Без рейтинга.
НЕ бечено.
Я очень люблю историческую справедливость, но если я в нее зароюсь, то выйдет так же как "Безумству храбрых", то есть ничего не выйдет.
Пусть это будет какая-то другая реальность.
Размер: Мини
И вообще это скорее оридж. Без имен)
Осенние вечера прохладны и очень скоротечны, не успеешь отслужить вечерню, как пора готовиться к полуночной, а там и до рассвета рукой подать
Моя церковь стоит в стороне от больших дорог, и это значит, мой приход беден, и ко мне подходит поговорка: Беден, как церковная крыса.
Разница лишь в том, что у меня и крыс нет, запасы мои и так скудны, чтобы делиться еще и ими. Церковь Святого Михаила знавала свои лучшие времена.
А теперь...
Теперь только я, отец Михаил, и то, когда я пришел сюда, пять лет в церкви жила разбойничья шайка Николя Перекошенного, так что мне пришлось сначала вытурить с насиженного места этих безбожников, и только потом налаживать хоть какую-то, маломальскую благочестивую жизнь.
Нет-нет, не думайте, я не монах, да и священник из меня плохой, моя прошлая жизнь сырыми промозглыми ночами не дает мне спать, и я стою на холодном полу в своей, как я уже считаю, церквушке и молюсь, молюсь, молюсь.
За кого? Вот это мой секрет. И я унесу его собой в могилу. Правда до церковного погоста мне еще многие лета, я еще молодой, да-да мне всего двадцать семь, но в эти осенние ночи мне кажется, что все сто двадцать семь. Дай Бог ему многие лета, дай Бог ему счастья с ней, дай Бог ему здоровья и только побед на его кровавых турнирах, дай Бог, дай Бог...
Встаю я всегда в одно и то же время, и мне не нужны ни петухи, ни солнце. Ровно без пяти пять. Пять минут и я одетый и немного сонный, открываю закрытые на ночь двери церквушки и начинаю свой день, мой крест не жмет и не давит, я радуюсь каждому солнечному дню, и не печалюсь, если идет дождь, значит так суждено. Я не чувствую свое сердце, оно стучит отмеряя минуты моей жизни, но оно мертво, как мертв сейчас Николя, и как мертвы мои помыслы и мечты.
Нет, я честно провожу все службы:, венчаю забредших на свет огонька влюбленных, но чаще просто очень беременных девушек и несчастных папаш, а так же потом крещу явившихся миру новых младенцев, и, замыкая этот вечный круг- отпеваю покойников.
Как символично: рождение, крещение, венчание, отпевание.
И все ты трава на погосте рядом с церковью, но мне повезло, я буду похоронен за оградкой, такова моя награда за отказ жить мирской жизнью.
Ах, эта мирская жизнь. Если бы вы только знали, как я ее люблю и ненавижу, стремлюсь к ней и убегаю от нее.
Когда-то мой костюм блистал миллионами разноцветных камней, и люди со всей страны собирались на площади в столице королевства, чтобы посмотреть на мое выступление. Я выступал перед самим королем. А королева в восхищенно хлопала в ладоши, и после, я милостиво был допущен в ее будуар.
Нет, что вы королева вполне благопристойная женщина и мне перепал тугой кошелек набитый золотыми монетами, да знакомство с ним.
В те времена этот рыцарь состоял на службе его величества, выступал на турнирах, так как отец прогнал его, проклял, и отказался, пусть он единственный, но очень беспутный сын.
И этот сын гулял, прожигал свою жизнь, получая от нее все возможные радости и удовольствия, и даже участвуя в кровопролитных турнирах, этот везунчик судьбы, если не выигрывал, то отделывался малой кровью.
Мы встретились при царском дворе, и между нами вспыхнуло что-то, чему нет названия.
Нет, это даже не любовь, это тугой узел в которой связались две души, и когда после двух лет нашей истории, он вдруг решил вернуться в лоно семьи, и женится на благочестивой Катрин, выбранный в ему в супружницы строгими родителями, я в начале не поверил. И он впервые в жизни послушался, ибо церковь запрещает однополые связи. А он как-то ударился в веру, заставляя меня покаяться и забыть.
Забыть? Его?
Я могу забыть свои выступления, полеты без страховки под куполом цирка, голодное детство и бесконечные переломы, ушибы, растяжения, я могу забыть лицо матери, как кощунственно это не звучало, но его, Господи помоги, его я забыть не могу.
Я не смирился, я хотел показать ему всю красоту нашей любви. Я поставил самый беспечный номер, только я и высота: беспредельная, любимая, не прощающая осечек. Только высота и очень опасные трюки.
И я поплатился, летя вниз, я пообещал себе, если меня соберут с песка, и я смогу ходить, то стану священником.
И я выжил, я хромаю, и по ночам не могу уснуть от болей в раздробленных ногах, но я живу.
Я сам венчал его с Катрин, и он целовал свою жену у меня на глазах. После, после я ушел в эту церковь. Мне здесь хорошо. Спокойно. Мое сердце не горит, а медленно тлеет, засыпанное пеплом былой любви.
Так я и живу, отец Михаил при церкви святого Михаила.
Жил и буду жить всегда.
Времена нынче не спокойные. Я мало общаюсь с мирскими, только с теми, кто приходит на исповеди, не знаю, что с ним и как.
Разбойники снова поселились в нашем лесу. И значит, скоро появятся рыцари его величества, чтобы очистить лес от всякой швали, и я молюсь, чтобы его не было среди стражников.
Ночь выдалась холодная, первые заморозки сковали землю, и я ворочался на своем соломенном тюфяке, старясь забыть про боль в искалеченной в детстве руки, ноги как не странно не болели, а вот правая рука.
Когда-то еще совсем ребенком, я подрался с великовозрастным моряком, случайно зашедшим в наш трактир. Чего мы не поделили , я не помню, помню только удар кочергой и адскую боль в руке. Но это не помешало мне стать воздушным цирковым гимнастом. Великим.
Иногда уже в бытность моего служения Богу до меня доходили слухи, народ судачит, куда же пропал любимый клоун его величества. Действительно куда?
А я здесь, в своем персональном аду.
Но эта ночь снова перевернула все с ног на голову.
Видимо жалобы жителей окрестных деревень дошли до его величества, и солдаты ворвались в лес, разгоняя разбойников, устраивая им Варфоломеевскую ночь.
И вот когда под утро стихли крики, и запах гари окутал округу, я вышел во двор и ахнул.
Прямо перед дверьми церкви лежал рыцарь, весь в крови, его лицо скрывал шлем, но что-то екнуло у меня там, где когда-то билось сердце.
Я перетащил раненого к себе в домик, стоящий за церковью.
Господь не сжалился надо мной, и я знал, о да, я всегда знал, что у нас одна душа на двоих, и когда-нибудь этот тугой узел приедет его в мой дом.
И вот передо мной лежал мужчина, которого я любил, и если сказать четно, люблю до сих пор.
Да, я плахой священник, плохой человек, но сейчас мне хотелось просто лечь рядом и если он умрет, то умереть следом.
Только так.
Но он застонал, цепляясь за жизнь, израненными в кровь руками.
И он выжил, трое суток я просидел рядом, и когда перед рассветом я задремал, то проснулся от прикосновения губ к своим губам.
Господи, как давно меня никто не целовал. Как давно он меня не целовал.
Целых шесть лет. Шесть лет!
А потом просто спал рядом, а я гладил его коротко стриженые волосы, и целовал, целовал, целовал.
Он молчал, ничего не говорил о себе, и смотрел на меня своими огромными зелеными глазами. Но они, эти изумрудные глаза, были мертвы.
Я знал, я всегда знал, что нам сужено было быть вместе, это не просто каприз судьбы, это карма, это мой Бог, и пусть там, на небесах меня проклянут и запишут в безбожники, но я готов ради него на все. Я до сих пор любил его.
Но он молчал, только ночами крепче прижимал меня к себе.
Между нами ничего не было, только те первые поцелуи и наши воспоминания о жарких ночах и беспечных днях.
А однажды я проснулся один. Он ушел.
Он снова не вынес тяжести любви.
Я не виню его, он выбрал блеск королевского двора и правильную жизнь, я же бывший циркач, выбрал тихую стезю священника в самой глуши.
Только сейчас мне не больно. Мне не грустно, я знаю, что с ним все хорошо.
И я молюсь, каждый день, я молюсь.
Пришло лето, в этот год оно не принесло ни тепла, ни богатого урожая.
Я как-то заплутал в трех соснах, ища первые грибы, чтобы засушить, хоть какое-то подспорье в холодные зимние дни.
Я шел думая о том, что у него уже, наверное, много детей, и его Катрин, красавица и умница держит его родовое гнездо в своих маленьких, но крепких руках.
И у него все хорошо, и у меня тоже...
Все плохо. Очень плохо.
Поставив корзину на траву, я сел, расправив сутану, и стал смотреть, как солнце золотит верхушки старых сосен. Я даже не обратил внимания на топот копыт, ну скачут рыцари, скоро главный королевский турнир, и в столицу съедутся все маломальские приличные рыцари.
Господи, как красив был он в те времена. Его латы блестели на солнце, а яркий зеленый платок, развивался на острие копья, многие интересовались, кто та красавица, что отдала ему настоящий шелковый шарф, стоящий как небольшое королевство, а он только загадочно улыбался.
Откуда у меня такой шарф? Я купил его за бесценок у одного разорившего торговца, этот зеленый шелк так подошел к его глазам.
И он гордо носил его знак внимания. Моего внимания. Знак нашей любви.
Кто-то проскакал в сторону моей церквушки, но я не придал этому никого значения.
Отряхнув прилипшую траву, я взял корзину и пошел к себе. Пора готовится к вечерне.
Но не судьба.
На том самом месте, где я его нашел в прошлый раз, сидел рыцарь.
Мой рыцарь, без шлема и лат, в старом потрепанном камзоле.
И ...
Когда он увидел как я вхожу в покосившиеся ворота, то легко вскочил и протянул мне яркие тряпки.
И мне не надо было смотреть. Я знал.
Это мой прежний костюм.
В лучах заката, он переливался всеми цветами радуги.
Я улыбнулся, он без слов предлагал мне вернуться в ту жизнь. И снова это было его желание, и я....
Говорят, если есть любовь, и она настоящая, то рано или поздно, как трава среди каменных плит, как солнце сквозь серые облака, как родник сквозь толщу земли она найдет дорогу в сердца, и что бы там не говорили, соединит влюбленных.
Я в это верю, я ЭТО знаю.
А вы?
конец