Ранним утром, единственным настоящим желанием было стремление раствориться в безмолвии и величии окружающего мира. Так и лежать бы вечно на огромном валуне, пятками чувствуя недосягаемость дна пропасти. Удерживать веками закрытых глаз свет первых солнечных лучей. Быть всецело здесь и сейчас.
Но даже у природы предрассветная тишина не длится долго – запели птицы, ветер захлопал листьями деревьев. Федор встал на камень и долго стоял, завидуя птицам, парящим над горным ущельем.
Интересно, почему люди боятся быть изгоями?
Почему даже в тюрьмах одиночная камера считается частью строгого режима?
Тюрьмы были придуманы человеческим обществом для тех его членов, что нарушают общепринятые нормы и правила поведения. Чтобы помешать преступнику совершать злодеяния, его сажают в тюрьму, причем почти всегда против его воли. Тут механизм понятен и ясен.
Но жизнь отшельников тоже ведь по большому счету мало чем отличается от жизни особо опасного преступника. Изолированный от общества и запертый в одиночной камере преступник подчиняется навязанному ему распорядку в тюрьме.
Отшельник – ритму природы, места в котором живет. И никаких тебе тюремных больниц, еды, писем и передач от родных. Почему я считаю свои одинокие зимовки подарком судьбы, а человеческое общество – строгим наказанием для худших его членов? - размышлял Федор.
Он поприветствовал восходящее солнце, взвалил на спину сухое дерево, спина прогнулась под тяжестью сухой лиственницы, и смиренно поволок его, как охотник добычу к своему жилищу. Скоро зима, дровами надо запастись заранее и лучше с запасом.
Федор ловко орудовал маленьким острым топориком, снова и снова напоминая себе: рубишь – руби. Но не тут то было, воспоминания захватывали все сильнее. Федор перестал бороться с ними, позволил мыслям кружиться в своей голове:
– Вот управлюсь и займусь вами, – пообещал он.
Картошка в горах Тянь-Шаня всегда дает хороший урожай. Этот год не был исключением. Руки Федора жили своей жизнью, привычно делали свою работу, а голова сегодня жила своей – крутила пластинки былых времен и никакого сладу с ней не было. Наработаться до упаду, устать, упасть и забыться сном – вот и все мечты. Помогало же раньше. Но это раньше, поначалу Федор мог устать уже к завтраку. Он усмехнулся, вспомнив, в каком состоянии он попал сюда.
Было это без малого три года назад. Ну вот и управился, растопил печь, сготовил ужин. Федор взял огрызок карандаша, хотел зачеркнуть на календаре еще один прожитый день и не смог. Один-единственный день оставался не зачеркнутым на всех его календарях. День, когда в авиакатастрофе погибли его жена Люся и двое сыновей – двенадцатилетний Илья и двухлетний Ваня.
Тем летом он ожидал возвращения его семьи из гостей, торопился успеть подготовить Илью к школе… В той авиакатастрофе не выжил никто.
Федор протянул руку и вытащил спрятанный в щели подоконника маленький перочинный ножик. Он подарил старшему сыну этот ножичек на день рождения, и мальчик с ним не расставался. Федор нашел его, потом среди вещей, собранных на месте катастрофы… Он попробовал заставить себя начать делать комплекс упражнений по хатха - йоге. Последние семь лет он регулярно занимался по руководству. Поначалу даже в Индию летал для консультаций со своим гуру.
Вспомнил, как его жене Люсе не нравилось его увлечение йогой, как она критиковала, если не сказать травила за эти занятия, как врывалась в его медитации. Чтобы не злить жену, Федор вставал в четыре утра, очень тихо пробирался по спящему дому на кухню, садился в позу лотоса и…
Люся не заставляла себя долго ждать – врывалась в мир его священной тишины, хлопала дверью, будила сына, тогда еще одного, устраивала жуткие истерики. В ее логике начисто отсутствовала причинно-следственная связь. Она каким-то непостижимым образом связала свою неспособность, второй раз стать матерью с его увлечением йогой.
Наконец забеременев и родив здорового, красивого мальчика – младшего сына Ваню, к удивлению врачей и на зависть подругам, она не успокоилась, а с новой силой принялась спасать мужа от вредного занятия йогой:
– Лучше бы ты пил или по бабам ходил, сектант проклятый, – в гневе ревела она.
Федор был терпим и упрям, безропотно сносил все нападки жены, но занятий не прекращал. Иногда говорил:
– Спасибо, что заботишься обо мне. Мне даже приятно: ты неравнодушна и тебе не все равно, что я делаю.
Может быть, попробуешь вникнуть поглубже?
Помедитируешь, например, или хотя бы попытаешься?
– Да ты, я смотрю, совсем свихнулся. Детей сиротами оставить хочешь или уродами сделать? Да над тобой весь город смеется. Городской сумасшедший – хороший пример для мальчиков, нечего сказать. Господи, да за что мне такое наказание-то досталось! – она заливалась слезами, и дальнейший разговор становился если не бессмысленным, то невозможным.
Поначалу Люсе чуть было не удалось убедить его бросить свои занятия, когда жена, приходя с рынка, рассказывала, как ВСЕ его осуждают, как ВСЕ над ним смеются. Федор не любил обобщений, не переносил вранья и потому решил дознаться, кто эти таинственные и авторитетные ВСЕ.
– Кто все? Назови мне имена, я хочу поговорить с ними сам, – требовал Федор.
Ответом были скорбно поджатые губы и тишина. Но Федор был не из тех, кто отступает. И он опросил всех общих знакомых на предмет их отношения к его занятиям йогой. Ответил на все вопросы, искренне поинтересовался мнением своих собеседников. Его авторитет и влияние на близких и знакомых вырастало, как на дрожжах, особенно после того, как Люся родила ему второго сына. Прямо проходу не давали, просили совета, звали в гости, искали защиты. Некоторые были готовы признать его святым и с радостью переложить на него ответственность за свою жизнь.
Многие, но только не его жена. Его поездки в Индию, которые стали возможны благодаря грянувшей 1985 году перестройке, настолько выводили Люсю из себя, что она теряла контроль и готова была на все, лишь бы помешать ему. Первый раз она оставила его без денег, и Федор обнаружил это только в аэропорту Дели. Спасибо российскому консулу – помог снять денег с книжки.
Второй раз уже в аэропорту спровоцировала у старшего сына приступ астмы. Федор, бросил все, отвез Илью в больницу, едва спас, по ходу провел маленькое расследование и раскрыл вредоносные деяния жены – она уже неделю давала сыну не то лекарство. И что самое странное – легко созналась в содеянном. Чувство стыда у нее отсутствует, отметил Федор и решил проконсультироваться со своим индийским гуру о том, как следует вести себя с людьми, у которых отсутствует чувство стыда.
Ему пришлось рассказать Илье о действиях мамы, и научить его самостоятельно пользоваться лекарственными препаратами.. Тот с радостью согласился.
Сильно потеряв в деньгах на сдачи билета и задержавшись на два дня, Федор все же поехал на встречу к своему гуру. Обещания надо выполнять – без соблюдения таких элементарных принципов в овладении йогой не продвинуться.
По приезде Федора ожидал новый сюрприз: все его с таким трудом добытые пособия по хатха-йоге, переводы, таблицы, рисунки даже его соломенная циновка для медитаций, словом, все, имеющее отношение к его занятиям, было уничтожено, несмотря на то, что дверь в свою комнату он запер на ключ. Когда он поинтересовался у жены, почему она позволила себе уничтожить, по сути, чужие вещи, то ее ответ до глубины души потряс его:
– Ты что, действительно считаешь, что тебе здесь что-то принадлежит? – в место ответа спросила его жена.
Надо будет выяснить, о чем говорит такое неуважение прав чужой собственности, или отказ другому человеку в праве на собственность, или… Господи, так ведь это, по сути дела, кража - думал Федор.
– Люся, ты хоть понимаешь, что ты вор? Порча и уничтожение чужой собственности карается по закону.
– Ты что, спятил? Я в своем доме нахожусь, и тебе здесь ничего не принадлежит.
И она вышла из дому, громко хлопнув дверью.
Да, – продолжал размышлять Федор, – в сочетании с неспособностью жены видеть причинно-следственные связи даже я не знаю, можно ли ее назвать вором или нет. Но особо думать было некогда, нужно было заниматься хозяйством.
Каким-то непостижимым образом за время коротких командировок Федора в доме успевало накопиться множество недоделанных дел. На этот раз горы выстиранных детских вещей нуждались в штопке и глажке, в ванной второй день мокло постельное белье, невесть зачем замоченное, если вещи после предыдущей стирки еще не выглажены. На обеденном столе лежал цветущий куст цикламена – зачем Люсе в день его приезда понадобилось пересаживать растение в период цветения?
Вот как понять этого человека, как постичь его душу, как помочь? Уже в который раз ломал голову Федор, доделывая начатые женой дела. Интересно, почему ей не удается завершать начатое, в чем причина такого поведения? Ведь это так просто – начать, изменить, закончить. Все в этом мире починено этому ритму. Рождение, жизнь, смерть.
Все бы ничего, но похоже, что на детей эти ее проблемы взаимоотношений с миром тоже влияют и влияют не лучшим образом. Особенно на Илью. То у него все просто отлично, то весь в проблемах. То здоров, то сопли до колен и очередной бесполезный марафон по врачам. Федор поймал себя на мысли, что постоянно ожидает от старшего сына проблем и сюрпризов. Просто не мальчик, а сгусток потенциальных неприятностей: то ключи от дома потеряет, то в трех соснах заблудится, то сядет не на тот автобус и приедет из школы не домой, а на другой конец города, то забудет номер домашнего телефона, то сдачу оставит в магазине. Прямо беда.
Да и теща не лучше. Пока живет у себя дома – ну просто милая, интеллигентная женщина, и все у нее в порядке и со здоровьем, и в хозяйстве. Как только приедет в гости к внукам, сразу начинаются проблемы: то кипяток на себя опрокинет, то не то лекарство примет. После того как, возвращаясь от дочери, она упала на ровном месте и сломала ногу, она решила к ним больше не приезжать.
Федор поддержал ее и стал по пятницам завозить Илью к ней до самого понедельника. Решение Федора и тещу и особенно Илью, устроило. Жену, конечно, нет. Она, понятное дело, все эти случаи списывает на Федины занятия йогой.
В последний свой отъезд Федор специально отслеживал, как идут дела у людей, бывших с ним в тесном контакте. Ничего такого не заметил. Гуру даже в пример его привел, когда местный ашрамский кот повадился по ночам с ним спать, а днем сидеть и сторожить Федины медитации.
Нет, правда – дети, животные, старики всегда тянулись к Федору, где бы он ни находился. А вот дома у него домашних животных не было, не приживались, не складывались у них отношения с женой. Даже малюсенькая черепашка Мачуча не смогла выжить. Люся случайно наступила на нее ногой, прямо на глазах у пятилетнего Ильи.
Потеря любимой черепашки привела к слезам, закончившимся настоящей истерикой. Первая встреча со смертью мало для кого проходит легко, тем более при таких обстоятельствах. Истерика вызвала у мальчика сильнейший приступ астмы, и на этом попытки иметь в доме животных закончились.
Но что-то все-таки делать надо. Надо жить, надо общаться, надо искать пути и формы совместного существования.
Федор попробовал за ужином спросить у жены, что было интересного в ее сегодняшнем дне. Она рассказала. Он узнал много нового о политических пристрастиях жены, о том, каким молодцом был Сталин, какой порядок при нем был в стране, что его любимая интеллигенция только и годится, чтобы ею укомплектовывать шарашки, и что этот твой Солженицын пишет, чтоб покрасоваться и только.
– Люся, я понял, живи мы в те страшные времена, ты бы уже давно объявила меня врагом народа, – попытался пошутить Федор. Но жена неожиданно серьезно дала полное подтверждение:
– Да.
– Но и ты тогда стала бы женой врага народа.
– Мне бы разрешили развестись.
Федор чуть не вспылил, не предложил развестись прямо сейчас, но подумал о пацанах. Убрал со стола и пошел спать. Называется – поговорили.
А ведь когда познакомились, что ни скажи, все хорошо, в рот смотрела, всецело зависела от него. Была такой трогательной в своей беспомощности перед жизнью. Каких-то жестких принципов у нее тогда не было, Федор надеялся поделиться с ней своими.
Почему же за годы жизни с ним она сформировалась в такое странное существо?
По-прежнему полна страхов и суеверий, но теперь она активно нападает на все его стремления стать сильнее, лучше. Нет ответа, прямо тупик какой-то. Федор поймал себя на том, что ждет не дождется отъезда семьи к дяде в Крым на все лето - Вот останусь один и найду решение, думал он.
Семья уехала. Сказать, что тем летом Федор был счастлив, это не сказать ничего. Все успевал, столько дел переделал и дома, и в созданном им бюро переводов.
Настал день приезда. Федор сидел за рулем старенького, еще отцовского «Запорожца», мечтал, как меньше чем через час встретит семью, как Люся обрадуется деньгам, как обнимет Илью, как поднимет над головой Ванечку.
По дороге в аэропорт Федор первым заметил самолет, с которым было что-то не так: он внезапно начал терять высоту, потом появился след клубящегося черного дыма и, наконец, оглушительный взрыв и ослепительное огненное облако на весь горизонт.
Федор сразу остановил машину на обочине. Он знал – его семья там и они все погибли. Из зазеркалья на Федора смотрел человек с густыми седыми кудрями, он не сразу узнал себя – поседел в мгновение ока, теперь он мог так сказать о себе. Способность мыслить вернулась к Федору не сразу. Наконец сообразил – ехать надо в аэропорт, только там можно быстрее всего получить подтверждение своих догадок…
Выглянула луна, прогорела и погасла печь, ушло в прошлое время, отведенное для занятий йогой, а Федор все сидел и смотрел на лежащий перед ним маленький перочинный ножик.
«Вечер памяти прошлого», – подумал он.
Федор делал третью попытку оказаться лицом к лицу с цепко державшим его прошлым.
Взял ножичек в руки, потер, погладил и попытался вынуть заржавевшее от бездействия лезвие. Принес шахтерский фонарик и наждачную бумагу. Долго и тщательно счищал появившуюся на лезвии ржавчину. Закончил и вместо того, чтобы спрятать ножичек обратно, в расщелину, Федор пристегнул его к специальной шлейке на внутренней стороне бокового кармана своих брезентовых штанов. Лег спать и проспал рассвет. Поздний подъем расстроил Федора:
– Хорош, проспал еще и утреннюю медитацию.
Одинокая жизнь в горах требовала соблюдения жесткой самодисциплины. И Федор привык не потакать себе. Он позавтракал овсяной кашей, сдобренной чайной ложкой топленого масла. Заготовил намеченную норму дров и занялся приготовлением обеда: растопил масло, согрел воды, заварил муку, смешал с горячим маслом, замесил тесто. Прямо на плите испек лепешки. Затем сходил, насобирал нападавших за ночь диких яблок. Съел их со свежими лепешками и поспешил, пока позволяла погода, заняться уборкой картофеля. Весь день работал без отдыха. Он хотел устать так, чтобы в голове не осталось места воспоминаниям.
Закончил с картошкой, разложил ее на просушку в крытом сарае. Протопил на ночь печь. Потом зачерпнул из мешка горсть рисовых зерен, прокалил их до легкого золотого оттенка, залил кипятком, немного потомил. Съел. Конечно, на молоке было бы лучше, но Федор редко спускался вниз к местному леснику по кличке Шершавый, лишь по крайней надобности – пополнить запасы продовольствия, узнать новости. Не то чтобы пугала долгота пути. Десять километров по извилистой горной дороге вниз, потом с грузом вверх – сущие пустяки. Одним днем, если на легке, можно осилить путь в оба конца, а если по хорошей погоде, то и вовсе прогулка превращалась в сплошное удовольствие.
После гибели семьи Федор вдруг допустил мысль, что может быть покойная жена была права и во всем виновато его упрямое стремление заниматься духовными практиками. Он стал винить себя в том, что погубил семью, ведь не просто же так желающие посвятить себя духовным практикам уходят в монастыри, дают и соблюдают обеты безбрачия. Словом, терзал себя крепко, но в конце концов вынужден был признать, что семью не вернешь, а значит, и занятия йогой бросать незачем.
Передал дела в созданном им бюро переводов партнеру и другу.
Пустил на квартиру студентку Ирину. С ней Федора свела общая беда – у нее в том же самолете погиб жених. Федор с ней познакомился в аэропорту, она так же, как и он, в оцепенении стояла перед вывешенным списком имен погибших в авиакатастрофе людей. Кассы предварительной продажи закрывали в восемь вечера, пришел сторож и попросил освободить помещение. Федор двинулся к выходу, заметил ее застывшую фигуру, взял за плечи и вывел наружу. Добиться, куда ее отвезти, сразу не смог, просто взял за плечи повел за собой, посадил в машину и повез к себе домой.
Оказалось, что правильно сделал – им было по пути. Ира училась в техникуме, жила в общежитии. По дороге немного поговорили, обменялись телефонами, потом вместе ездили на опознание найденных на месте катастрофы вещей. Вот на нее Федор и оставил дом, когда засобирался зимовать на заброшенном зимовье. Перезимовал – понравилось.
Бюро переводов процветало, единственному акционеру капающих процентов хватало. Да и Ира квартплату не задерживала. Так и жил. И в ближайшее время ничего менять не собирался.
После того как однажды Федор угадал место бывшего родника, расчистил его и обрел источник питьевой воды в пятидесяти метрах от дома, он окончательно доверился своей интуиции.
Сегодня Федор вдруг почувствовал тревогу и вместо того, чтобы растопить печь и заняться ужином, стал спешно собираться в путь. Закрыл избушку, набросил куртку, проверил на месте ли нож, фонарик, спички и побежал наугад вниз, к домику лесника Шершавого. Спешил. На полпути встретил бегущую навстречу собаку Шершавого – черную лайку Мею. Выходит, правильно спешил – случилось что-то с Шершавым, Мея за помощью бежала, вон как оглядывается, торопит.
Собака свернула в лес – Федор за ней, Шершавого он увидел сразу. Как его угораздило оказаться под упавшим деревом? Но гадать некогда, надо действовать. Подбираясь, выломал сухостоину покрепче, воспользовался ею как рычагом. Шершавый выполз сам – у Федора отлегло от сердца: живой, а остальное поправимо. Вдруг дерево переломилось с громким хрустом, и острый сук воткнулся в землю. В том самом месте, где только что лежал Шершавый. А лесник тем временем уже приготовился вправлять себе вывихнутый палец на правой ноге.
Крепкий старик – только поморщился. Он давно уже сам себе и лекарь, и костоправ. Федор сделал попытку осмотреть Шершавого, но тот отказался, заторопился в сторожку:
– Вот помяни мое слово – часу не пройдет, как сюда Ира пожалует. Раньше не сумеет – путь неблизкий. Но до нее я бы не продержался. Спасибо тебе. Спас старика. Надо же.
Доковыляли до сторожки. Шершавый занялся своими ссадинами, Федор растопил печь, стал собирать на стол.
– Без Иры ужинать не буду, – категорически заявил Шершавый и пояснил: – Она наш человек, она меня этой зимой два раза спасала. Простывать я стал, старею, видно.
Ира и в правду не заставила себя ждать. Вначале донесся рокот мотоцикла, а вскоре появилась и хозяйка. Ира не была красавицей – фигура, как топором вырублена, все слегка чересчур: плечи чуть широковаты, ноги коротковаты, грудь великовата, бедра тяжеловаты. Но грации, стати, силы не занимать. Ирочка сняла шлем, осмотрелась и облегченно вздохнула. Шершавый кивнул в сторону Федора и сказал:
– Сегодня он первый успел… Вот бы все люди поняли, что самая надежная связь в проводах не нуждается – она от сердца к сердцу идет. Ну давай, Ирочка, хозяйничай. Коровы у меня не доены еще.
Похоже, Ирочка доила коров у Шершавого не первый раз и в ответ на предложение хозяина только согласно кивнула головой.
Ужинали втроем. С трудом уместились на дубовых чурочках вокруг обеденного стола Шершавого. Ели молча – каждый думал о своем. Потом Ира доила коров. А Федор все медлил с уходом домой, слушал сонное дыхание Шершавого….Интересно, сколько же ему лет: 60, 70 или все 80? Он и сам, наверное, уже не помнит.
Что же привязало его к такой жизни?
Сделало изгоем?
Чем досадили ему люди?
За что он себя наказывает, от чего бежит? А я? – раньше Федор как-то об этом и не думал.
Федор не видел Ирину три года. За это время она похорошела, повзрослела. Все это время Ира вместо квартплаты привозила Шершавому продукты для Федора. Он уже потом или сам спускался, или Шершавый к нему заезжал.
Федор вдруг осознал, что девушка сидит напротив него и ждет, пока он увидит ее. Он принял немое предложение и посмотрел на нее.
Темный силуэт девушки в проеме окна казался прозрачным. Как тень, – подумал Федор. – Интересно, сколько времени они могут так просидеть друг напротив друга?
Федору казалось, что он льет в нее Святое Безмолвие, как воду в сосуд. И сосуд столь огромен, что Федор никак не может наполнить его. Мир терял очертания и границы – был виден и слышен весь целиком. У него ведь никогда не бывает тайн от тех, кто слышит его сердцем.
Как только Шершавый пошел на поправку, Федор сдал ему ключи от своего зимовья, рассказал, что где искать, попросил побрить его наголо и поехал домой…
Сад был ухожен. Дома все стояло на своих местах. Для жизни Ира облюбовала бывшую детскую. Федор застал ее пакующей свои вещи.
– Нет-нет-нет! Не надо никуда не уходить. Я пришел к тебе.
* * *
Ира родила Федору одного за другим двух сыновей. Старший оказался похожим на погибшего Илью, а младший – на Ванечку. С рождением сыновей умение смешиваться в гармонии с миром не покинуло семью Федора, а с еще и годами окрепло.