Дождь над аэродромом… Первое октября, словно и не было лета. На бетонной спине перрона зябко расползаются лужи, и радуга бензиновой пленки на них – последнее напоминание о настоящей, летней радуге. Низкая облачность жмет виски, холод пробирается под одежду. Быстро, бегом пересечь перрон, чтобы ледяные капли не падали за ворот, скорее-скорее под крыло – дюралевый зонтик. Предполетный осмотр – как можно более беглый, мерзнут пальцы, и с тоской вспоминается горячий электрочайник в каптерке на старте. Но это уже далеко, так что быстрее внутрь. Обогрев кабины лучше пока не включать – иначе воздух к двигателю пойдет нефильтрованным, ну нафиг, так согреемся. По стеклу фонаря кабины сползают капли, заляпанные глиной подошвы ботинок неловко оскальзываются на педалях. Ремень, гарнитура, «Мастер». Запрашиваю запуск на стоянке и невольно оговариваюсь, называя въевшийся в кровь номер борта… бывшего борта. Взгляд скользит по табличке на приборной доске, исправляюсь, называю правильный номер. Ключ на старт, Цессна вздрагивает от оборотов, задирая легкий хвост, с лопастей винта летят капли, ползут по стеклу точно салют.
Мокрая вторая РД, мокрая полоса, прямо чувствуется как из-под шасси летят комья глины.
Прямо перед ВПП на рулежке выбоина, заполненная водой – выбираю штурвал, поднимаю носовую стойку - она у нас слабенькая, ее жалеть надо. Дождь точно грязная тюлевая занавеска размывает контуры ангаров вдали. Исполнительный старт запрашиваю прямо с рулежки, дают южный курс. Надоело тащиться как черепаха по кочкам: добавляю режим, круто доворачиваю на полосу под прямым углом. Резкие движения – мой вечный недостаток. За крутой взлет, за чересчур быстрый набор высоты, за жесткие развороты с сильным креном меня здесь давно дразнят «бомбером» и говорят, что руки у меня заточены под ТУ. Ну и пусть, у меня в этой резкости и стремительности вся моя жизнь. Согласовываю компас, занимаю центр полосы. И вот он, этот момент, ради которого можно позабыть и холод, и дождь, и тяжесть в висках. Номер борта и три коротких слова: «К взлету готов». Пока дают разрешение, успеваю выпустить закрылочки на 10, больше не надо. Выдох… пятки сползают на пол, взгляд становится цепким, я нехорошо, хищно щурюсь одними нижними веками – признак азарта. Резкие движения, говорите? Ага, я ваще резкая как понос – и пальцы вдавливают РУД до упора в долю секунды. Начинаем разбег. Скорость видна и так, но кошу в приборы все равно: 50… 60… 80, стойка пошла! Руки и рога штурвала делаются как бы как бы цельным каркасом, намертво фиксируя угол – сейчас оторвемся. Выдох… вдох… и вот внезапно пропадает тряска от шасси – мы в воздухе. Ползет стрелка высотомера, отсчитывая звонкие метры над полосой, ползет стрелка указателя скорости – чуть отжимаю штурвал для разгона, ползут по стеклу капельки дождя. Иду в набор. Вспоминаю, как однажды в один из первых полетов передрала угол тангажа – изобразила кобру, потеряла скорость до минимума. Помню тогдашний рев Сергеича «не задирай нос, ептвоюмать!!!» и его резкий удар по штурвалу, жуткую горку, во время которой меня впечатало макушкой в потолок, противное ощущение перегрузки. Эх, было ж такое и со мной!
В небе нынче серо и холодно, включаю обогрев ПВД. Теплеют руки, они на штурвале всегда теплеют, словно самолет делится с родной душой своим теплом. РУД отполирован до блеска тысячей прикосновений, а пальцы отполированы РУДом – на большом и указательном у меня мозоли, поперек обеих ладоней тоже – эти от штурвала.
Сквозь серость дождя земля все равно удивительно яркая – ибо золотая осень. Улыбаюсь – летом леса были зелеными, а поля – желтыми от одуванчиков. Теперь кто-то перекрасил наземные ориентиры с точностью до наоборот. Прибираю режим, и теперь сквозь шум двигателя слышно как по фюзеляжу стучат капли дождя. Удивительное открытие. Жмет виски, чертово давление. Ориентиры теряются в серой пелене осадков, видимость – где-то километров восемь. Ничего, работаем. Вспоминается фраза Сергеича «хорошие летчики летают при хорошей погоде, а ***вые – при хуевой». Ничего, будем хуевыми летчиками, хе!
Сергеич у меня – человек-осень. Я уж не знаю, как оно там у ванильных барышень, которые пьют кофе, смотрят на дождь и думают о Нем, но у меня на высоте 300 м наблюдается нечто подобное: пейзаж наземный навевает. Рыжеватые, в серых разводах дождя лесопосадки оттенком напоминают его полуседую шевелюру, а блеклые лужки – точь-в-точь цвета светлых серо-зеленых командирских глаз. Эй, осень, улыбнись-ка еще фирменной косой ухмылкой, обветренными губами, блесни золотым крестом солнца в вырезе облачной рубашки, ткни в плечо-крыло кулаком ветреного порыва. Господи… этот человек для меня велик как весь сотворенный Тобою мир. Николай… Николай… - поют лопасти винта, рассекая дождь. Однако… Никогда раньше не писала про любовь, и даже сейчас пытаюсь обойтись иносказаниями. У нас вообще-то с Сергеичем неписанная договоренность о разделении летной работы и личной жизни. Я эту грань ощущаю даже физически: невидимый рубильник переключается, как только мы на пару бочком перешагиваем порог КПП аэродрома. По эту сторону вертушки все иначе, как шутит Сергеич «Летчик – существо бесполое». Но я давно придумала себе оправдание: в воздухе этой границы нет, здесь вообще нет границ, поэтому думать о Нем – можно, главное, ориентиры не проморгать и в приборы поглядывать. А кофе, кстати, уже наружу просится – закидалась с утра лишка – дома с Сергеичем, в штабе с ним же, с ним же на старте перед вылетом. Убью гипотонию лбом о валенок, что называется!
Кромка облаков – 600 м, не хочу туда. Там страшно и нечего есть. Шучу. Есть пока неохота. Странное это все-таки дело – летать. Дуализм какой-то, прости Господи! С одной стороны – жесткий, ежесекундный контроль своего дюралевого тела в пространстве, а с другой – ощущение полного безвременья, внепространственности, серо-стального киселя вечности. Мне еще говорили, что у меня за штурвалом с дикой скоростью меняется выражение глаз: с сосредоточенного хищного как прицел прищура до широко распахнутых детских блюдец. Это глаза по-своему борются с дуализмом, видимо. Моя жизнь вообще сплошной дуализм нынче, ей-Богу, ощущаю себя временами электроном – ну, вы помните: «Частица, длина волны которой…» и далее по тексту. Тех, кто понял смысл – прошу строем в шеренгу по трое в психдиспансер, как говорил наш физик. Вот я лично клинически здоров, годен, ВЛЭК прошла – поэтому и не понимаю. Понимания нет, а дуализм есть. Взять хоть перечитать предыдущую фразу – это не опечатка, многие прилагательные и глаголы прошедшего времени я произношу в мужском роде применительно к себе, хоть уже 28 лет как не юноша – это меня радиообмен испортил. Слова «понял», «готов», «пошел» - наиболее употребляемые из этого списка. Развитие темы: двойственность гипертрофированно-женственной природы и мужской работы, требующей воли и силы характера. И снова переключатель, как на КПП: леди в элегантном платье, аристократические жесты и походка от бедра – по ту сторону, а по эту – цепкий валкий боцманский шаг, мешковатая полетка, и даже сигарету держу совсем не по-дамски – большим и указательным. Опять цитирую Сергеича – это мой пристрастный взгляд со стороны: по ту сторону – объятья, поцелуи и «девочка моя сладкая», а по эту – дружески в бок локтем и «не ссы, ты ж мужик!». Сама смеюсь, но двойственность, двойственность. Корпускулярно-волновой дуализм. Но я электрон, мне положено.
В небе пусто, в такую погоду ни один нормальный человек летать не полезет, а я не из их стаи, я баклан-одиночка. Я работаю, я смотрю, я думаю, я дышу здесь так, потому что кожей ощущаю, что Бог еще немножечко ближе. А вместе с Ним – и души тех, кто ушел: моих отца, деда, бабушки, родителей Сергеича. А также души тех, кому еще не подписан приказ об убытии на Землю в телесную командировку - например, моих дочки и сына. Иногда мне кажется, что я слышу их.
Хотела написать про осень, а вышел вот такой поток сознания. Никогда не любила подобные тексты, мой аналитический ум их не воспринимает как жанр. СпрОсите тогда, зачем пишу? Сложный вопрос… Наверное, однажды я покажу это нашим с Николаем дочке или сыну. У ребят при отличном генном наборе будет хреновая наследственность в виде родителей-летчиков, может, они и зачаты-то будут в номере аэродромной гостиницы. Пусть почитают мамин послеполетный гипотонический бред, который она строчила на старте, маскируя писанину под заполнение бланка штурманского расчета с НЛ-10 в руках для конспирации. Пусть вдохнут дождь, пахнущий никотином и бензиновой гарью, вслушаются в треск рации, в смех и болтовню техников, в вибрацию швартовочных оттяжек на осеннем ветру. Пусть прочтут между строк о мечте, любви, сомнениях выбора, и о том, что выбора, на самом деле, не существует – это мы творим свою реальность своими сомнениями и страхами. И только после этого пусть идут в пилоты – династию-то надо продолжать, как ни крути! И пусть никогда не жалеют о принятом решении, ибо каждое принятое решение – безошибочно!
/01.10.2011/