Моя коммуналка. 16. Интерьеры

               

Мой отец жил в нашей коммуналке лет с четырнадцати. Десятиметровую комнату дали его матери – моей бабке К. Когда родители поженились, мама переехала к мужу, поменяв половину деревянного дома в районе Сокольников на точно такую же комнатенку, расположенную почти напротив бабушкиной.
Бабуля работала в торговле и считалась довольно состоятельной женщиной. Помню, как вечерами, нацепив на нос очки, она склонялась над круглым столом, освещенная оранжевым абажуром с шелковыми кистями, и громко щелкала колесиками больших деревянных счетов. А потом, послюнявив химический карандаш, вписывала цифры в хрустящие желтоватые бланки.

Я тихо сидела напротив, подперев щеку, и терпеливо ждала, когда она закончит работу. Болтать мне не разрешалось. Бабушка сразу бы выпроводила меня из своей комнаты, которая нравилась мне гораздо больше той, в которой жила я с родителями и бабушкой по матери.

Мать считала свекровь богатой женщиной, и я была полностью с ней согласна.
Во-первых, она жила одна, а мы ютились в такой же конурке вчетвером.
Во-вторых, в ее двустворчатом шкафу было большое зеркало, а у нас на его месте матово поблескивали темно коричневые доски.
И в-третьих, столовую посуду – тарелки, чашки и ложки с вилками мы хранили на полках того же шкафа, а у бабушки К имелся для этой цели настоящий буфет – интригующе сложное и загадочное сооружение.
 
Верхняя его часть с гранеными ромбовидными окошками чем-то напоминала мне невысоко взлетевший готический замок.  Между парящим  замком и тяжелой тумбой буфетного основания  имелось некоторое воздушное пространство, наполненное разными чудесными вещичками – изумительным по красоте резным графинчиком в окружении шести рюмочек из темно красного хрусталя на круглом, тоже хрустальном подносе, крохотными статуэтками курочек и петушков, лягушат и собачек.  Все это отражалось еще в одном узком зеркале, вставленном в заднюю стенку не совсем воздушного пространства и соединяющей летящий замок с тяжелой и крепкой буфетной тумбой.
 
Там же, на краю этого маленького рая, на фоне замка высилась полуметровая серебристая девушка-купальщица, отдыхающая после дальнего заплыва.
Серебряная девица мне ужасно не нравилась бездушным выражением на правильном, но несимпатичном лице и вызывающей позой, в которой она намеревалась передохнуть  между рекордами по плаванью.
 
Она расслабленно сидела на фрагменте камня, положив ногу на ногу. Голова надменно откинулась назад, короткие прямые волосы, слипшиеся от воды, тоже были откинуты от гладкого, ничем  невозмутимого лба. Руки от локтей, упирающихся сзади о что-то невидимое, свисали небрежно и устало, но от них исходило какое-то молчаливое презрение ко всему и ко всем на свете.

Много лет спустя я поставила эту серебристую особу на даче посреди неухоженной  клумбы, и все наши гости, увидев сквозь густую траву ее неоправданно гордую осанку и неприятное лицо, смеялись над ней в голос, называя ее "девушкой без весла". А я втайне радовалась ее публичному унижению. Но радость моя длилась недолго. Девица оказалась гипсовой и развалилась на куски к началу следующего дачного сезона, впервые перезимовав под открытым небом, а не под надежной чердачной крышей.

Всю стену над бабулиной кроватью занимал яркий фланелевый ковер с нарисованной на нем грудастой русалкой, лежащей на берегу темного лесного водоема и напряженно всматривающейся в омут подчеркнуто грустными мультипликационными глазами.

Еще на стенах висели две большие написанные маслом картины неизвестного автора, напоминающие голландскую живопись. Впоследствии наш сосед по даче выменял их у бабушки на настоящий самовар с трубой. С дачи он съехал и вскоре купил кооперативную квартиру.
 
Кроме такой же, как у нас, блестящей никелированной кровати с шишечками у бабушки К имелась еще роскошная тахта с тремя большими жесткими подушками. Белые чехлы на них были украшены по углам Капкиным вездесущим ришелье. Еще на тахте лежало несколько маленьких мягких «думочек» в наволочках, вышитых блогарским крестом. Рисунки и узоры на них тоже были исполнены подвального вдохновения Капиталины Гусевой, потому как у моей деловой бабули времени не хватало не только на вышивку крестиком, но и гладью.
 
А когда из мест отдаленных вернулся любимый младший сын бабушки Василек, вскоре женившийся на узкогубой Таисии, то в комнате началась просто какая-то вакханалия неземной красоты и нереально прекрасного вкуса.
 
Смекалистая молодуха выкрасила обыкновенной медицинской зеленкой кусочки марли и подложила их под Капкино узорное ришелье на тахтовых подушках. Я замерла от восторга, когда впервые  увидела эту потрясающую изумрудную подставу…

Вышивать Таисия умела не хуже Капки. Она заполнила своим искусством пустоты в одиноком бабулином быте. Про занавески на окнах можно было слагать гимны… На круглом столе с накрахмаленной, вышитой гладью скатертью появилась «дорожка» с какой-то узелковой вышивкой из нежных мелких розочек. На нее водрузили высокую узкую вазу из желтоватого стекла и воткнули туда алые бумажные маки.

 Такие же «дорожки» с разноцветными выпуклыми розочками заполнили стены комнатенки, а одна из них пролегла под красным хрустальным подносом с ажурным графинчиком и гранеными рюмочками, снизив пафос грозной красоты моего любимого буфета-замка и отразившись в его узком зазеркалье нежными розовыми бутонами...

Как же я зауважала Таисию – рукодельницу-новаторшу. Как хотела быть похожей на нее, когда вырасту…