Доброта

               
Rira bien qui rira le dernier.*
 
  Он ходил из стороны в строну.  За окнами чернела безмятежная летняя ночь. Бледный серп луны то появлялся, то снова пропадал в пелене едва-едва плывущих облаков. Безлюдные улицы дышали тусклым светом  фонарей и тех немногих горевших окон, за которыми кому так же не спалось, как и ему.
   Он резко остановился – какая-то мысль, мысль необходимая как воздух наконец-то посетила его после стольких мучительных часов. Замутненные глаза понемногу прояснялись, дрожь в руках утихала, биение сердце принимало нормальный ритм. Он поднес руки к лицу и как бы украдкой посмотрел в окно – ничего. Он быстро подошел к столу и принялся за работу – оставалось всего два дня, а он продвинулся чуть больше, чем на половину. В комнате стояла безучастная тишина, поминутно нарушаемая глухим щелканьем клавиш.
   Ничего, ничего нового, что могло бы кого-то удивить, возмутить, оскорбить, прожечь, восхитить,  прострелить, разжалобить  – никчемный набор стандартных фраз, встречающийся в каждом втором романе. Мысли сбивались. Неожиданность – вот   чего он хотел, но каждый новый вариант развития  сюжета был настолько тосклив, до такой степени предсказуем, что едва ли мог вызвать у читателя хоть малейший интерес. Он пытался поставить себя на место своего героя, вернее нет, он сам хотел стать своим персонажем с его мыслями, драмой, апатией, бессмысленностью и сарказмом. Как он сам поступит, стоя у этой  двери? Нажать на звонок и с содроганием сердца слушать, как с той стороны отпирают замок – банально, однако правдоподобно и логично. Хорошо, с этим еще можно согласиться, но дальше? Но  что, черт возьми, он скажет, да и сможет ли он произнести хоть слово?
    Все молчало. Он снова встал. От стены к стене, от мысли к мысли, от удара к удару – это было невыносимо.  Он остановился и посмотрел в зеркало – боже мой, разве это то, на что он так надеялся несколько лет назад, разве это лицо человека живущего и созидающего, разве это может быть правдой –  нет, все, что он видел, было лишь жалкой пародией на собственный замысел.
   Он то садился, то опять вставал и бродил от тупика к тупику, как заговоренный. Воздух становился плотнее, шаги все более неуверенными, мысли -  да их, как будто, и вовсе не было.   
   Господи, сколько бы он сейчас отдал только за то, чтобы просто с кем-нибудь поговорить. Нет, не то - он не хотел просто поговорить – хватит, с него уже было более чем достаточно этих пустых, ни к чему не ведущих бесед, этих безымянных людей, этих ненужных телефонных номеров, многообещающих слов, чужих квартир и кроватей, сонных прощаний и томительных сожалений о бездарно потерянном  времени. Все это бред, бред, зачатый в распутстве, бред, который затягивает, как трясина, который пожирает тебя, как  коршун падаль, бред,  который не имеет ни названия, ни сроков, ничего.
   Он пытался собраться. Итак, ситуация – подъезд, этаж, вечер, полумрак. Он стоит перед дверью – позвонить или нет? Конечно же, с одной стороны, это было бы более чем глупо вот так просто уйти, уйти, не предприняв ровным счетом ничего. Но, с другой, на что он мог надеяться, стоя сейчас здесь, на что? Столько всего прошло, не сбылось, погибло , столько всего было не так, сколько всего. Да, конечно же,  такие истории встречались повсюду, но пока нечто подобное не случится именно с тобой, есть какая то глупая надежда, что удастся обойти, убежать, побороть, задобрить, удавить, прогнуть и что там еще.
   Он вспомнил Париж – этот удивительный по своим контрастам город, город неожиданностей и иллюзий. Была поздняя весна. В это время года Париж, как юная, пылкая любовница, в порыве безотчетной страсти протягивает к тебе свои белые, тонкие руки полные мольбы и жажды и насколько бы сильным духом не обладал человек, он неизбежно отзывается всем своим существом на этот порыв жгучего желания, сливаясь в дурманящих объятиях с этой жрицей любовного искушения. Париж! 
   Первое время он просто гулял по городу. Его постоянно куда-то влекло и если он останавливался где-то, то не более, чем на десять – пятнадцать минут. Все было ново и пленительно – соборы, площади, памятники, мосты, улочки,  лица, воздух, настроение. Он был настолько заворожен и поглощен Парижем, что порой даже не замечал, как, прогуливаясь по Елисейским полям, незаметно для самого себя оказывался уже на площади Сен-Сюльпис, которая в совою очередь чудесным образом превращалась в бульвар Распай или Монпарнас.   Май плавно перешел в июнь, и он все более и более проникал в глубины устройства жизненных коридоров  этого сказочного  города.            
   Было ясное, воскресное  утро. Площадь Богезов в это время безлюдна и умиротворенна. Лучи восходящего солнца  ласкали его невыспанное, но довольное лицо. Легкий ветерок предавал  окружающему оттенок чего-то веселого и беспечного.  Он шел к Морису. Морис был его недавним приятелем, с которым он случайно познакомился в кафе “ Планета”.  Он вошел в небольшой дом старинной постройки. Морис жил на шестом этаже. Квартира Мориса была достаточно просторна, несмотря на то, что излишняя мебель занимала много места и повсюду было разбросано множество всяких книг.  Выпив по чашке кофе, друзья вышли из дома.
   Весь день они гуляли по разным местам и рассказывали друг другу обо всем на свете.  Вечером Морис предложил ему сходить в “Наваждение” – небольшое, но очень уютное кафе на улице Шато, где Морис познакомит его со своими друзьями и с одной русской девушкой, приехавшей в Париж всего на несколько дней. Так как других планов на этот вечер не было, он охотно принял предложение Мориса. Вернувшись в гостиницу, он решил немного поспать, что бы убить время до назначенного часа встречи.
   Город погружались в вечерний сумрак, с Сены веяло приятной прохладой. Он не спеша дошел до улицы Шато, где его уже поджидал Морис и с ним еще несколько молодых людей. Кафе “Наваждение” находилось тут же поблизости. Оно действительно оказалось очень уютным и приветливым местечком.  Компания  сидела в углу залы за столиком в ожидании красного вина и фирменного мяса. Морис пребывал в необычайно радостном и воодушевленном расположении духа – он постоянно шутил, рассказывал всевозможные истории и небылицы, чем от души веселил всех собравшихся. Друзья Мориса оказались весьма славными и добродушными людьми. Он быстро нашел общий язык со всей компанией и чувствовал себя комфортно и уверенно. Он начал рассказывать им о том, как живет у себя на родине, чем занимается, какие там люди и все, что приходило на ум. И тут Морис обратился ко всем присутствующим и произнес - “ А вот и они!”, указывая на дверь. Он повернулся, и сухая бледность покрыла его изумленное лицо.
    Да, это больше походило на чью-то злую шутку, чем на реальность, но спорить было бесполезно -  в сопровождении двух  мужчин вошла она. Ему показалось, что в ее всегда насмешливом взгляде на мгновение появилось что-то новое, какая-то неподдельная грусть и может быть раскаяние, может быть. Но все это исчезло так быстро, что он не мог понять, было ли это на самом деле или же это просто померещилось ему из-за сильного смятения и неправдоподобности встречи.
    Никто из друзей Мориса ничего не заметил, как и сам Морис. Подали вино и мясо, салаты и устриц. Время шло. Больше всего ему хотелось просто оставаться в стороне, что бы о нем все забыли и не вспоминали как можно дольше. Но, как на зло, Морис, вставая с каким-то торжественным видом,  поднял очередной бокал вина и попросил у все минуточку внимания.
   - Друзья, начал Морис, недавно со мной произошел один удивительный случай, который настолько сильно на меня подействовал, что мне даже не хватает слов, чтобы передать вам всю полноту моих эмоций. Среди нас сидит уникальный, даже гениальный человек (Морис показал в его сторону), с которым меня свела судьбы в один прекрасный день. Это человек, который научил меня заново видеть мир, благодаря которому я переосмыслил многие вещи, человек…
   Морис говорил громко и как-то через чур пафосно, хотя и было видно, что слова его шли от сердца. Речь его была долгой и проникновенной, несмотря на то, что время от времени он сбивался и путался в длинных фразах.
   - … и что самое главное, этот человек умеет по-настоящему любить, а этот дар в наше то  циничное время бесценен! Да, друзья, это настоящее воплощение самых искренних, нежных и преданных чувств. Я предлагаю выпить за то, что такой человек сегодня проводит этот прекрасный летний вечер с нами. Дай бог, чтобы у него в жизни все наконец то сложилось как надо и печальные мысли навсегда оставили его ясную голову. Выпьем же за это, выпьем!
    Все в необычайном оживлении подняли свои бокалы, тост Мориса был принят как нельзя лучше.
Новые бутылки с вином стали подавать все чаще и чаще, глаза начинали поблескивать, языки заплетаться, возгласы становились все сильнее и громче. Он ничего не пил и не прикасался к еде. С каким-то сконфуженным и уязвленным видом, беспокойно посматривая на русскую девушку, он никак не мог уловить общую нить беседы и на все вопросы отвечал вскользь, даже не вдумываясь в их смысл. Морис, заметивший его отсутственный вид, обратился к нему с дружественно-покровительственной  улыбкой:
- Ты какой-то уж больно задумчивый, дружище, давай, приободрись! Смотри, какая девушка сидит напротив тебя. Что, нравится? Ну, чего ты молчишь, чудак!?! Ведь нравится же она тебе, я же вижу, как ты на нее тайком посматриваешь. Будь же смелее, не робей.
   При этих словах его лицо странным образом исказилось, глаза вспыхнули, нервная дрожь ударила по губам. Он хотел было что-то ответить, но не стал, увидев, что Морис уже говорил о чем-то совершенно другом. Он посмотрел на девушку. Она вела себя совершенно свободно и моментами  даже слишком расковано, на ее губах то и время появлялась какая-то колкая усмешка,  и глаза порой выражали что-то презрительное и даже брезгливое. Да, она совсем не изменилась. Боже мой, вот они сейчас все тут сидят и даже не помышляют о том, что он и она давным-давно знакомы, если так можно выразиться, он наперед знает все ее движения, помнит каждый изгиб ее тела, знает все ее привычки и причуды. Господи, как это все сейчас глупо получатся, весь этот вечер, все эти разговоры и шутки, а главное, что только он один не в своей тарелке, он один не может никак сообразить, что бы такое предпринять, чтобы не выглядеть так по-идиотски. 
    Он решил не поддаваться чувствам и присоединиться к непринужденному разговору окружающих.
Говорили о каком-то недотепе студенте, жившим где-то  неподалеку от площади Бастилии в убогонькой комнатушке с больной старушкой-матерью.  Человек он был самый что ни на есть заурядный, любивший карточные игры, в которых, как правило, проигрывал, по выходным сильно прикладывался к вину в компании университетских друзей.  Характер имел мягкий, так что зачастую не мог отказать человеку, даже если дело ему и не нравилось. Ходил он почти всегда угрюмый, но уж если начинал веселиться, то остановиться уже не мог, так что порой в его веселье проявлялось что-то демоническое. Одевался просто, но всегда опрятно. Он был высокого роста, с хорошей фигурой и привлекательными чертами лица.   
   Был обычный, ни чем не примечательный вечер, не считая отвратительной погоды и мучительного чувства голода. Ноги увязали в грязи, промозглый ветер со злобой ударял в мокрое лицо, прохожих на улице не было. Студент остановился, чтобы закурить, но все его сигареты были насквозь промокшими. Тут его внимание привлекла молодая девушка, одиноко курившая в беседке.
Дождь усиливался. Он зашел в беседку и попросил у девушки сигаретку. Она была очень мила собой, даже красива.  Он решил переждать в беседке, пока дождь прекратиться. Девушка, похоже, тоже не слишком торопилась уходить. Некоторое время он молча смотрели на летящие капли дождя, потом взглянули друг на друга и приветливая улыбка озарила их лица. Они около получаса просидели в беседке, затем, когда дождь пошел на убыль, девушка взяла студента под руку и они направились прогуляться в сторону набережной. Кто-то из приятелей Мориса видел их в это время, они выглядели очень счастливыми и весело о чем-то говорили. Спустя четыре дня студента нашли утопленным в Сене. Девушка бесследно исчезла.       
    Далее было рассказано еще несколько подобных случаев и разговор ушел в совершенно в другую тему, а он сидел и думал о том, какая же связь между смертью несчастного бедолаги студента и всеми этими небылицами, которые так любят обсуждать, каждый раз вспоминая все новые и новые подробности. Все пребывали в изрядном подпитии, однако заказали еще несколько бутылочек “Baume-de-Venise”* . И тут началось самое ужасное для него.               
            
      
 Нет, жизнь все равно удивительна и прекрасна, черт возьми, разве это не так, разве может быть иначе – нет, нет, нет! Иначе все бессмысленно,  все абсурдно!       
   Голова шла кругом. Он выключил свет и закурил. Телефон…  к черту телефон – он  погиб еще тогда – несколько лет назад и теперь стал лишь бесполезным предметом из проводов и кнопок. А когда-то он жил, жил и был счастлив – сейчас это даже смешно! Счастлив, да счастлив – и это прекрасно, плохо другое – что был счастлив. Все бред. Он уже не верил, что это когда-то было и тем более, было именно с ним. Зачем, для чего, когда как не вертись, как не старайся – все чертям под хвост, все насмарку. Порой ему казалось, что, поднеся эту безжизненную трубку к уху, он слышал некогда  застрявшие там слова,  те самые слова, звучание которых он уже почти забыл, конечно же, скорее всего там ничего не было, но разве это было настолько важно, главное, что он хотел их услышать снова и снова, а это значит, что все еще есть, пусть мизерный, но шанс, что…
   Дверь… Нет, он не мог так сразу позвонить – у него бы просто не хватило духу. Он стоял и неосознанно ждал чего то – кого то знака, какой то подсказки.  Ему было плохо… Да, господи, его всего нещадно  трясло в лихорадке, в глазах стояла пелена. Он не спал уже вторые сутки и, кажется, не ел еще дольше.  Вспомнить, как он провел последние несколько дней, не представлялось возможным – очевидно,  просто бесцельно бродил по жужжащему городу, слившись с бесформенной массой людей. Это продолжалось уже так давно, что он практически потерял всякое чувство времени, а самое главное, какой-либо интерес к чему бы то ни было. Все ушло на второй план, стало таким незначительным и маленьким, что всего лишь одно неосторожное движение могло погубить этот ополоумевший, безысходный, крохотный мирок… Он вздрагивал каждый раз при звуке работающего лифта.   
   Выйдя из оцепенения, он несколько минут прохаживался по лестничной площадке, с минуту впивался глазами в черную дверь и снова погружался куда то очень глубоко в себя. Он ждал, но чего? Он боялся, да он смертельно боялся любого исхода, но было уже слишком поздно идти на попятную. Вечер просачивался через щели в подъезд. От куда-то тянуло запахом жареной курицы, где-то внизу ругалась какая то женщина, поминутно что-то открывалось, поворачивалось, поднималось, шуршало и падало, но он не знал всего этого, это все было очень далеко и абсолютно неважно. И тут…
    Чайник вскипел. В раковине лежала давным-давно не мытая посуда, на подоконнике – недопитая бутылка  портвейна, какие-то листочки, пустая пачка сигарет и спички. Радио едва работало, запах свежего чая придавал хоть какое-то подобие бодрости. Ему было неуютно и уже очень давно. Больше всего на свете он ненавидел быть дома – это было одной из самых болезненных пыток – скользить, как тень, по пустым, холодным комнатам, погруженным в обескровливающую тишину, слушать биение собственного сердца, смотреть на улицу, лежать одному в кровати, пытаясь в течение нескольких часов уловить хоть какое-то изменение на давящем, белом потолке. Он ненавидел свой дом, особенно, когда приходила ночь, ненавидел, потому что все еще не мог забыть, как он может выглядеть совсем по-другому, как все это когда-то наполняло его такой радостью и надеждой, он все еще помнил то время, когда все здесь дышало жизнью. И он все потерял, сам, из-за собственной глупости.
    Веки тяжелели, глаза начинали медленно слипаться. На часах было то ли три, то ли четыре часа. Поборов сонливость, он закурил и снова сел за работу.
   И тут… Что же это может быть – “и тут”?  Ему внезапно показалось, что он уловил в воздухе знакомый запах духов. Да, да, это был именно этот запах – такой родной, что слезы сами собой выступили на его болезненно красных глазах. Однако вокруг ничего не изменилось. Странно, наверное, ему это просто почудилось, наверное… за дверью послышались приглушенные голоса и через мгновение  ключ повернулся  в замке…. Ужасная паника овладела всем его существом. Что делать, что сказать, как посмотреть, почему, зачем, откуда, для чего, насколько? Огромный рой назойливых вопросов жужжал у него в голове.  Он собрал последние силы и встал лицом к двери как вкопанный. Но дверь все не открывалась и не открывалась. Время шло – ничего. Он сел на ступеньки, положил голову на колени и стал напевать какую-то песню. Это была всепоглощающая бездна человеческого безумия и пустоты. 
   Он вспоминал, с чего все это началось тогда, в конце весны – вечер, бар и этот взгляд – такой
прямой, такой естественный и такой глубокий – взгляд, на который нельзя было не откликнуться. А потом все пошло своим чередом.  И главное, он с каждым днем все больше и больше уверялся, что, наконец-то закончились все его прошлые искания и неудачи, что этот человек, эта женщина, которая, просыпаясь, смотрела на него с такой счастливой улыбкой, никогда не уйдет, не обманет, не унизит. Он был человеком  далеко уже не первой молодости и всю свою жизнь думал, что знает о женщинах более чем достаточно, чтобы уметь предугадывать их мысли, чувства и действия – черта-с два! Теперь-то он понимает, сидя здесь на лестнице измученный, ненужный, униженный и брошенный, что все, все, что он знал о женщинах - было  ничего! Да, он поплатился за свою через чур нахальную самоуверенность и, как следствие ее, ослепляющий эгоизм. Но вот опять эти голоса и шаги как будто снова…
   Небо начинало светлеть, глаза уже почти ничего не видели, пальцы с трудом попадали по нужным клавишам. Усталость и нервное напряжение брали свое – он уже едва-едва сидел на стуле. В комнате стало совсем душно и нестерпимо пусто от бледных, болезненных утренних лучей. Тишина. Он вышел на балкон – все вокруг еще было погружено в один глубокий сон. Ничего. Сигаретный дым придавал всей это невеселой картине хоть какое-то подобие жизни. Он долго и как бы безучастно смотрел на улицу, сигареты догорали одна за другой.  Он постарел и чувствовал это всем своим телом, всеми своими мыслями. Как же он был когда-то наивен и юн – но все это был так давно, так…
   Он вновь сел за компьютер и, казалось, уже как будто механически  продолжил печатать…
…Он уже едва держался на ногах. Разговор с той стороны двери, как он мог судить, становился все более громким и раздражительным, так что порой срывался на откровенный крик. Да, да, теперь он совершенно ясно различил  женский голос и еще чей-то, чей-то мужской хриплый бас. Кто бы это мог быть?! Черт его знает, да это и вовсе не важно.
   Лето, он вспоминал лето, людей, с которыми встречался, лица, глаза, улыбки – все такие разные и, почему-то, такие добрые! Ну откуда, откуда в них столько доброты?! Он прищурил глаза, и паутина еще не глубоких морщин появилась на его исхудавшем, небритом лице. Он злился – злился на себя и только, но этого было вполне достаточно для того, что бы сделать что-то неосторожное и непоправимое. До двери оставалось всего каких-то два шага. Терять было нечего, да и не в этом было дело, просто он уже не мог поступить иначе. Он поднес руку к звонку, как дверь внезапно отварилась, и мимо него прошел тучный человек, с красным, разъяренным лицом. Он громко ругался, но разобрать его слова было не под силу, скорее это были звуки, звуки кипящих в его душе эмоций. Подойдя к лифту, мужчина замолчал и нажал на кнопку, но через несколько мгновений им опять овладел приступ бешенства – он ударил ногой по двери лифта и побежал вниз по лестнице, продолжая выкрикивать неразборчивые проклятия.
   Он не удивился, да, он даже не удивился этому. Дверь вновь была закрыта. Но что-то уже было не так, что-то изменилось в его сердце – оно стало каким-то, каким-то мягким и добрым. Это было весьма странно. Он позвонил в дверь, ключ вновь повернулся в замке и…

    Похоже,  из всей компании только он, Морис, да русская девушка все еще сохраняли некое подобие ясности мысли и присутствия духа. Остальные же были уже сильно пьяны и вели между собой совершенно невнятные беседы. Морис позвал официанта и о чем-то приглушенно с ним разговаривал. Девушка, не отрывая взгляда, смотрела на него и он чувствовал, что сейчас сердце его либо разорвется на сотни частей, либо навсегда остановится.
- Вы любите весну?- ее голос звучал мелодично и совершенно спокойно.
- Наверное… я когда-то многое любил и во многое верил – он с трудом узнал собственный голос и беспокойно посмотрел на нее.
- А я всегда любила весну. Это время сулит что-то новое, свежее, пьянящее, что-то такое, о чем будешь помнить всю жизнь. С вами такое случалось?
   Зачем она завела этот чертов разговор? Неужели ей мало того, что тогда произошло, неужели она решила добить сегодня его и без того искалеченную и поседевшую память? Для чего?
- Думаю, что такое случалось со многими. – Он произнес это резко, возможно, даже более того, чем стоило, но владеть собой в полной мере он уже не мог.
- Да, судя по вашему тону, вы переживали нечто подобное – она еда заметно улыбнулась и закурила сигарету. Он проследил, как тонкая струйка дыма медленно поползла наверх, затем посмотрел снова на девушку и почувствовал непреодолимое желание сейчас же, сию же минуту сбежать от сюда, сбежать куда угодно, к кому угодно, только бы не оставаться здесь  более ни секунды. Но его ноги словно были прибиты к полу и он понял, что о бегстве не может быть и речи.
- А ночной Париж?
- Что ночной Париж? – опасливо переспросил он.
- Ну, ночной Париж, вы его любите?
- Не знаю. Может быть. Я не так долго здесь нахожусь, что бы быть уверенным в этом – он проклинал себя за несуразность своих слов, но что он мог поделать.
- А я очень люблю Париж ночью, тихие улочки, неторопливые прогулки.
    Ему вспомнилась недавно рассказанная история о погибшем студенте, он даже невольно улыбнулся какой-то болезненной, интригующей улыбкой и девушка не преминула это заметить.
- Похоже, я вас чем-то позабавила?
- Это вне всяких сомнений! За всю мою жизнь меня никто так не забавил, как вы, уж поверьте. – на это раз в его голосе прозвучали по-настоящему инквизиторски жестокие и сатанински насмешливые нотки. Она нервно затянулась и, медленно опустив глаза, еда слышно проговорила: «Верю».
   Морис расплатился по счету и, отпустив официанта, предложил всем собравшимся, кто был еще в состоянии это сделать, продолжить вечер у него дома. Через несколько минут вся компания оказалась на улице и неторопливо направилась в сторону жилища Мориса. Он шел позади всех, бездумно устремив  взгляд себе под ноги. Ему было холодно, очень холодно, жутко холодно и он прекрасно понимал, что этот холод идет из самых глубинных бездн его души. И тут он почувствовал легкое, как бы извиняющееся прикосновение к своему плечу. Он поднял глаза и увидел ее.
- Возможно, вы еще не успели полюбить ночной Париж потому, что рядом не было человека, который был бы в состоянии показать вам всю его красоту? – она говорила очень мягко, как бы боясь  спугнуть его неосторожным словом или неподходящей интонацией.
- Возможно – резко ответил он и судорожным движением плеча заставил ее убрать свою руку.
Компания, медленно удаляясь от них, продолжала свое воодушевленное шествие к Морису, а он и она молча стояли, смотря в разные стороны.
- Вам лучше догнать остальных и продолжить веселиться, а я, с вашего позволения, отправлюсь к себе – он попытался сказать это ровным голосом и понял, что это у него не получилось.
- А как же красоты ночного города? – ее слова прозвучали с едва уловимым оттенком беспокойства.
- В другой раз и, думаю, что в другой компании – он еда кивнул головой в знак прощания и почти сделал первый шаг в сторону, как вдруг вновь почувствовал прикосновение к своему плечу, но на это раз оно было не извиняющееся, а, напротив, властное и крепкое.
- Послушай, все мы не без греха, все со своими сложностями, внутренними противоречиями, иногда мы бываем безжалостны и безответственны к самым близким для нас людям. Все, понимаешь, все в этом мире может случится – как хорошее, так и чудовищное. Но если мы будем помнить только плохое, если в нашем сердце не останется ничего, кроме злобы, ненависти, жажды мщения, отрешенности, уныния и пустоты, зачем тогда жить? – она говорила искренне, это чувствовалось с первого слова.
- Красиво сказано. Но это слова. Поступки были куда более прозаичными и куда менее возвышенными и гуманными.
- Я согласна, полностью согласна с тобой. Но мы еще живы, каждый по-разному, но живы. А это дает нам возможность что-то исправить, сделать лучше, искупить свои….
- Грехи? – он повернулся к ней – Ты что же, хочешь покается? Так я грехов не отпускаю и индульгенций не выдаю. Я не пастырь и не судья. Живи, раз ты жива, сходи в церковь, поставь свечу, помолись, исповедуйся и, возможно, там тебе помогут. А я просто человек… был человек.
- Ты и сейчас человек, как и я. И если нам было суждено встретиться здесь сегодня, значит это не просто так, понимаешь?
- То есть ты хочешь сказать, что мы как два старых приятеля можем сейчас пойти прогуляться, полюбоваться городом, вспомнить славное прошлое, а потом, как ни в чем не бывало распрощаться и пойти своей дорогой. Ты издеваешься надо мной что ли?
- Нет, я не издеваюсь. Я просто хочу сказать, что… что сегодня увидев тебя, во мне что-то произошло, я не могу этого описать, но чувствую, что мы не должны сейчас вот так просто разойтись каждый в свою сторону. Все в этой жизни не просто так, я верю в это. Не знаю, что из этого получится, но, прошу тебя, давай сегодня погуляем по городу вдвоем. Я уверена, мы не пожалеем об этом.
   Он почувствовал, что сердце его дрогнуло и смягчилось. Возможно, она и права, кто знает. Да и, в конечном счете, чем он рискует? Оказаться найденным в Сене, как бедолага студент, или же просто в очередной раз быть брошенным той, кого он и так потерял много лет назад – это было не так уж и страшно. Сделав глубокий вдох, он улыбнулся и спроси: «Ну и куда же мы пойдем?

    Рассвет медленно, но настойчиво вытеснял густую мглу из небесных просторов. По дорогам начали ездить машины и еще пустые автобусы, сонные дворники выходили мести улицы. Он нашел в пиджаке еще не открытую пачку сигарет и сейчас устало курил на кухне.
    Каждая сигарета – это как чувство, думал он. Сначала их много-много и все они, целые и заманчивые, плотно сидят в твоем сердце. И, казалось бы, не тревожь их, и они навсегда останутся такими же безупречными и ароматными. Так нет же, этого нам не хочется. Мы обязательно должны изучить, проникнуться каждым и этих чувств и сделать это совершенно полно и без малейшего остатка. И тогда они медленно начинают тлеть, постепенно превращаясь в пепел и дым. А мы, едва затушив остатки одного чувства, неизменно беремся за следующее и так до тех пор, пока они один за другим не переведутся в нашем сердце. После этого мы просто выбрасываем в мусорное ведро нашей памяти все эти плохо пахнущие окурки и бесполезно пустое сердце, допиваем остатки горькой и разрушающей жидкости нашей судьбы и, едва волоча ноги, идем ложиться спать, укутываясь в одеяло забвения и бесконечного «ничего». И получается, что все это бессмысленно и ничтожно. Жаль…
  …Он позвонил в дверь, ключ вновь повернулся в замке и едва различимы голос тихо спроси: «Кто там?». Кровь с быстротой молнии ударила его по вискам, во рту все пересохло, дыхание как будто вовсе остановилось. Да, это ее голос. Он бы узнал его из сотен тысяч других, как бы он не изменился. Он попытался что-то сказать, но губы лишь беззвучно шевелились в нервной дрожи.
«Кто там?» - на этот раз она спросила громче и увереннее. «Это я…я» - наконец произнес он. «Кто я?» - тревожно спросила она, и он почувствовал, как дверь начала медленно открываться…

- Ты надолго приехал в Париж?
   Они неторопливо шли по сонным улочкам, она держала его руку и он чувствовал, как благодатное тепло наполняет все его существо, заставляя вспомнить его о том, что он все еще жив и вселяя какую-то призрачною надежду на то, что все еще возможно и его судьба не лишена смысла.
- Я пробуду тут около месяца или чуть больше. Пока точно не знаю. А ты?
- Всего на несколько дней. Надо уладить одно маленькое дельце, а потом снова… И чем же ты тут занимаешься?
- Как всегда – пишу. Вернее, стараюсь собраться с мыслями, чтобы выдавить из себя хоть что-нибудь путное.
- И как твои успехи? – она говорила очень вкрадчиво и ее голос, как когда-то давно, наполнял его сердце добротой и светом.
- Ну, пока особенно нечем похвастаться.
- Ничего, я думаю, что ты справишься. Я верю в тебя.
- Спасибо. А кто они?
- Кто?
- Ну эти двое, что пришли с тобой в «Наваждение»?
- Да так…друзья.
Он почувствовал, что его вопрос вызвал в ней некоторое замешательство.
- Друзья значит. Понятно.
- Что тебе понятно? – с вызовом спросила она.
- Понятно, что друзья. И давно ты с ними знакома - он произнес это с дружеской усмешкой.
- Не очень. Но это мое дело.
- Это бесспорно.
   Они замолчали и прошли так несколько кварталов. Каждый думал о своем и каждый в глубине души радовался тому, что сегодня они вместе.
- Помнишь тот вечер? – она первой нарушила молчание.
- Первый?
- Да?
- Конечно! – с ностальгией в голосе ответил он.
- Ты тогда сидел с другом. Как там его звали, я забыла?
- Не суть.
- Ты прав. А я была с подругой.
- Да. И я долго обменивался с тобой многозначительными взглядами.
- А потом, наконец, подошел знакомиться.
- Все так. Ты тогда была чертовски красива.
- Тогда? То есть годы меня не пощадили? – с капризной ноткой в голосе спросила она.
- Ты и сейчас прекрасна. Возможно, даже еще лучше, чем прежде.
- Комплимент защитан – она тихонько засмеялась и еще крепче сжала его руку.
- Это не комплимент. Это правда.
  Они прошли мимо цветочной лавки и повернули на безлюдную набережную.
- А потом выяснилось, что мы живем в одном доме.
- Более того, в одном подъезде – ласково улыбаясь, заметил он.
- Ты, наверное, был очень удивлен, что я в первый же вечер согласилась прийти к тебе в гости?
- Я был, конечно, удивлен, но и очень рад одновременно.
- Помнишь, как твой друг готовил мясо, а я в это время сказала, что мне на пару минут нужно зайти домой.
- Еще бы! Я даже взял у тебя паспорт, как гарант твоего возвращения!
Они весело и непринужденно рассмеялись. Он почувствовал, что те года, которые он прожил без нее, сейчас тускнеют и исчезают в нависшем над рекой тумане. Ему становилось легче и радостнее.
- А потом, когда ты вернулась, мы долго сидели на кухне и смотрели альбомы с фотографиями.
- Да, забавно. Помню, что твой друг был очень тактичен и ушел спать, предоставив нас друг другу.
- А еще мы слушали Хулио, помнишь?
- Конечно. Было очень романтично.
- А потом я уложил тебя спать…
- Признаться, я была удивлена, что ты не стал ко мне приставать, хотя мы и лежали в одной кровати.
- Просто мне не хотелось портить эту ночь чем-то банальным.
- И это было здорово.
Она с благодарностью и теплотой посмотрела на него, а потом нежно поцеловала в щеку.
- Потом ты переехала ко мне и я узнал, что значит быть счастливым.
- Да, это было прекрасное время.
- Ты до сих пор любишь шампанское «брют»?
- Ты и это помнишь. Да этот вкус у меня всегда ассоциируется с тобой. Я тоже была счастлива…тогда.
- И, очевидно, именно поэтому ты однажды утром ушла из дома на работу и больше не вернулась. – Он сказал это без упрека, просто как факт.
Они опять замолчали и шли вдоль покрытой туманом Сены. Небо начинало светлеть, но они совсем не чувствовали усталости. Когда еще в жизни у них будет такая ночь.
- Я долго искал тебя, звонил, но ты не брала трубку. А потом я уехал в Прагу.
- Все мы были в чем-то неправы.
- Безусловно. Слишком быстро я уверовал в свою победу и потерял хватку.
- Не вини себя. Я была также виновата в случившемся, как и ты.
- Возможно. Спустя год после этого вышла моя первая книга.
- Помню. Тогда мы и неожиданно встретились у нашего подъезда.
- Да, и в тот вечер я чуть из-за тебя не поссорился со своим лучшим другом.
- Я вела себя непростительно, мне стыдно, правда. Как у вас сейчас отношения?
- Прекрасно. Такую дружбу, как наша, сложно сломать или расстроить.
- Рада это слышать.
Они свернули с набережной на узкую улочку, на которой уже появились первые прохожие.
- Не знаю, как ты, а я бы сейчас не отказалась от чашечки горячего крепкого кофе.
- Я бы тоже. Тут недалеко есть одно кафе, оно рано открывается. 
- Ну что же – вперед!


   Одиннадцать часов утра, а сон окончательно перебит. Его уже тошнило от сигаретного дыма и вкуса чая. Он вышел на балкон и принялся рассматривать идущих внизу людей. И все же он позвонил, все же в последний момент не струсил. Но что же дальше, думал он, как будут разворачиваться события. Голова была тяжелой от бессонной ночи и напряженной работы мысли.
Да, так его не на долго хватит, а надо закончить как можно быстрее. Ну и дурацкая же у него профессия. Но, увы, больше он ничего толком не умел делать. Пробовал, конечно, но эти попытки всегда заканчивались быстро и очень по-идиотски. Каждому свое, как говорили великие!
   Еще один роман с трагическим концом, еще одна судьба в стиле «достоевщины». Неужели он не мог придумать ничего более оригинального и светлого, доброго, счастливого? Он снова закурил и глубоко задумался.


- Ну как?
- Прекрасно! Люблю кофе по утрам, а ты?
- Иногда. Здесь, в Париже, я чаще пью вино, чем какие-либо другие напитки – с улыбкой произнес он.
- Да-да, припоминаю – «Прекрасно в нас влюбленное вино…». Ты читал мне какое-то такое стихотворение в первый наш вечер, помнишь?
- Конечно. «…и добрый хлеб, что в печь для нас садится. И женщина, которую дано, сперва измучившись, нам насладиться…». Это Гумилев. Мне всегда нравился этот стих.
- Ты до сих пор сочиняешь?
- Стихи?
- Да.
- Сочиняю и даже в избытке.
- Прочтешь что-нибудь из новенького.
- Возможно, но чуть позже.
- Ловлю тебя на слове.
   Они были единственными посетителями кафе «Бальзак» в столь ранний час. Однако их это ни сколько не смущало и они с большим удовольствием пили горячий кофе с круассанами.
- Скажи, у тебя было много женщин… после меня?
- Были женщины – чуть смущенно произнес он – но какое это сейчас имеет значение?
- Ты их любил?
- Любил, не любил – все слова.
- Прости за мою бестактность, я не хотела тебя задеть.
- Пустяки. Знаешь, любовь не имеет прошедшего времени. Если уж она пришла в твою жизнь, то уже не важно, что с тобой происходит. Любовь всегда с тобой, хочешь ты того или нет. Она как хроническая болезнь, как подагра или язва, что-то в этом роде.
- Да уж, очень поэтические образы – улыбнувшись, сказала она.
- Ну, поэтические или нет, зато точные. А как ты?
- В смысле?
- Я имею в виду – ты одна или…
- Или.
    Он почувствовал, как его едва зародившаяся надежда начинает медленно угасать и годы, прожитые без нее, вновь потянули к нему свои грязные лапы.
- Ясно – тихо произнес он и сделал глоток кофе.
   Она пристально посмотрела ему прямо в глаза и ему показалось, что в самой глубине этих глаз он увидел что-то очень мучительное, что-то такое, что вызывает в человеке страшные и продолжительные страдания.
- Что тебе, черт возьми, может быть ясно? – ядовито спросила она.- После тебя я долгое время жила то с одним, то с другим, то с третьим. И, в конечном счете, перестала уважать сама себя. Ты понимаешь, я чувствовала себя проституткой, продажной девкой, тварью. Ты думаешь, с этим легко жить?
- Но это же был твой выбор. Ты могла бы жить иначе.
- Могла бы – задумчиво сказала она. – Что ты знаешь о том, чтобы я могла бы.  Но так уж случилось и ничего теперь не изменишь.
- А сейчас? Что сейчас у тебя в жизни?
- В какой-то момент я поняла, что просто прожигаю свою жизнь. Бросила все и уехала в Европу. В Брюсселе познакомилась с одним человеком, русским предпринимателем.
- Стоило для этого ехать в Европу – с плохо скрываемой иронией заметил он.
- Ты прав, но так уж вышло. Начался роман. Не могу сказать, чтобы я была от него без ума, но что-то в нем было – надежность, страсть, уверенность в завтрашнем дне. Ну ты понимаешь.
- Думаю, что да. У него было все то, чего никогда не было у меня. Кроме страсти, разумеется.
- Не ерничай, пожалуйста. С ним я сначала поехала в Англию, потом были Амстердам, Женева, Мадрид.
- Да, богатая география передвижений.
- У его компании много представительств в европейских странах и он в течении года живет то там, то тут. Я привыкла к этому.
- И давно вы вместе?
- Второй год.
- Думаю, что свадьба была пышной.
- Свадьбы не было.
- Что так? Денег пожалел?
- Нет, денег у него достаточно. Дело в том, что он женат.
- Вот так подфартило тебе! Повезло и с надежностью и с уверенность в завтрашнем дне, ничего не скажешь!
-  У него сложности с брачным контрактом. Он женат на какой-то очень богатой и влиятельной иностранке. У них есть дочь. Так вот, до достижения ей восемнадцатилетнего возраста он не может развестись с женой.
- И сколько его дочери сейчас?
- Семнадцать с половиной лет.
- Ну, думаю, что пол года вы уж как-нибудь потерпите.
 Она ничего не ответила, достала сигарету и молча закурила.
- И теперь, значит, ты с ним в Париже.
- Да. – Сухо ответила она.
- Понятно. А потом куда? В Гавану или Мехико, позволь поинтересоваться?
- Мне не нравится, что ты злишься.
Ей не нравится! Подумать только! Не видеть ее столько лет и сейчас с добродушной улыбкой выслушивать ее рассказ о прекрасных отношениях с каким-то пилигримом-бизнесменом – этого она, что ли ждала. Но она права, надо действительно взять себя в руки.
- Извини. Я погорячился.
- Ничего. Я понимаю. Это не легко тебе слышать.
- В самую точку. Скажи, а если на секундочку предположить, что этого мужчины нет в твоей жизни, да что уж там, даже если он и есть, ответь, ты бы могла себе хоть на мгновение представить что мы опять вместе?
Минуту она молчала, а потом, затушив недокуренную до конца сигарету, ответила так просто, словно они говорили о погоде:
- Я представляла это столько раз, что ты и сосчитать не сможешь.
Он был шокирован. И дело было вовсе не в том, что она сказала, а в том, с каким выражением прозвучали ее слова. В них не было ни призыва, ни мечтательности, ни агонии чувства, ни сентиментальности. Это было просто констатацией факта. Словно бы она сказала – сейчас раннее утро. И все. Точка. Он не знал, что ответить. Он был обезоружен и смятен.
- Только что в этом толку – продолжала она – все случилось, как случилось.
- Да, но когда мы вышли  с Морисом из кафе, ты сама сказала, что все в жизни возможно.
- Совершенно верно – с грустной улыбкой сказала она.
- Да, загадочная и непостижимая штука жизнь.
- И не говори.

    Он никогда не любил своих воспоминаний. К черту все, надо работать. А еще надо бросить курить, а то эта зараза сведет его в могилу раньше времени. Хотя о каком времени можно сейчас говорить, когда оно и так уже дано погибло. В могилу, так в могилу. От судьбы не уйдешь. Сейчас он допишет еще одно никчемное произведение, потом пропадет на несколько дней в барах и борделях, пытаясь убежать от себя и погрязнуть в гнуси и мерзости жизни, а потом будь, что будет. Сдохнуть, значит сдохнуть. А, может, ему опять придет в голову замысел какой-нибудь безвкусной и пошлой истории и ненавистные муки творчества заставят его протянуть еще пару недель на этой грешной земле. Кто знает.
   Но сейчас другое. Дверь. Она открывается и он стоит в ожидании черт знает чего. Он больше не принадлежит себе. Но что-то есть в его сердце такое, что-то судьбоносное и большое, что он чувствует, как это самое сердце неистово бьется в его груди. Доброта. Да, это неизвестно от куда взявшаяся доброта, как у ребенка, который чувствует ласковые прикосновения материнских губ. Непостижимо! В такой момент он мог ждать чего угодно, только не этого чувства доброты. Он даже как будто помолодел на несколько лет. Странно, загадочно, не реально. Но это было так. И что теперь, что? Дверь продолжала медленно открываться и…

   Они вышли из кафе «Бальзак», когда на улице было уже совсем светло.
- Это была незабываемая ночь!
- Ты говоришь, прямо как в кино – шутливо заметил он.
- Ты прав. Просто я очень рада, что мы с тобой снова увиделись.
- Я тоже.
-  Правда, я так и не показала тебе всех достопримечательностей ночного Парижа.
- Ты показала мне намного больше.
Она опустила глаза и взяла его ладони в свои.
- Спасибо тебе за все.
- Господи, как же все это странно и неправдоподобно, честное слово.
- Возможно, но все это так и есть.
- Скажи, как ты думаешь, мы еще когда-нибудь встретимся? – это был даже не вопрос с его стороны, это был крик надежды и, судя по выражению ее глаз, она это поняла.
- Я же уже говорила тебе.
- Что говорила?
- Все возможно в этой жизни и ни что не происходит просто так.
Сказав это, она обняла его, поцеловала в щеку, развернулась и пошла по улице.
- Тебя проводить? – едва слышно спросил он.
- Не стоит – ответила она, обернувшись. – Знаешь, я хочу, чтобы ты знал все до конца.
- Что именно?
- Тогда, когда я утром ушла от тебя и не вернулась, я поехала не на работу.
- И что из этого? – недоуменно спросил он.
- Я поехала в клинику и сделала аборт. Я была беременна. Беременна от тебя.
Он стоял, как пораженный громом, не в силах вымолвить ни слова.
- Просто я испугалась, понимаешь. Испугалась серьезности наших отношений, испугалась вулкана твоих чувств. Я была неуверенна в себе, в нас. Теперь я понимаю, что это была самая страшная ошибка в моей жизни. Прости меня, если сможешь.
   Сказав это, она развернулась и быстро пошла вверх по улице, а он так и стоял, смотря ей в след невидящим взором и лишенной какой-либо способности мыслить. И только годы, прожитые без нее, как шакалы, с новой силой и злобой вгрызались в его остановившееся сердце. Вот оно – бедолага студент, утонувший в Сене и девушка, исчезнувшая навсегда.


   Силы его были на исходе. Еще пару минут и он просто отключится. Сигареты закончились, портвейн тоже. Давай, писатель, давай, завершай свою нудную сагу! Эта мысль неустанно тиранила его последние несколько часов. Поставь уже, наконец, точку в этой истории! Чего ты медлишь?
  Он посмотрел на будильник – два часа дня. Лучше бы он был заточен в тюрьму или погибнул от шальной пули, чем сидел вот тут, отупевший, иссохший, бесчувственный.
  Итак. Дверь открывалась. Он медленно поднял свой взгляд и увидел…увидел ее. Боже мой, подумал он, она все такая же, она не изменилась даже на сотую часть. «Не может быть…» - донеслось до его слуха и он…
   Звонок в дверь прервал его на половине фразы. Твою мать, кого там еще принесло. Только я решил со всем этим покончить, как кто-то решил ко мне припереться. Он отложил клавиатуру, одел тапочки и медленно направился к двери. Звонок прозвучал повторно. Да иду я, иду – бормотал он себе под нос.
- Кто там - раздраженно спросил он.
- Это я…я – раздался за дверью едва слышный женский голос.
- Кто я?! – переспросил он, поворачивая ключ в замке.
Дверь медленно отворилась. «Не может быть…», произнес он оторопело и почувствовал, как доброта переполнила все его существо и годы, прожитые без нее, навсегда оставили его сердце.   

   
* - Смеется тот, кто смеется последним (фр.)
* - французское сладкое белое вино.