НАЧАЛО http://www.proza.ru/2011/05/08/465
Мишка всё на Томку смотрел. Простоватое её лицо вполоборота, безмятежное, точно она не в машине , а дома, и ночь ими еще не меряна, спешить никуда не надо. Монотонят часы над головами, Денька сопит, и кровать усталому телу – радость. А кровать у них знатная.
Томка иного ложа, кроме железной старинной кровати, с панцирной сеткой, не признавала. Да и Мишке после рейсов спалось там по особенному сладко, нырнешь разом в теплый уют, чистых простыней, старательно взбитой перины - и до утра. Два года назад, прикупил Мишаня домой диван, да нет, скорее, диванище, еле втиснули его в дверной проем. Огромный, расписанный диковинными цветами по плюшевой обивке, монстр разлегся в в спальне на правах захватчика. Едва ребятня заснула, обновку, само собой, опробовали…Даже понравилось вроде…Но утром поднимался с него Мишаня на сто грамм не выспавшись, как будто дорогие мебеля, впечатляющие размерами, не давали телу отпустить себя…
Поупражнялись еще, надеясь приручить мебельного бронтозавра и …поехал Мишка на свалку за старой кроватью. Поехал тайком, если бы увидел кто, как грузит Дьяков панцирную рухлядь с деревенской мусорки , решил, что у мужика крыша потекла. Никто уже не спал на таких, разве, где в глухих деревнях.
– Том, кровать-то наша еще стоит? – улыбнулся Дьяков
Тома отозвалась чуть слышно:
– Стоит, Миш, – и тоже улыбнулась чему-то своему.
Вдруг захотелось до одури заснуть и проснуться утром в своей избе, где каждый венец его руками клался, и чтоб петух разбудил, горластый, сука, сколько раз грозился ему башку снести, кто же знал, что теперь вот тосковать по нему будет. Дома дел, наверное, накопилось? Брус бы под окнами поменять, подгнил, погреб обшить, а лучше бетонный сделать, расширить, чтоб места хватало и на картошку, и на батарею банок. Куда она столько готовит? Покос опять же, погода ни к черту, ладно если хоть август постоит. А может и разъяснит еще. Не вечна же морось. На недельку бы солнца не больше, трактором скосить, там три дня, и греби – не хочу, травы нынче богатые.
Мысли заскользили по привычному кругу, точно только этого и ждали, тут же вспомнилось, что надо бы коленвал у тракторишки заменить, и что грабли обретаются у соседа, и все забрать недосуг…
– Ты за покос заплатила? – Мишка нашарил рукой джинсы.
– Отдала. Предлагали еще у родника участок взять, Илясовы отказались.
– У родника,в Кукушкином логу? Можно. Там поляна, как ладошка, ровная и пырей. Два зарода только так поставишь. – Мишка языком прицокнул, прикидывая, во что станет покос…– Аренду не подняли?
– Нет.
– Добро. – попытался рассчитать, с тем прикидом, что солярка на рубль сорок враз подорожала...
Но отчего-то протянул руку и намотал на палец прядь Томкиных волос коснувшись щеки, она тут же прижалась к руке, судорожно вздохнув. «Дурёха» – мелькнуло с тем привычным чувством превосходства и мужской снисходительности, с какой он привык думать о жене – бабе бестолковой, глупой, и совсем без него, Мишки, беспомощной
И стало очень спокойно, уютно, точно вот сейчас он нашел важное решение, которое до этого долго и безуспешно искал, и теперь всё чего хотелось телу да и душе не упускать вот это очень простое и ясное решение. Впрочем, высказать его вслух он еще не решался и только думал лениво: «Чего уже прыгать, чего…»- и опять теплое и великодушное «Дурёха ты…»
Пробежался пальцами вдоль доверчиво прильнувшей щеки к шее,под затылок, наслаждаясь уже тем, что Томка вновь подалась навстречу ласке, прикрыв глаза, доверчиво, как животное, уверенное в том, что не оттолкнет хозяин и не ударит…
«На заднее сиденье бы» – подумал, приподнялся и рот открыл, чтоб предложить…Резко, зло, металлически сухо завибрировал, сотовый, колко рассыпая навязчивую мелодию. Мишка машинально взгляд бросил…С монитора белозубо улыбался Мозгуй
«Саша» - прочитал, не замечая предательски маленькой буковки «д», поставленной Бориской. А буква была крайне важная, объясняющая, что Мозгуй для матери не «Саша», а «дядя Саша» – человек не совсем родной, но и не чужой…Закостенел Мишка, но вдруг обмяк , протянул Томке телефон:
– Тебя, – растянул губы, предвкушая,вот сейчас услышит Труфанов: с мужем Тамара. И хорошо, что от неё самой услышит.
– Бери, – подтолкнув замешкавшуюся жену…
Она подержала телефон на ладони осторожно, как жабу, но послушно приняла вызов
– Тома! – раздалось явственно.
Томка прижала трубку к уху и тут же услышала, кроме труфановского голоса и обиженный детский плач. «О, Господи, ребятишки, ребятишки…» - забилось в висках.
– Ты где? Тут тебя потеряли уже? – взвился голос.
– Сейчас, сейчас! – заторопилась Томка, – Я сейчас буду. Бегу!
И повернулась к Мишке,попросить, чтоб довез.
– Будешь? – тихо спросил он, качнувшись всем телом вперед, точно разглядел под ногами что-то очень нужное, – Бу-дееешь?
И распрямился, вжал пальцы в Томкины виски, выворачивая её шею под каким то немыслимым углом, пытаясь увидеть, что же в глазах её сейчас…
– Миша! – жалобно всхлипнула Томка, – Ребятишки там, он же с ними, с двумя, Миша..
– Занятна-а-а, будееешь, значит.
Он решительно подобрал Томкину юбку, белье, все, что попалось под руку, и швырнул жене:
– Давай! Подмыться не забудь, сука! Солярой пахнешь. Ты же из под меня, меня….
И не договорил, хлопнул дверцей, ринулся прочь, на ходу натягивая джинсы, прыгая неловко, путаясь.
– Миша! Мишенька, – босые ноги обжег холодный бетон, но обхватила мужа, прижалась, успокоить надеясь, – Ты что же? Ты что подумал? Миша, я с Алексан Федорычем?
Мишка оттолкнул прильнувшую женщину и щелкнул пряжкой ремня. Простым этим движением,возвращая себе и силу и обычную насмешливость:
– А в койке ты его тоже Александром Федоровичем зовешь?
– Да нет же! Миша!
– Значит Сашей или Шуркой, – Мишаня распахнул дверцу и устроился на сиденье, натягивая кроссовки. Только Томка как есть нагишом стыла, кляня тугодумность свою, слова искала, а выходило не то и не так:
– Миша, я тебя, понимаешь тебя, я с ним, Миша, нет, Миша-а-а!
– Не надо, Томка, – Мишка неторопливо рубашку застегнул – Нормально все. Вы же бабы, все такие, погладь по спинке и бери. А!
Махнул он резко, ненавидя самого себя за наплывшую минутную слабость – ловко она с ним, крутенько приласкала…
– Оденься, я ворота открою. – и побрел тяжело к железным створкам. Потянул было засов, но обернулся и окликнул:
– Слышь, Томка!
Она тут же отозвалась:
– Что?
– А я и не думал, что ты стерва… Это ж он там пеленки меняет, пока мы тут кувыркаемся. Мозгуй – пеленки! – и закатился весело, через чур весело. – Ой, мать моя – женщина, Томка, Мозгуй, а?
Дождь застучал отчетливее, уже не выговаривая, а рокоча сердито, будто осерчал не на шутку на этих двоих, непонятливых. Дробили, частили, горохом рассыпались по шиферу гаража капли…Ругались.
Не слышала Томка, металась, путалась пальцами в пуговицах праздничной блузки. И молчала, не зная, как же сказать, и что сказать, и есть ли смысл говорить.
А Мишка ждал ответа, слез, криков, и что оправдываться начнет. Одному в виноватых ходить - тяжко. А ходил, не шло из головы Томкино удивленное лицо, кровь из разбитого носа, по губам и губы - ходуном. «Не надо, сына, устал он, устал…»
Святая! На святых молятся, с ними спать не принято. Но Томка все из себя невинность корчит, великомученица. Мишка поднялся и, добивая уже, швырнул:
– Да, нормально всё, Томка, не кипешись. От Ваньки ко мне бегала. И от Мозгуя прибегай.
Показалось Томе что сейчас, сию минуту, прошелся Мишаня, как по стеклу, по тому светлому и давнему, что жило в ней вопреки бабам его, ревности, злости беспричинной. Давнее. Хрустнули нестерпимо больно осколки, взвизгнули громогласно и тишина…только дождь холодный, такой стылый, острый, что дыхание в узел сошлось. Бегала от Ваньки…Да! Сунет босые ноги в шлепки и бежит на бережок. Но вот к нему ли? К этому ли Мишке? Или к другому? Тот небо над ней приподнял – ласковый. Ей тогда всё ясно увиделось: и Иван, вечно пьяный, и жизнь в пахоте, с куска на кусок, впроголодь, в вечном страхе, что последнее отнесет за бутылку спирта, и Борьку кормить нечем будет. А еще и то, что все время с Иваном, как слепая была, не представляя,по-другому можно жить. Иначе, с радостью. Будто радугу с неба снял, да на плечи накинул ей Мишка Дьяков. Это он был. Или не он?
И как в яму шагнула:
– От Мозгуя? А не было у нас ничего! Я…я…я…детьми клянусь! Вот Дениской, Борькой, Настей клянусь. Не было.
– Не было? – Мишка дорогу перегородил, – Врешь ведь?
Спросил, веря уже в то, что всегда железно знал, за что и выбрал её, на нож Ванькин нарываясь - верная она. Это у него все, что могло быть было. Но он-то мужик.
Томка остановилась и усмехнулась странно, криво, точно лицо онемело:
– Не вру. А вот теперь будет, Миша, устала я, пусти, всё.
– Как это будет? – опешил Мишка,
– Так. Пусти. Дети ждут.
Не успел ответить, звонко пропел за воротами гудок, Мишка на миг обернулся:
– Мозгуй!
Томка в дверь толкнула. Не бежала к воротам, шла, и ждала, что догонит, вцепиться в плечо, даже ударит, но остановит. Не остановил. Не бегал Мишка Дьяков за бабами.
Продолжение http://www.proza.ru/2011/10/08/1045