой, жгучими глазами с их беспомощным и в то же время прямым и ясным выражением. Всё это нравилось ему, странно и нежно волнуя сердце, отвыкшее от подобных чувств и полностью подчинённое рассудку уже многие годы.
       Когда Дина затихала возле него, вдыхая острый и чистый воздух, он смотрел на её слабо очерченный в полутьме тонкий профиль, обращённый к небу.
       - Вам не холодно, Дина? - спрашивал он.
       - Нет, - она тихонько шмыгала носом. - Дедушка! Ты никогда ничего не боишься?
       - Иногда я боюсь сам себя, - холодно отвечал он. - Полагаю, что и вы тоже.
       - Я? Да, - соглашалась Дина. - Но ведь ты всё о себе знаешь. Ты уже не запутаешься в этом мире, как я. Не споткнёшься, не упадёшь. Не то, что я: падшая. Осквернённая, точно невзначай, неизвестно кем, как, зачем. Порочная! Да?
       Он улыбнулся.
       - Давайте отдохнём.
       Сел на скамейку под фонарём и усадил её рядом с собой.
       - Вы знаете, - продолжал он. - У порочных людей совсем другие лица и мысли. С вами всё иначе. Если бы я был поэтом, я бы выразился приблизительно так: есть на свете одна девочка. Она может пить вино и ругаться. Может жить в грязи, без любви, без веры и надежды. Но это происходит с ней крайне редко, потому что у неё есть необычное имя - такое же ясное, как её шаг и дыхание. Есть удивительные глаза и душа, открытая любви, и слёзы. Она может, плача, упасть к ногам холодного, как лёд, старика, ища у него защиты, израненная, замученная. А ещё через два месяца - сиять улыбкой в темноте ночных аллей, взбираться на деревья, смотреть на звёзды, замирать и слушать тишину. Как тут не испугаться самого себя - и не привязаться к ней в эти минуты, и не стать зависимым от неё? Вот, в чём дело, Дина.
        Дина приникла лицом к плечу Алексея Николаевича.
        - Вы - моя внучка, - молвил он не без нежной гордости. - Больше, чем по крови - по вечному движению души. Вы - мой ребёнок и больше ничей.
        - Да, - прошептала Дина. - А ты мой, мой, дедушка! У тебя ведь нет других внуков?
        - Нет, - он ласково посмотрел на неё. - Пойдёмте домой, становится слишком холодно.
        И прибавил задумчиво:
        - Вы скоро выйдете замуж, станете взрослой...
        - Разве я ещё не взрослая? - возмутилась Дина.
        - Нет, - он засмеялся. - И это хорошо.


        Они приходили домой и пили под абажуром поздний чай с бутербродами.
        Прощаясь на ночь, Дина обнимала деда, а он целовал её в лоб. Иногда он брал её за плечи и подводил к окну.
        - Смотрите, сколько людей ещё не спит, - он указывал на огни в домах. - Портят здоровье. А мы с вами уже устали, да?
        - Да, - отвечала Дина. - Дедушка, знаешь, я в жизни не выйду замуж.
        - Ну и напрасно, - говорил он. - Непременно следует выйти.
        - Я бы вышла за такого, как ты, - признавалась Дина. - Но таких больше нет.
        - Найдутся, - отвечал он весело. - Ещё и получше...


       - Дедушка! Почему ты не называешь меня на "ты"? - огорчалась Дина.
       - Я почти никого на "ты" не называл, - оправдывался дед. - Разве что своих одноклассников. Простите. Дурная привычка.
       И улыбался, глядя на склонённую над учебником головку Дины, с заправленными за уши вьющимися волосами.
       Однажды, когда он сидел и работал, она вбежала к нему в комнату с мокрым и горьким букетом тонких разноцветных осенних веток - мокрых, холодных - и, подбежав, стремительно обняла его за шею. Листья ткнулись ему в щёку вместе с её губами и зашуршали возле уха вместе с её смехом. Он порывисто обнял её и спросил:
       - Вы дарите старику осень, Дина?
       - Я бы подарила тебе весну, - призналась она, прижимаясь к нему. - Но её ещё нет.
       Букет долго стоял на подоконнике, и аромат нежной прели таял в комнате. Алексей Николаевич, засыпая, часто слышал  лёгкие шаги Дины в кухне и коридоре, слышал, как она тихонько что-то напевает, счастливая, бессонная, полная надежд и жизни. 
      

      Однажды вечером они, как обычно, гуляли в парке. Уже наступил декабрь, но сухие листья едва присыпало снегом; они были почти все навиду. В небе сияла огромная луна, окружённая небольшими, почти неподвижными облаками. Дина по своему обыкновению что-то весело рассказывала деду, беспечная и жизнерадостная, но вдруг в парке раздались голоса, и она испуганно прижалась к Алексею Николаевичу.
      Голоса были пьяные, мерзкие.
      - Удивительно, - сказал Алексей Николаевич. - Я очень давно не слышал здесь ничего подобного.
      - Давай вернёмся, - Дина задрожала.
      - Думаю, не стоит. Мы просто свернём на другую аллею.
      Они свернули на другую аллею, но голоса вскоре настигли их и раздались впереди. Какая-то компания шла им навстречу.
      - Будем спокойно двигаться вперёд, - предложил Алексей Николаевич.
      Они продолжили свой путь по аллее и вскоре поравнялись с тремя пьянымии молодыми людьми, которые спокойно было прошли мимо них, как вдруг...
       - Да это же Динка! - воскликнул Гоша, узнав при свете фонаря свою сбежавшую наложницу. - Слышь, Валерка: это твоя Динка...
       - Где? - Валерий выругался и оглянулся назад. - Точняк, это Динка! Вот зараза. Делает вид, что меня не узнаёт. Эй, Динка, твою мать!..
       Его хриплый вопль подхватило эхо.
       - Узнали! - Дина заплакала. - Это они, они!
       - Бегите, Дина, - быстро сказал Алексей Николаевич. - И вызывайте милицию. Заодно и скорую, потому что мне придётся их задерживать... Живей!
       Дина помчалась по аллее быстрее ветра - словно какая-то неведомая сила стремительно понесла её над землёй. Валерий и третий из их компании бросились за ней, но неожиданный сильный удар остановил их, и оба упали на землю. Гоша кинулся на Алексея Николаевича, вслед за ним кинулось и двое других. Завязалась отчаянная драка, и вопли пьяных наполнили парк.
       Через десять минут всё стихло. Динка прибежала на то место, где оставила деда. Лунная аллея была пуста. Возле скамейки она увидела пятна крови - и больше ничего и никого. Слёзы хлынули из её глаз. Она громко закричала:
       - Дедушка! Милый! Родной мой! Где ты-ы...         
       - Я здесь, - раздался спокойный голос за скамейкой, в гуще деревьев. - Тут небольшая поляна; я лежу на листьях. Сюда, Дина. Обойдите кусты.
       В полутьме, спотыкаясь, она пробралась сквозь кусты на полянку и увидела полулежащего деда. Он был озарён луной и точно весь в серебре. Полянка, усыпанная листьями, полого спускалась к ручью, который негромко бурлил и поблёскивал в густой тени. Кругом стояла тишина.
       Дед несколько секунд молча смотрел на внучку, потом улыбнулся:
       - Ну что ж, пора менять привычки и переходить на "ты". Иди ко мне, Дина, не бойся. Только не дотрагивайся до меня. У меня в спине нож.
       Дина вскрикнула и закрыла лицо руками.
       - Ничего страшного, - сказал Алексей Николаевич. - Присядь вот сюда, на листья... Здесь не холодно. Ты всех вызвала?
       - Да.
       Дина осторожно присела рядом с Алексеем Николаевичем, молча давясь слезами.
       - Не плачь, - сказал он ласково. - Лучше посмотри на небо. Знаешь, где мы с тобой сейчас? В кленовой роще. Раньше здесь не было парка, а был настоящий небольшой лес. Летом, в зной я приходил сюда, к ручью - мне было тогда десять лет - и учил стихи. Эта поляна была вся в цветах, полна травы, листьев и кружевных теней. Я ложился под эти клёны, тогда ещё молодые, тоненькие, и учил Бунина. Я его очень любил и люблю до сих пор. Особенно, помню, мне нравилось в детстве его стихотворенье:
                Крупный дождь в лесу зелёном
                Прошумел по стройным клёнам,
                По лесным цветам.
                Слышишь? Звонко песня льётся.
                Беззаботно раздаётся голос по лесам.

                Крупный дождь в лесу зелёном
                Прошумел по стройным клёнам.
                Глубь небес ясна.
                В каждом сердце возникает
                И томит, и увлекает
                Образ твой, весна!
       Прошу вас, не плачьте, Дина, на морозе это вредно. Не плачь, моя красивая Дина, всё будет хорошо, гораздо лучше, чем было, ты это увидишь...
       Засверкали за деревьями фары подъехавших машин.
       - Мы здесь! - закричала изо всех сил Дина, выбегая им навстречу. - Мы здесь...


      В больнице тепло. Дина сидит, съёжившись, на стуле около палаты. Она уже знает, что Валерий, Гоша и третий, ей неизвестный, задержаны и арестованы, но это её почти не волнует. Она думает про Алексея Николаевича. Слёзы заливают её лицо, она сидит с опущенной головой.
      Из палаты выходит хирург Анисимов и, улыбаясь, наклоняется к ней:
      - Плачешь о дедушке? Всё в порядке. Лёгкие не задеты. Он будет совершенно здоров, завтра навестишь его. Иди домой.
      - Правда он будет здоров? - она с надеждой цепляется за халат Анисимова.
      - Правда, правда. Иди, отдыхай.
      Она послушно уходит, плача теперь уже от радости, и шепчет:
      - Крупный дождь в лесу зелёном... Дождь в лесу...

                К О Н Е Ц

      20-26 января 1998 г. (ДЛЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА - НЕ ДАТИРОВАТЬ!).