Ночь такая светлая. Кажется, что Луна заглядывает в каждый дом, освещая лучами все уголки. А в дни безлуния - только звёзды, которые иногда вдруг срываются, гаснут, оставляя чудный след в Небе…
***
-Петь, Петя, ты спишь? – шёпотом Серафима Александровна пыталась начать разговор с мужем .
-Нет, не сплю, Сим. Танюшку не разбуди, полуночница. Ей завтра в институт. Долго с книгами сидит, добросовестная она у нас. В отца. Вот только зря в политех пошла – не женское это дело. Сашка-то наша умная, но учиться никогда не любила. Институт бросила. Вот Леонид – молодец: и институт закончил, и диссертацию защитил, женился опять. Счастлив ли? – громким шёпотом отозвался Пётр Иванович из смежной комнаты, где раньше спали дочь и Танюшка.
-Ну, завёл старую песню, дед. Угомонись. Гусь свинье не товарищ. Лёнька из другого теста. Разные они с Сашкой. Добрая она, но бесхарактерная совсем. Ему другая нужна была. Уж сколько лет они вместе не живут, как Танюшка родилась, а ты всё печалишься. Дай Бог, чтобы с Юркой сладилось. Спи, - обречённо шептала Серафима Александровна, а её старинная железная кровать застонала скрипом пружин. Эту кровать они по всем гарнизонам с мужем возили. Свекровь подарила, наказывала беречь до последних дней…
Она теперь одна на ней спала. В комнате рядом с диваном внучки. Дочь сошлась с бывшим соседом по даче и давно ушла жить к нему. Танюшка, хотя и взрослая совсем стала, но ночью спала неспокойно: разговаривала, вскрикивала. Теперь Серафима Александровна, а не Сашка, быстро вскакивала с постели, нежно гладила внучку по голове своей маленькой изящной ладошкой. Танюшка затихала на огромном кожаном диване, который её, юную тоненькую, проглатывал в своих старых мягких подушках. А Серафима Александровна, снова завернувшись в одеяло, закрывала глаза и пыталась понять, на кого же похожа её внучка: на Раечку или Людочку, которые обе умерли ещё в детстве, до рождения Александры. Нет, ни на них, ни на Сашку – всё-таки она на Лёньку похожа. И учится хорошо. Всё ей интересно. Как же она любит эту ясноглазую девчонку с мягкими и тонкими, как у отца, волосами. У Сашки-то волосы тяжёлые и жёсткие. Совсем не под стать её безвольному характеру.
-Сим, завтра на кладбище пойдём: оградку девочкам покрасить надо, - совсем тихо, словно самому себе, вдруг проговорил Пётр Иванович. – Ладно, давай спать.
А спать не хотелось, о своей бессоннице тоже не хотелось никому говорить – хотелось каждую ночь закрывать глаза и вспоминать, вспоминать прожитые годы с их радостями, горестями и утратами, большими утратами… Пётр Иванович боготворил внучку, гордился ею. Всё чаще и чаще его мучил страх смерти, которой до рождения внучки он не боялся. Он был отцом не только Александры – он стал отцом для Танюшки. Не мог он простить Леониду развод с дочерью, не мог. Зятя он всегда уважал.
Сколько жить-то осталось? Успеть бы доучить девочку в институте: только второй курс начала. Слава Богу, пенсии военного им хватает. Дача выручает. И Александра с Юрием помогают.
Всё чаще Пётр Иванович вспоминал умерших ещё в детстве дочек-близнецов. Трагичная это была история… Нет, лучше не ворошить. Славные были девчонки, послушные, добрые. Как же он мечтал о большей семье… Счастлив, что вырастил дочь. Поднимет и внучку, но она всегда спрашивает, почему родители развелись, почему им никто не помог разобраться. Вырастет – поймёт. Девчонка мудрая не по годам.
Леонид совсем перестал с ней общаться даже по мобильному. Что-то у него не ладится, видно, в новой семье. А страдает дочь, что отец ни звонит, ни приезжает. Всё, конечно, наладится.
Танюшка не спала. Она любила ночные диалоги деда с бабушкой. Ей нравилось казаться спящей и слушать громкий шёпот самых дорогих людей на свете - дедули и бабули. Ей уже скоро девятнадцать, а они всё её маленькой считают, оберегают, как всю жизнь оберегали её маму. Может, поэтому она не вернулась к отцу туда, в Киев, где вместе учились, где вместе жили, где родилась она…
Татьяна знала, что мама очень любит и её, и бабушку с дедушкой, с которыми всегда была как за каменной стеной. Теперь она с дядей Юрой - им хорошо вместе. Мама такая красивая. Когда они идут рядом, все оглядываются и смотрят на неё, на её дивные волосы. Такие же тёмно-русые, как у деда. Говорят, что Таня похожа на отца. Но почему, почему не на маму? Мама похожа на деда...
Иногда Таня долго не засыпала. Нет, вовсе не потому, что шептались старики. Её тревожил дед. Изменился он за последнее время. Похудел, осунулся, совсем перестал улыбаться, хотя всё так же, по-военному, статен и красив. Совсем не седой, только виски серебрятся, а васильковые глаза потухли.
-Завтра убегу после первой пары, - планировала Танюшка. - Пойду с дедом на кладбище, а бабуля, наша царица, пусть ему печёт что-нибудь. Он любит. Заграбастает её потом в свои огромные ладони и будет носить по кухне вместе с пирогом. Как же мне это нравится. Бабулька совсем маленького роста стала, или я вымахала каланча-каланчой .
Ещё завтра маме позвоню, чтобы деду витамины для глаз купила, а бабуле – расторопшу надо. Пироги ей не на пользу. Поменьше бы их ела. А ещё медиком себя называет – никакого раздельного питания.
Какая-то щемящая боль пронзила Таню всю с ног до головы. Как бы она жила без деда, строгого, умного, доброго, работящего, всё умеющего? Где-нибудь живут ещё такие? Почему отец, про которого дед не сказал ни одного плохого слова, не такой? Почему он не звонит? Не приезжает? Забыл про неё?
-Дед, как хочу опять стать маленькой, совсем маленькой, - еле слышно в темноту ночи шептала Танюшка под мерное похрапывание Серафимы Александровны. – Чем старше становлюсь, тем больше мне не хватает тепла твоих больших рук и шершавых ладоней. Как же мне всегда было уютно, надёжно у тебя на руках. Ты, такой большой и сильный, долго не водил, а носил меня на руках в детский сад, держа в ладонях, как в колыбели. Да, пока бабуля, наша царица, не заметила это безобразие, как она говорила.
Дед, меня никто так не оберегал, как ты. Тогда, давно, мне казалось, что ты такой же сильный и большой, как отец. Красивый, как артист кино. Позже – умный, как учитель математики в школе, в которого были влюблены все девчонки. И я, конечно.
А в девятом классе я всех переросла. И ты, мой чудный дед, казался мне стареющим мальчишкой, который всюду меня опекает. Ты меня всегда гладил по голове, как бабушка сейчас, когда я ночью вскрикиваю во сне. Через мои мягкие волосы я всегда ощущала твои вечные мозоли – с годами они только приумножались.
Мой дорогой неугомонный друг! Как же я люблю тебя! Всё носишься по городу, пешком километры накручиваешь: вечно за всех хлопочешь. А машина - в гараже. Только дядь Юра и пользуется. Я помню, что четыре километра в день – это здоровье. Ты так давно в санатории ветеранов не отдыхал. А на правом виске жилка по вечерам пульсирует… Я давно заметила.
Дед, мои девчонки с курса говорят, что ты на профессора похож. А я и без них это знаю и никому не говорю, что ты кадровый военный в отставке. Обожаю, когда ты берёшь в свои жилистые натруженные руки книгу, надеваешь очки и долго читаешь любимого Чехова.
Танюшка медленно засыпала, вспоминая, как дед говорил, что не верит газетам и журналам. Интернету - тем более, хотя любил общаться с компьютером. Дед верил только Чехову - так уж сложилось. Внучке нравилось, как он длинным указательным пальцем поправлял дужку очков на переносице – да, вылитый профессор. Дед никогда много не говорил. Каждое его слово всегда было значимо. Таня помнила его аксиому: молчи громче.
Пётр Иванович всё ещё не спал. Ныло сердце: как же ему хотелось, чтобы Леонид приехал к внучке. Когда-то с ним дружили, как сын с отцом. Это в сердце осталось.
Надо было утром звонить в Совет ветеранов: у Сергея, друга по службе, юбилей. Достойный он человек – о таких нельзя забывать.
В сердце стало холодно и темно…
На дворе сентябрь, а Танюшке снилась пушистая зима. Она стоит на остановке, ждёт трамвай до института. Прямо по шоссе, среди несущихся иномарок, на санях с двумя белыми лошадьми медленно проплывает дед в парадном военном кителе со всеми орденами и медалями. Улыбается и машет ей рукой. А на лоб Татьяны падают холодные колючие снежинки…
-Танюшка, успокойся! Успокойся, не кричи, родная! – бабушка прижимала к голове внучки ледяную ладонь. – Дедушка умер... ночью…