Илья Петрушин возвра¬щался к себе домой. Был в гостях у Егорыча на другом конце деревни. Приняли с ним немного, поговорили по душам. Давненько так уже не засиживались. Завтра выходной, можно немного и расслабиться. Работал Илья в колхозе механиком. Без его золотых рук не об¬ходилась ни одна техника. Председатель все никак не мог нарадоваться им.
- Без тебя бы, - говорит, - все, пропали бы. Ни за что бы план не выполнили.
И тоже верно. Техника нынче старенькая уже. За ней глаз да глаз нужен. А ра¬ботал Илья со всей душой, со всей нежностью относил¬ся к тракторам и комбайнам, может, и потому машина одного его и слушалась. Тут же оживала и работала с полной отдачей.
Илья шел легкой поход¬кой по деревне, поглядывая на небо. Бледнолицая луна ярко светила сверху.
- Ты гляди-ка, зараза какая, - улыбнулся он, - разыгралась-то как.
Кругом тихо. Хорошо. Только с невестами и гулять. Кузнечики поигрывают где-то в темноте. Илья вспомнил, как семнадцать лет назад с Марусей гуляли по деревне. Так же светила луна, так же подмигивали звезды с неба, так же играли кузнечики, так же было хорошо и легко на душе. Проходя мимо Сомо¬ва дуба (у Степана Сомова отец еще до войны посадил, так и прозвали), Илья запри¬метил чей-то силуэт. Кто бы это мог быть, да еще один? Подойдя поближе, Петрушин узнал своего соседа.
- Кузьмич, ты чего тут один скучаешь?
- Илюша, ты это?
- Ну а кто же? Чего, гово¬рю, сидишь тут один?
- Да я это, - старик про¬молчал.
- Снова?
- А?
- Снова, говорю, буя¬нит?
- Да нет, что ты, нет.
- А то я не вижу, - Илья присел рядом на траву, до¬стал папиросу, закурил. – Чего он у тебя опять?
- Успокоится сейчас, спать ляжет, э-э, - Кузьмич махнул рукой. – Все хорошо, Илюша, все хорошо.
- Поговорить бы с ним надо, не дело это.
- Ты что?! Не надо, не надо, Илюша. Он же сейчас дурной. А случись чего. Не надо, не надо.
- Это ты, батя, прав, ко¬нечно, но ведь это тоже, из¬вини меня, не дело. Когда же он у тебя за ум-то возьмется, а? Как опрокинет кружку бра¬ги, так и герой сразу. Паразит поганый.
Кузьмич слегка просто¬нал, толи соглашаясь, толи просто, чтобы не молчать. Илья посмотрел на него, на его печальные глаза и тяжело вздохнул. Жалко ему было старика. Живешь, работаешь, всю душу вкла¬дываешь в детей, а потом вырастают они и плюют тебе в эту самую же душу.
Речь шла сейчас о Мака¬ре, о младшем сыне Кузьми¬ча. Был у него еще Иван, да утонул пятнадцать лет на¬зад. А старшая, Елизавета, в городе сейчас, замужем, редкий раз приезжает. Макар тоже поначалу, как из армии пришел, в город подался. На Горьковском автомобильном заводе работал. В технике так же души не чаял. Же¬нился. И все бы хорошо, и голова и руки есть, а нет, запил, будь неладным оно это вино. И ведь как бывает-то. Одни выпьют, вроде бы и ничего, спать ложатся, тихие, но этот же, как опро¬кинет за шиворот, злыдень на злыдне. Бесы вселяются. Психует, с кулаками на всех лезет. Пожили с женой семь лет да разошлись. Понятное дело, сколько же терпеть бабе можно, когда руки то и дело распускают. Вернулся в деревню и опять задурил. Нет бы в колхоз устроиться Илье на подмогу, любой трактор с закрытыми глаза¬ми соберет, так нет, запил, и ничего ему теперь кроме водки не нужно. Вся радость у него в ней. К тридцати годам уже подходит, а на седого отца не стыдится руку поднимать. Выпьет и давай буянить. Кузьмич молча избу покинет, пройдется немного по деревне, подождет, пока тот заснет, только потом вернется. Сам уже на рожон не лезет. Дурной он, когда пьяный. Трезвый-то еще спо¬койный, все больше молчит. И сколько это продолжаться будет, неизвестно. Ясно одно, к добру это не приве¬дет, а за ум браться тот не собирается.
Илья потушил папиросу. Ругать и говорить о Макаре плохо сейчас не хотелось. Старик и сам все прекрасно понимал. Разговаривать нужно с тем, с молодым мерином, да только тоже все без толку, как об стену горох. Да ведь ладно бы, если Кузьмич плохим отцом был, пил, бушевал бы, другое дело. Так ведь мухи сроду не обидел, оттого и обидно. Хорошо Илья знал стари¬ка. Тихий, рассудительный, всегда в работе. Тамарку вот только как схоронил четыре года назад, молчаливым каким-то стал. Тяжело ему одному на старости лет, а тут еще и сын праздники устраивает.
- Может, накатим по¬маленечку, а? – предложил Илья.
- Да не надо.
- А то у меня есть.
- Ты же знаешь, я как-то не очень ее.
- Да я тоже не очень, - Илья тихонько вздохнул. – А вот сейчас бы немного выпил.
- У тебя чья? Никифо¬ровой?
- Баклановых.
- Баклановы хорошую гонят.
- Хорошую.
- У тебя с собой что ли?
- Дома. Да я схожу сей¬час, - Илья поднялся на ноги.
- Да не надо, не буди никого.
- Да я аккуратно. Ты толь¬ко это, Кузьмич, тут будь, не уходи пока. А я быстро.
- Да куда я уйду, - с хри¬потой произнес тот.
Илья отправился к дому. Очень хотелось выпить с Кузьмичом, разговорить его немного. Он прекрасно по¬нимал, как старику тяжело, а с Макаром завтра утром поговорит снова. Не дело это, когда сын на отца руку поднимает. Лишь бы пить бросил, а там бы с работою помогли бы ему.
Только Илья зашел в избу из комнаты послышал¬ся Маруськин голос:
- Илюш, ты?
- Гоголь.
- Кто?
- Да я это, кто же еще.
Илья разулся, прошел на кухню. Зашла Маруся:
- Чего не раздеваешь¬ся?
- Папиросы закончились. Посижу еще, покурю. Ночка-то нынче какая, а!
- Ты спать-то собира¬ешься?
- Сейчас приду.
Илья достал из шкафчи¬ка бутылку самогонки.
- А это зачем?
- Посмотри чего-нибудь в холодильнике, под закусь дай, - Илья убрал бутылку в карман брюк. – С Кузьмичом сейчас немного посижу и приду.
- Чего это он на ночь глядя-то? Опять что ли?
- Опять-опять. Нарежь сала и огурчиков положи.
Маруся стала приготав¬ливать закуску. Как и велел ей муж, нарезала сала, огур¬цов да ржаного хлеба.
- В милицию его надо, дурака этого, сдавать. Пусть там с ним разбираются.
- Сколько раз там бывал, толку-то.
- Мало, значит, был, - сказала та, протягивая мужу закуску. – Не прятаться от него на улице надо, а в ми¬лицию сдавать.
- Шибко все какие умные стали. Чей какой ни есть, а сын. Лешка-то наш подрас¬тет, буянить вдруг станет тоже, часто милицию-то вы¬зывать будешь?
- Ой, е мое, вот ляпнет тоже, не подумавши. Ты хоть подумай, прежде чем говорить.
- Растишь-растишь их, а потом кулаками вся благо¬дарность. Неужто Кузьмич плохим отцом был? Вот то-то же. А во всем она вот, дрянь эта виновата, - по¬казал он бутылку. – Только она и виновата.
Илья принялся обувать¬ся.
- Недолго только, ладно? – Маруся подала мужу кепку. Вообще-то она не пережи¬вала, потому как знала, что мужик у нее молодец. Рабо¬тящий, спокойный, не пьет. А если бывает и выпьет, то только на пользу. Работает день и ночь, и неужто креп¬кому здоровому мужику иной раз и не выпить?
Кузьмич по-прежнему сидел на старом месте.
- Ну, вот и я, - Илья при¬сел на траву, положив рядом тарелку с закуской. Открыл бутылку, налил немного в кружку, протянул старику, затем налил себе. – Давай, чтобы все хорошо было.
- Никого не разбудил?
- Да мою, хоть из пушки стреляй, не разбудишь, - махнул рукой, улыбнулся. – Ну, давай, Кузьмич.
Выпили, закусили. Ста¬рик задрал голову кверху.
- Звезды нынче как игра¬ют, посмотри-ка. Загляде¬нье. Мы с Тамарой всегда любили гулять по вечерам. Выйдешь, пройдешься по улице, на небо посмотришь, а звезды перемигиваются-перемигиваются. Моя все любила считать их. Да разве их пересчитаешь, - Кузьмич улыбнулся, - вон их сколько, попробуй, пересчитай. А каждую звездочку знала. Ты вот знаешь их, названья-то? – Илья пожал плечами. – Вот и я не знаю. А Тамара все знала у меня. Все при все. Интересная была, веселая-веселая. А пела как! Ууу! Ну ты помнишь ведь, да?
- Помню, конечно. Кра¬сиво.
- Красиво. Никто так в деревне не пел, как она. Запоет, бывало, в поле, и душа радуется и будто и не работал, столько силы сразу набегает, столько энергии. – Старик помолчал немного. – Ты с Марусей-то как по¬знакомился? Она же вроде из Суворова?
- Из Суворова, - Илья достал папиросы, угостил старика, закурил сам. – Ну как познакомились, - улыб¬нулся. – Нас тогда в их кол¬хоз посылали, а она дояркой работала там. Ну вот, слово за слово и…. Потом ездил к ней зиму-то, ну а весной уж к себе забрал да поже¬нились.
- Не умеешь ты, Илюша, рассказывать, - улыбнулся по-доброму Кузьмич.
- Да куда уж мне, - по¬смотрел Илья на старика и тоже улыбнулся.
- Ты наливай, наливай, - Кузьмич кивнул на бутылку. – Хорошая какая, зараза. Давненько я уже не про¬бовал. Умеют Баклановы все-таки гнать.
Илья разлил по кружкам самогонку. Снова выпили с ним, закусили.
- Тамара-то у меня ведь тоже не отсюда, из Чере¬мушек.
- Да?
- Да. Я там тоже какое-то время жил у них. Ты еще ма¬ленький был. Поехали, зна¬чит, мы с Филиппом Кондра¬шовым в Черемушки, к тетке его. А тут ехать-то до них тридцать верст. Приехали, он ей гостинцы от матери пере¬дал, окрошки с ним поели, ну, думаем, на прудик сходить надобно, рыбу посмотреть, а ближе к вечеру уж обратно. Закинули, значит, удочки, сидим, ждем. Клева нет, кх, - Кузьмич слегка кашлянул в ладонь. – И вдруг видим, а по другую сторону две де¬вицы молоденьких подошли купаться.
- Тамара была?
- Ну, а кто же. Да ты не перебивай, не перебивай, ты слушай.
Илья улыбнулся и по¬слушно кивнул головой. Ему даже приятно как-то стало, что смог разговорить ста¬рика.
- Мы с Филькой, недолго думая, удочки в сторону, раз¬делись и в воду. А у меня же вся спина в шрамах после немцев-то. Так я прям в ру¬бахе, - Кузьмич улыбнулся. – Подплыли, значит, к ним, а они на спине плавают, нас почему-то не замечают. Фи¬липп же сроду стеснитель¬ный был. А я сходу прям, в какой стороне, спрашиваю у них, Америка находится, куда, мол, плыть. Моя-то сразу шутку поняла, насчет Америки не знаем, говорит, а вот Турция в той стороне. И показывает рукой на берег, откуда мы приплыли. Быстро с ними подружились. Тамара у меня же всегда разговор¬чивой и веселой была. И вот знаешь, Илюш, вот как увидел ее, так и полюбил сразу. Вот тебе крест. Никог¬да я таких добрых и живых глаз не видел.
- А вторая, что за девуш¬ка была?
- Ой, я уж, если честно, Илюш, и не припомню. Оле¬сей, по-моему, звали. Знаю, что замуж вышла да во Вла¬димир уехала. А как звали, что-то и не припомню.
- Бывает. Я вот сослу¬живцев своих и то вспомнить порой всех по имени не могу. А ведь тоже три года бок о бок жили. И дружили-то как. А вот не вспомню, бывает, и все тут. Память она такая.
- Умирала она тяжело у меня. Тяжко мучилась. Все никак не забирал ее Господь-то. Вот ведь тоже, всю жизнь людям добро делала, радость дарила, никого не обижала, никому зла не желала сроду, доброй души была. А как животные ее любили, ууу. Да все ее любили. А умирала в му¬ках, - Кузьмич посмотрел на небо. – Зато теперь среди ангелов. И, слава богу, что не увидела, каким теперь сыно¬чек наш стал, - у старика на глаза наплыли слезы. – Не выдержало бы ее сердечко, ой не выдержало. Страдала бы как, сколько бы слез про¬лила, как бы намучилась с ним. А так он для нее навсег¬да хорошим остался.
- Кузьмич, - Илья поло¬жил на худое плечо старика ладонь. – Ну, чего? Ну, все хорошо будет. Да образумит¬ся еще. Да неужто за ум не возьмется. Возьмется.
- Дай бог, - Кузьмич про¬тер ладонью влажные глаза, отвернулся в сторону.
- Ты выпей немного, да¬вай налью.
- Нет. Все, Илюш, спаси¬бо, не буду. Пойду я к себе, наверное. Спасибо тебе. Пойду.
- Может, у нас заночуешь сегодня, а?
- Да у меня что, дома нету что ли, - старик поднял¬ся на ноги и Илья вместе с ним. – Спасибо тебе, Илюш, конечно, но пойду я.
Илья похлопал стари¬ка по плечу, проводил не¬много его взглядом и тоже двинулся к дому, по дороге размышляя о жизни. Вот ведь прожил человек жизнь, дожил до старости, любил, трудился, душу вкладывал в детей, а теперь от родного сына приходится прятаться. Вот ведь как. И ради чего, спрашивается, живем? Сно¬ва задрал голову к небу.
- А звезды нынче и прав¬да какие, а луна-чертовка, н-да, только с невестами и гулять...
Антон Лукин.