Поздний жасмин
Когда то мы с бабушкой ходили в один дом в гости.
Это называлось пойти к Глаголевым. Глаголевых было довольно много. Во- первых, глава семьи Владимир Александрович, главный архитектор города, на пенсии. Его милая жена Елена Александровна, очень образованная, думаю уж не из смольнинских ли барышень она была. Потом Заяц, белый, бруском, пес на коротких ножках, чрезвычайно прожорливый, избалованный и неизвестной породы. Далее болонка Ульяна, длинношерстное и очень звонкое создание. Дальше шла Великолепная догиня Эльза, песочного цвета, сухопарая с гладким гибким телом, довольно нервная и гордая, И наконец ее сынуля, широкогрудый пятнистый размером с теленка дог, по кличке Барс. Нужно было иметь определенную смелость, чтобы раз в два воскресенья наносить визиты в это своеобразное семейство. Но мы с бабушкой эту смелость имели.
Собаки нас хорошо знали, мы их тоже, но каждый раз встречались, будто в первый раз, с одним и тем же неизменным ритуалом.
Начинался он возле высокого дощатого забора с калиткой под козырьком, выкрашенными в зеленый цвет. На заборе естественно значилась табличка с осторозубой пастью и зловещей надписью. Под табличкой- черная кнопка. Мы нажимали кнопку и ждали.
Вначале было тихо. (Звонок звучал где-то в глубине дома). Минуты через три по ту сторону забора тишину разрывал чуть хрипловатый но очень яростный лай Зайца, к нему тут же, второй, присоединялся очень звонкий с переливами голос Ульяны.
Лай быстро приближался и уже достигал своего апогея возле калитки, Потом к нему присоединялись редкие но веские «гавы» Эльзы и гулкие басы Барса. После этого казалось нужно быстро быстро делать ноги. Но мы терпеливо ждали.
Потом раздавался голос Владимира Александровича- Ну, как Вам не стыдно, Заяц, Барс!!! Фу, какие невоспитанные собаки, Это же наши друзья Александра Максимовна со Светочкой! Ну, все , все , марш в дом, марш, марш!!
Собаки загонялись в дом , у них была своя комната , со стеклянной дверью.
Все это долгое время разборок с собаками мы стояли снаружи. Потом Владимир Александрович, заперев собак в комнате, возвращался и наконец впускал нас во двор.
Двор встречал нас буйством красок и запахов. Вдоль посыпанной песком дорожки ромбами и кругами располагались клумбы с чайными розами, георгинами, пионами и бульдонежем. Дальше тропинка раздваивалась и одной своей частью сбегала вниз в сад ,засаженный кустами жасмина. А вторая вела к порожку дома, всегда бодро крашеному желтой масляной краской.
ПО ней мы и входили в дом, шли узким коридором мимо стеклянной двери за которой на нас внимательно взирали Эльза и Барс и периодически в прыжке показывалось тело Зайца, Уля же огорченно подвывала где-то из- под низу.
У меня средце колотилось и ноги дервенели, все-таки собаки были главными жителями дома, я крепко держала бабушку за руку. Думается, что она тоже была напряжена.
Потом мы в гостинной садились на диван. Елена Александровна, выходила к нам всегда в красивом крепжоржетовом платье с кружевным воротничком, Все линии ее фигуры быи плавными и круглыми. Прекрасные полные руки с ямочками на локтях, Корона русых волос убрана в косу на затылок. Мне казалось, что она чем-то похожа на Надежду Константиновну Крупскую до базедовой болезни. Мягкие черты лица, пухлый рот.
Елена Александровна заводила с бабушкой разговор о разных пустяках., о ценах на рынке, об общих знакомых, о каком-то Борисе, который был совсем непутевый и огорчал Елену Александровну и Владимира Александровича. А непутевость его заключалась в том, что он разругался с деканом своего факультета, обвинив последнего в плагиате, перевелся на заочный и теперь болтается по экспедициям. Сидит в каких-то среднеазиатских курганах...
В один из приходов, я наконец познакомилась с этим Борисом, он стоял в фоторамке на фортепиано. Более красивого и элегантного юноши я в жизни не видела. Особенно поразило его лицо, с каким -то драматическим изломом, легкий презрительный изгиб губ, такого же рисунка, как у Елены Александровны, но более жесткий...
Пока разговаривались разговоры, Владимир Александрович проводил воспитательную беседу с собаками, как вести себя в приличном обществе. Потом открывалась дверь и в гостинную впускались Заяц с Улькой.
Заяц бесцеремонно обнюхивал наши ноги, фыркал и пристраивался на циновке под круглым обеденным столом. Улька предпочитала колени хозяйки. На них она разваливалась, как сибарит в гамаке.Глаз за длинной челкой видно не было, но вся морда выражала полное довольство собой и окружающими.
Потом наступал черед Эльзы. Мы слегка подбирались на своем диванчике. Эльза входила, нет даже не входила, а несла свое длинное, облитое тонкой песочного цвета кожей тело, ее ноги мягко плавно ступали, она осматривала нас несколько даже с небрежением, как будто мы букашки на листе подорожника. Потом ( видела своими глазами) слегка усмехалась и располагала свое длинное статуэточное тело, посреди комнаты на ковре, уложив гордую голову на лапы и прикрыв глаза.Если Улю и Зайца можно было погладить по спине, почесать за ухом, то при виде Эльзы даже помыслить о таком, казалось кощунством.
За Эльзой наступал апофеоз. В гостинную вступал Барс. Гостинная сразу катастрофически уменьшалась в размерах. Владимир Александрович просто лопался от гордости. Он подходил к Барсу и хлопал себя по плечам- Ну Барс, давай!
Барс аккуратно вставал на задние ноги , а передние водружал на плечи хозяина, возвышаясь над ним на целую голову.
Владимир Александрович по тяжестью своего любимца, еле удерживался на ногах. Но выдерживал паузу сколько мог, чтобы мы могли со всех сторон налюбоваться великолепным животным.
Единственно, что огорчало Владимира Александровича, то, что характер у Барса, был прямо какой-то простецкий. Это был абсолютно добродушный и незлобивый пес, невзирая на свою грозную и устрашающую внешность, он совершенно не умел постоять за себя. Притом что не являлся трусом, но позволял Ульке и Зайцу, вытворять с собой всякие непристойности, и даже кусать свой хвост.
Освободив хозяина из плена, Барс добирался до нас. Он спокойно укладывал свою огромную голову мне на колени, так что все складки его морды расплывались по ним как кожаный фартук, а я сидела, ни жива ни мертва, придавленная тяжестью этой мощной, белой, в кофейных пятнах, головы. На меня глядели шоколадные, очень преданные глаза и я осторожно гладила рукой эту голову, чувствуя под ладонью ее прохладную шершавость .
Когда вся семья оказывалась в сборе, а на плите в кухне уже заливался свистом вскпевший чайник, мы рассаживалсь пить чай.
Елена Александровна, угощала нас своими вареньями. Их у нее было во множестве и все, со своего сада- огорода. Варенье из ранеток, с медовым сиропом, из лепестков роз, с терпким чуть горьковатым привкусом, вишневое варенье, которое светилось в вазочке рубиновым светом, и, конечно, густое абрикосовое варенье с косточками.
Ели мы эти варенья из красивых хрустальных розеток, пили чай из старинных фарфоровых чашек с вензелями, сидя за круглым столом, покрытым уже местами вытертой зеленой бархатной скатертью с шишечной бахромкой.
Когда чаи были выпиты, наступал мой черед.
Елена Александровна улыбалась и говорила, ну , а теперь Светочка нам сыграет. Я тяжко вздыхала про себя, и шла к старому черному фортепиано, которое стояло в углу, у окна.
Как только я поднималась с места, собаки оживлялись. Заяц немедленно перемещался под ногу вертящегося пианистического стула, Барс тоже придвигался поближе. И вот я раскладывала ноты и играла им «Разлуку» Глинки, и романсы Алябьева и любимое произведение Зайца «Полонез» Огиньского. Эту музыку Заяц просто не мог спокойно выносить, он начинал волноваться, елозить и подвывыть, от избытка грустных чувств, которые его одолевали.
А с того момента, как на фортепиано появился Борис, я стала играть еще и ему. Когда я поднимала глаза от нот, то встречалась взглядом с Борисом. Он глядел на меня, не отрываясь, и чуть иронично улыбался. Со временем, я уже в большей степени играла Борису, чем всем остальным, и даже расширила свой репертуар, добавив к нему « К Элизе» Бетховена и «Грезы любви» Шумана. С Борисом у меня установились особые, тайные отношения. Когда я садилась за инструмент, я сначала смотрела на Борису и говорила ему- Привет. А вот и я. Ты рад?
-Рад. Давно не приходила, даже соскучился- отвечал мне из рамочки Борис.. Сердце мое начинало колотиться в волнении. Я играла пьесу, потом взглядывала на Бориса- он мне улыбался- Ты замечательно играешь, сыграй еще что- ни будь. Я тихонько улыбалась в ответ, и играла ему дальше...
А потом мы с бабушкой прощались и вся семья вместе с собаками провожала нас до ворот. И так все шло своим чередом, из воскресенья в воскресенье. С одним и тем же, повторяющимся ритуалом. В котором все хорошо знали свои роли и с восторгом их исполняли.
А потом облетели на клумбах георгины и бульдонежи, осыпались зведочки жасмина, оголив тонкие ветви, потом желто -багряным «шорохом» засыпало дорожки сада. И задымили в садах кучи собранных листьев, горькими дымами, предвестниками будущих холодов.
И наступил декабрь. Снежный и морозный. По улицам закутанные горожане волокли елки, несли в сетках апельсины и шампанское, доставали с антресолей елочные украшения. И однажды бабушка мне объявила, что мы приглашены встречать новогодний праздник к Глаголевым. Я прямо обомлела. В ту же секунду в моей душе поселилось ожидание чего-то необыкновенного, какого-то чуда , что непременно должно произойти в эту новогоднюю ночь. Ведь мы будем встречать праздник целую ночь, а как же иначе. У меня было купленное и присланное родителями, новое и очень красивое платье, совсем как у взрослых. С пышной юбкой и атласным поясом на талии, с открытыми плечами. И я все глядела грустно на это платье, и мне вовсе не хотелось идти в нем на школьную елку. Мне казалось что, в таком платье нужно танцевать на бале, как Наташа Ростова.
31 декабря разыгралась настоящая метель. И бабушка с сомнением качала головой, куда же в такую непогоду выбираться из дома. Но я была непреклонна.
Мы шли по занесенным улицам, сугробы насыпало по обе стороны тротуара, и пробираться приходилось только по узеньким тропкам. А в занесенных снегом, кажущихся пряничными, облитыми ледяной глазурью домах, блистали разноцветными огнями елки, и сквозь заиндевелые стекла их огни таинственно мерцали и плавились цветными радужными кругами. А между рам торчали клоки ваты, обсыпанные битыми елочными игрушками и мишурой, и на стеклах цвели бумажные снежинки.
На этот раз собаки нас не встречали. Ворота открыл Владимир Александрович и мы прошли в хорошо натопленный дом, и еще в прихожей было слышно как потрескивает и подвывает огонь в голландской печке. Собак было не видно и не слышно, что за чудеса?
Меня размотали и провели в комнату к Елене Александровне. Где я смогла переодеться в свое нарядное платье. А когда поправив, праздничный бант в волосах я вышла в гостинную, то просто застыла на месте, как вкопанная. Возле стола, уже одетого белой хрустящей скатерью, стоял настоящий, живой Борис,и протирал фужеры. А вокруг него, чинно сидели все четыре собаки, не сводя с него обожающих глаз. И даже Эльза, царственная Эльза, имела такое выражение морды, что постенялась бы иметь простая дворняга. Меня они в упор не замечали. На мои шаги Борис обернулся.
Ужель та самая Светлана!- улыбнулся он- Прямо настоящая леди! Подошел ко мне и поцеловал руку! Щеки мои зажглись огнем. Касание его губ к моей руке, было таким легким и нежным, что голова закружилась и я едва не свалилась на пол. Борис внимательно меня разглядывал, и глаза его лукаво сощурились . А мне казалось, что на руке моей еще сохраняется тепло его губ. Я даже потом не мыла эту руку дня три.
Ну, что, леди будет помогать, такому старику как я ?- весело спросил меня Борис. Я только кивнула головой, не в силах поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Какие-то волны неотразимого обояния исходили от этого человека. И пахло от него как-то по заграничному. Так бы стоять рядом и вдыхать этот запах до конца жизни. Но я взяла бумажное полотенце и стала протирать рюмки и бокалы, они слегка поскрипывали, как снег под ногами, когда мы с бабушкой пробирались по сугробам в гости.
Ты меня конечно не помнишь. А мне даже и неловко напоминать такой взрослой барышне, о нашем знакомстве. Я чуть было не ляпнула , что вполне даже знакомы. Но, признаваться в своих разговорах, с его фотографией на старом пианино!!!...
Я только прохрипела, что как-то, не припоминаю.
А тебе было года три, и страшно сказать, я носил тебя, на своих плечах. Вот сейчас ,разве ты влезешь мне на плечи?- веселился Борис.- Я тоже рассмеялась- действительно, это невозможно было себе преставить.
Ну, вот, -удовлетворенно сказал Борис- уже лучше! А знаешь, что, брось как ты эту посуду, давай-ка для настроения сбацаем что-нибудь на «роялях» ,- стремительно подошел к пианино и открыл крышку. Я вначале смутилась, довольно несмело села и по привычке глянула на карточку. Борис перехватил мой взгляд, хмыкнул и небрежным быстрым жестом опрокинул ее навзничь- Ну его!-
Мне было жаль немного, моего карточного Бориса, который теперь лежал носом в пианино, но настоящий живой Борис, был вне конкуренции.
Набравшись духу, я было заиграла «К Элизе». Минуты три Борис слушал как я вывожу аккуратные мелодические линии. -Э, нет. В новый год мы будем играть другую музыку.- Вот послушай. Он встал за моей спиной, наклонился, протянул руки , так что я как бы оказалась в его объятиях, и его лицо почти касалось моей щеки. И заиграл какую-то совершенно незнакомую мне, очень странную, с каким-то изломанным ритмом, но зажигательную пьесу.- Это «Регтайм» Джоплина.- шепнул мне в ухо. Его пальцы не слишком длинные, но изящные и крепкие, шустро бегали по клавишам и звук был совсем другой, сильный, смелый и страстный. Потом Борис показал мне пару пассажей и мы вместе лихо барабанили по клавиатуре, так, что подпрыгивали все стоящие на крышке слоники, вазочки и фарфоровые собачки и кружевная салфетка сьехала на один бок, грозя свалить нам на голову весь Глаголевский фарфор. Мне стало жарко, бант сполз на ухо, я сорвала его и задвинула ногой под стул, волосы растрепались. Борис глянул на меня искоса и с удовольствием - Ну, вот, стала похожа на настоящего человека, а то засахарили тебя наши «академики» своим Алябьевым...
Закружило Бориса в эту новогоднюю ночь и меня закружило.
Потом мы все сидели за столом. И я сидела рядом с Борисом и он с шутливой галантностью за мной ухаживал. Но мне казалось, что за этой шутливостью скрывается его смятение. Я не смотрела на него, но чувсвовала каждое его движение, я просто всего его чувствовала рядом с собой. И все вокруг слегка плыло в легком тумане. Вот Елена Александровна, глаза ее сияют счастьем и счастьем сияют ее ямочки на шеках и ямочки на локтях. И ей все равно, где , как и с кем неполадил Борис, что в его жизни не так складывалось, главное он сейчас здесь, рядом. И она все восклицала- ну вот, как снег на голову! Никогда, ни телеграммы, ни письмом... Немного торжественный Владимир Александрович, в его длинной яйцевидной лысине отражается свет люстры. Он все порывается завести с Борисом умный разговор, но Борис отшучивается... Моя бабушка, как всегда, с гладко убранными и стянутыми гребнем на затылке волосами, в строгой блузке с янтарной брошкой у горла, и сдержанная. Собаки, как никогда тихие и смирные, и совершенно поглощенные Борисом.
После полуночи старшие сели расписывать «пульку».
А мы с Борисом оделись и вышли на улицу. Метель унялась и все вокруг было покрыто свежим рыхлым снегом. Двор искрился в голубоватом лунном свете ,а дальние кусты жасмина, укрытые снежными пластами тонули в сумраке, и казались странными, прилегшими отдохнуть животными. И страшно было ступить с крыльца, нарушить ровность и пушистую искристость этого девственного полотна. Борис на крыльце закурил сигарету и с наслаждением вдыхал горьковатый табачный дым...
А в три часа ночи, прихватив собачью свору пошли в старый пионерский парк, кататься с горок. Мы хохотали, бросались снежками, валялись с собаками в снегу, втыкали в сугробы зажженые бенгальские огни. Огни с шипением гасли, оставляя в снегу черные с подпалинами дыры....
Потом Борис сказал- надо отряхнуть тебя, а то нас не примут обратно.
И стал осторожно стряхивать намокшую снежную наледь с моей шубки, И лицо мое тоже было все в снегу и ресницы. Борис вдруг взял мое лицо в свои ладони и поцеловал в шеку. Мотнул головой- Да..
Подрасти маленько, ладно?
Я подрасту...
Ну, вот! Как подрастешь, так я на тебе и женюсь, идет?- оттолкнув меня, то ли в шутку, то ли всерьез сказал он.
Зачем же ждать?!!- хотелось мне крикнуть. Я же вот хоть сейчас готова поехать, куда скажешь. Хоть к этим таинственным крурганам, буду мыть твои черепки, или варить еду . Я могу варить еду, ну пусть простенькую, но я могу научиться всему- всему. Если сильно захочешь, всему научишься. А ну ее эту школу. Мне же в ней учиться еще целых три года. Это же сто тысяч лет- эти три года!
Но я ничего этого не сказала, я только нахмурилась и понуро зашагала по аллее парка, мимо гипсового пионера с горном. У него и на горне, и на макушке, шапками лежал снег, а он все дудит свою гипсовую песенку,кому? Наверное жирным парковым воронам.
Борис нагнал меня , взял мою ладошку- У, промерзла насквозь, пальцы скоро отвалятся и сильно сжав своей крепкой ладонью, засунул себе в карман пальто.
Потом очень серьезно сказал, как взрослой- Давай, Светлана, будем жить дальше.
И мы пошли рядом, молча, как два близких, обо всем договорившихся человека. А собаки скакали, носились по сугробам взметая снежные вихри, обгоняли нас, кружили вокруг, Ульяна с Зайцем просто плавали в снегу, полаивая и взвизгивая от восторга...
***
А через два дня Борис уехал. И потянулись дни ожидания. Это были дни похожие друг на друга, как близнецы. Мне даже показалось что я стала дальтоником, я совершенно не различала цвета, мне все казалось серым и скучным.
Я не ждала писем. Я ждала тот день, когда откроется дверь и на пороге будет Борис. Он приедет. Он обязательно приедет. Я ходила в школу, сидела на уроках, занималась музыкой, я делала много разных дел., но мне казалось, что я живу в коробке, устланной ватой, куда звуки извне пробиваются с трудом. Я не заметила когда кончилась зима, приезда родителей на майские праздники.
Я даже уже была готова к тому, что он не придет ко мне домой, но пусть он приедет. В конце концов у него есть свой дом, и родители, которые его боготворят, пусть он приедет не ко мне, пусть он приедет к ним. Но пусть он только приедет. Он не может не приехать , только очень плохой человек может не приехать. Но собаки не любят плохих людей.
Мы по прежнему время от времени ходили в гости к Глаголевым. Но теперь это перстало доставлять мне ту, прошлую, непосредственную радость. Я мучительно чувствовала его присутствие в этом доме, в каждой вещи, которой он касался.. Я бы наверное даже не стирала пыль с этих вещей, которые хранили пркосновение его рук. Мне всюду чудился его запах. Я как собака принюхивалась к вещам в доме и ждала напрягшись, когда за чаем зайдет разговор о нем. И так я узнала, что он много работает, что он там в своих курганах, что им не хватает денег, и продуктов, и как они пять дней сидели без питьевой воды,но раскопки остановить невозможно, и он готов голодать, но довести дело до конца. что у него есть надежда, найти тот важный материал, ради которого он сунулся в эти гиблые места... А потом от него долго не было известий. И Елена Владимировна с Владимиром Александровичем не находили себе места, потому что и связь с его экспедицией была прервана. А Елена Александровна даже ходила в церковь и заказала там молебен и ставила свечки. А я, узнав эту последнюю новость сидела как истукан, и все во мне одеревянело. И губы, и руки, и все тело. И можно было меня уронить, и я бы со стуком свалилась со стула, со стуком свалилась со стула , со стуком свалилась...
А потом , через две недели, все прояснилось, просто у них сгорела палатка.
Какой-то молодой, взятый наспех работяга, не смог совладать с примусом, и все полыхнуло...
И я вдруг обнаружила, что асфальты давно уже высохли, а на газонах свежестриженная, как затылок новобранца, трава, и сирень налилась тяжелыми гроздьями, и в воздухе носится тополиный пух. И ноги мои, легко несли меня по этим сухим асфальтам, по аллеям парков. Он жив, он жив... И что мне, жалко что ли, что он делом занят, пусть копается в своих черепках, раз уже это так необходимо, но пусть я знаю, что он где-то есть!
Как -то в одно из воскресений, я стала собираться к Глаголевым, но бабушка повела себя странно. Сказала, что ей что-то не хочется сегодня никуда выбираться из дому. Потом что-то долго ходила из угла в угол по нашей комнате, и как мне казалось, все порывалась мне что-то сказать и какая-то тревожная тень пробегала по ее лицу. Я заволновалась- Ну, что, бабушка,что?!!
Наконец, бабушка собралась с духом- Мне, кажется, Света, нам не следует сегодня туда ходить
-Почему?
Приехал Борис, и...
Борис!!! Он приехал, правда, он приехал!!!... Я больше не слушала бабушку, я кинулась к платяному шкафу, распахнула дверцы. На пол цветным ливнем полились платья, блузы, сарафаны, вешалки противно цеплялись своими клювами и я их тоже бросала на пол. В чем... В чем идти? Может это, розовое с плоеными оборками, нет не годится, буду в нем, как пирожное безе,... или это с букетиками цветов разбросанными по салатному полю?... нет, оно какое-то детское, и к тому же ,буду похожа в нем, на лужайку... Наконец платье выбрано, простое, гиацинтового цвета, но взрослого фасона, с вырезом лодочкой К нему подойдут лаковые туфли на каблучке....
Всю дорогу мы молчали. Я знала, что бабушка неодобряет наш поход.
Мы никогда не говорили с ней о Борисе. У нас так не принято. И вообще у бабушки все молчком: обида, горе -молчком, и радость, молчком. Так и шли мы молчком, потому что о главном говорить было невозможно, а о пустяках не хотелось.
Я шла, и чтобы не думать о Борисе, думала о бабушке. Все ее звали- Александра Максимовна. Она была учителем начальных классов. А в первые послевоенные годы работала в детской трудовой колонии, куда собирали беспризорников, высеянных войной, на обочину жизни. Она всегда была одинока. Я ничего не знала о ее личной жизни. Вроде был какой-то Николай, и, то ли погиб на форонте, то ли сгинул в житейских волнах.
Она всегда была подтянута, хоть время и подплавило слегка контуры ее фигуры, но все же сохранило приятную компактность, и ходила она всегда с прямой спиной, и одевалась просто и строго, по учительски- в блузку с юбкой. Было у нее только два платья. Одно нарядное, из синего паплина, к которому полагался воротничок из вязаных кружев; и серое, в шотландскую клетку, с ремешком на поясе.
Мои родители были геологи и все сновали по стране, из конца в конец.
То они на Диксоне, то в Казахстане, то в таинственной республике Тыва.
А мы жили своим порядком. И даже когда шумные, загорелые и веселые родители сваливались нам на голову, то уже через два дня начинали нам мешать, внося в нашу жизнь хаос, сумятицу и чужой запах.
А еще год назад, я узнала, что бабушка, взяла мою маму из детского дома. Но это ничего не изменило в наших с ней отношениях.
Вот она шагает в своих ботиках на кнопках, крепко и уверенно ставя ногу.
Волосы у нее совсем поседели и стрижены как у Коллонтай, ровной линией, но она их собирает гребнем на затылке. Единственная ее слабость-это гребни. Они должны быть с острыми костяными зубьями.
Жили мы просто и скромно, хоть родители и слали денег. Но мы привыкли экономить, а не сорить чужими рублями, направо, налево.
Гдавное в жизни не деньги , а способность честно делать свое дело. Вот основной бабушкин постулат. И еще бабушка терпеть не могла нытье и романтические бредни...
Ворота дома были не заперты. Собак не виделось. А по двору, по дорожкам, мимо клумб, ходили какие-то нарядно одетые люди с тарелками и бокалами вина. Несколько мужчин в костюмах толкились возле крыльца и из их группы то и дело доносились взрывы хохота. Когда мы вошли во двор, никто нас не встретил, и не обратил никакого внимания. А одна противная толстая тетка, жестко ужатая апельсиновым кримпленом, прямо влезла своими каблуками в клумбу с бульденежем и все прикладывала свой нос к цветам и все восклицала- Ах,какой чудный запах!-
Дурища! Бульденежи-то не пахнут! Волосы ее башней подымались из клумбы и были так напергидролены и политы лаком, что походили на сахарную вату, которую намотав на палку, продают уличные торговцы сладостями.
Мы прошли на крыльцо, и я, замешкавшись, пропуская вперед бабушку, вдруг услышала из этой мужской группы
Ну, Борька , отмочил! Во дал! Всех нас сделал! Это надо, какую он себе статуэтку в этих Харбинах отрыл!
Я даже не поняла смысл этих слов,но почувствовала в них какой-то пошлый и гадкий привкус
Я по инерции, уцепившись взглядом за бабушкину спину, прошла коридором, мимо стекляной двери, за которой маялись собаки, их морды выражали жесточайшую скорбь и замерла в проеме гостинной
Окна ее были распахнуты настежь и свет столбом лился в комнату. И в этом столбе золотистой пыли стоял Борис, в сером костюме, в галстуке, с волосами четко разделенными косым пробором. В руках у него, отсвечивал янтарем длинный узкий тонконогий бокал. И рядом с ним была отвратительно красивая женщина, такая же узкая и длинная, как Борисов бокал. В золотистом парчовом платье в пол. С открытыми острыми голыми плечами, и острые мыски лифа подпирали ее ключицы. У нее было совершенно овальное, как трельяжное зеркало, желтовато- оливковое лицо, на котором, будто тонкой китайской кистью были выписаны ее черты. Какие-то люди толклись вокруг, то заслоняя от меня Бориса, то я выныривала из под чьего-то локтя и все глядела и глядела на него. И в какой-то момент наши глаза встретились. Лицо его вдруг закаменело.
Я развернулась и бросилась вон из гостинной... Мне мешали какие-то люди, чьи-то животы, ноги, спины, но я отчаянно проталкивалась к выходу, и, кажется, даже сунула кому-то кулаком в бок, только бы поскорее убраться отсюда, как можно дальше.
Я выскочила наконец на крыльцо, и увидела прежнюю тетку с сахарной головой. Она усердно отвинчивала бульденеж от куста. Небось решила водрузить его на свою сахарную башню.
Не смейте! Что вы делаете!- заорала я на нее. И все кто был во дворе, обернулись в мою сторону.
Как Вы смеете! Рвать эти цветы! Вы в чужом доме! Вы их что ли сажали?!!!- орала я.
От неожиданности тетка отпустила цветок и он хлестанул ее по руке. А ее лицо и шея мгновенно пошли красными сполохами. К ней тут же подскочил какой-то бутуз в очечках
Лизок! Оставь клумбу в покое! Ну в самом деле! Видишь, человек нервничает
Нервничает!!?- взвизгнула Лизок- Да это психопатка какая-то! Я ее вижу впервые в жизни!
« Скажа спасибо, что больше не увидишь!»- мысленно присовокупила я
Ну, Лизок, хочешь я куплю тебе ведро этих цветков!
Но я не стала слушать чем закончится торговля Лизка с Бутузом. Я неслась по дорожке вглубь сада и забилась там, в самую гущу жасмина.
Белые звездчатые цветы густо осыпали куст. Они источали такой сильный приторный запах, что казалось он тут же прилипал к волосам, оседал на платье, впитывался в кончики пальцев. От этого запаха меня просто тошнило.
Борис там и нашел меня, всю в паутине, в помятом, облитом жасминовой дрянью платье, с расцарапаными руками и злыми бесслезными глазами.
Он выдрал меня из куста, поставил на ноги, отряхнул, а потом крепко
прижал к себе, так, что мое ухо, просто впечаталось в его грудь и я слышала как глухо и быстро колотится его сердце. Потом, так же, как той зимней ночью, захватил мое лицо своими ладонями и я впервые так близко, вплотную увидела его серые с рыжими крапинами зрачки. А он все смотрел и смотрел, будто хотел чтобы я вся влезла внутрь его зрачков. Потом в глубине его глаз что-то сломалось, и мне на миг, на долю мгновенья вдруг показалось что сейчас он подхватит меня на руки и унесет прочь,куда-то далеко, далеко.от этой золотой китаянки с острым лифом, и блюдообразным лицом, от сахарной тетки и ее бутуза, от всей этой толпы жующих на свадьбе гостей, от всех НИХ...
Но он прижался своими губами к моим губам,крепко безотрывно, с отчаянием
Это был длинный, как жизнь и короткий, как жизнь, поцелуй.
И отодвинул меня, разжал руки и сказал- НАДО ЭТО ПЕРЕЖИТЬ
И никаких других слов сказать было нельзя. Все было бы враньем, или пошлостью, или оправданием. Бывают минуты когда слова не могут помочь.
И ушел. Ушел не обернувшись. Ушел навсегда. Ушел.
И я не смотрела как он уходил, я даже зажмурилась, потому что я могла этого не пережить. А он сказал- НАДО ЭТО ПЕРЕЖИТЬ....
Я не стала искать бабушку, вернуться в дом было невозможно.
Я поднялась по дорожке, прошла мимо гостей, будто так и надо, высоко подняв голову, и вышла из ворот этого дома. Я шла потом не той привычной дорогой,, как м ы ходили с бабушкой, а обогнув дом с другой стороны, через парк, мимо гипсового горниста. Он сиял свежей краской, а горн было заново вызолочен.
Бодрый маленький несгибаемый горнист.
Вообще-то я умерла,но надо жить дальше- сказала я ему. И пошла по аллее, засаженной кленами и дубами. И мимо проезжали на велосипедах дети, и на скамейках играли в домино и шахматы. А я шла себе и шла, и вдруг поняла, что наверное взрослею...
А вечером бабушка мне сказала,что будет лучше, если я на какое-то время уеду к родителям, они давно уже просят об этом.
И через неделю я уехала.
Эпилог
Прошло десять лет.
И пять лет назад умерла бабушка. Последние два года после инсульта, она тяжело болела. Родители наконец нагулялись по свету, осели домом и забрали бабушку к себе. Зато я уехала учиться. И вот, когда я сдавала зимнюю сессию, умерла моя бабушка, Александра Максимовна. Но я об этом ничего не знала. Родители решили, что будет лучше, если я спокойно сдам экзамены, ведь все равно бабушку уже не воротишь, а так ,и экзамены сорвет, приедет, и мало ли что, в общем берегли мой душевный покой. А когда я, как Борис когда-то, без телеграмм и писем позвонила в дверь нашей теперь общей квартиры, то открыв мне, папа просто замер на пороге, и в глазах его плескался ужас. Он так потерялся, что как будто и не собирался пускать меня внутрь, загородив собой проход.
Но я с криком- Где моя бабушка!!!- оттолкнула его и промчалась в ее комнату.
Но там было пусто и только стояла застеленная новым покрывалом кровать.
А за моей спиной папа глухо сказал- Она умерла. И ринулся звонить по телефону маме, потому что боялся, и не знал, что со мной дальше делать.
Но я знала- НАДО ЭТО ПЕРЕЖИТЬ...
И вот прошло со дня ее смерти еще пять лет, а всего десять, когда я волею случая оказалась в том нашем городе, где прошло мое детство подле бабушки, где был дом, о котором я никогда не забывала.
Было начало осени, и дождь то прыскал с неба, то слегка разволакивало и в просвете показывалось закатное солнце. Вечерело
Ноги сами принесли меня к этому дому. Он будто просел, и давно некрашеный штакетник палисадника, накренился и почти вывалился на тротуар, как старушечья челюсть. Но ворота, пусть и протертые и облупившиеся, были все того же зеленого цвета. А в окне, за густо разросшимися кустами палисадника, мне почудилось мерцание света. Я нажала на знакомую кнопку под острозубой пастью с надписью «Осторожно злая собака» и мне вдруг показалось, что сейчас я услышу хрипловатый лай Зайца и заливистые трели Ульки, а потом к ним присоединятся «гавы» Эльзы и гулкий бас Барса. Я ждала и мне казалось что я их слышу, вот сейчас они начнут бить лапами в ворота...
Но за воротами было тихо. Я все стояла и стояла, и уже поняла что ничего не будет , что нужно уходить, но тут мой слух уловил слабое шарканье, оно было долгим, долгим и шло откуда-то издалека. А потом они приблизились, тихие осторожные и усталые шаги. И слабый голос спросил- Кто?
-Владимир Александрович, это я Света, внучка Александры Максимовны. Мы когда-то приходили к Вам в гости...
Ворота открылись. Владимир Александрович превратился в маленького согбенного старичка. Он как бы усох. Но глаза смотрели так же ясно и пронзительно, как и прежде. И даже сохранили свой серо- стальной, как у Бориса ,цвет. Он будто и не удивился моему неожиданному появлению. Будто мы с бабушкой только в прошлое воскресенье, были здесь последний раз , а не десять лет назад. Он конечно знал, что бабушки нет в живых- родители всех(кроме меня) известили своевременно, как и полагается. Я боялась спросить о собаках. Но пока мы тихо шли по засыпанной опавшими листьями дорожке, успел рассказать, что Заяц давно погиб, еще много лет назад.Его сбила машина, когда он по недогляду выскочил за ворота. Эльзы и Барса, тоже уже нет в живых, их собачий век оказался короток. А других собак они заводить уже не стали. Те были их детьми.. Разве можно по мановению, поменять себе ребенка. В этих словах, прозвучала особая давняя затенная горечь. Я не могла спросить о Борисе и не хотела. Я все о нем знала. От общих знакомых.
Та женщина лезвием пронзила его жизнь, все в ней искромсала и опоганила.
Она настояла на том, чтобы Борис бросил свои дурацкие экспедиции, а начал бы жизнь молодого ученого в институте. И защитил бы кандидатскую. А потом докторскую. Но для этого нужно было много делать такого, чего Борис делать не хотел и не привык. И в доме начались скандалы..Она хотела быть светской дамой, чтобы в доме был достаток, чтобы Борис, заводил нужные знакомства, водил ее по ресторанам. Но детей она иметь не хотела, и так и не подарила старикам внука. С Еленой Александровной в одном доме им было не ужиться.Отношения день ото дня ухудшались и Борису пришлось искать сьемное жилье, а потом вступать в кооператив. Но эта жизнь была не по нем. И он стал пить. У них бывали жесточайшие скандалы, и измены, и вообще, это была какая-то очень плохая и нечеловеческая жизнь. А потом она его наконец бросила. И он жил один. Он и сейчас один Из института ушел. Одно время вроде подрабатывал тапером в ресторанах. Уж больно ловок на рояле. Попивал, погуливал. А вот последнее время за ум взялся. Уехал в экспедицию. К своему делу вернулся. С начала начал. С нуля. НАДО ЭТО ПЕРЕЖИТЬ. Вспомнила я...
А Елена Александровна больна, - вздохнул Владимир Александрович,-да, приболела...
И только пройдя на половину Елены Александровны я поняла, насколько сильно она приболела. Елена Александровна умирала. Она полулежала на высокой кровати, в зеленоватом полумраке от абажюра. Под голову ей были положены взбитые подушки, но и полулежа было видно, как тяжело дается ей каждый вздох.В ногах лежала кислородная подушка. Ее волосы были впрозелень белы,и все равно густой короной обрамляли страшно бледное , как бывает у раковых больных,отечное лицо, поверх стеганного одеяла лежали исхудалые руки.
Леночка, к нам гости- тихо сказал Владимир Александрович. Да, вот так всю жизнь, они обращались друг к другу Леночка и Володенька, будто носили друг другу эти имена на бархатных подушечках.
Елена Владимировна, открыла глаза и отрешенно посмотрела на меня
Это внучка Александры Максимовны- четко проговорил Владимир Александрович
-Да, да -едва слышно прошелестела Елена Александровна и улыбнулась мне.- Как было хорошо!
И прикрыла глаза.
А где же Улька- вдруг вырвалось у меня
Рядом со своей хозяйкой
И только тут я наконец увидела на подстилке возле платяного шкафа лежавшую вытянув ноги, собаку. Она тяжело дышала, почти так же как и ее хозяйка. Я подошла к Ульке и осторожно погладила ее. Она была не в силах даже лизнуть мне руку.Только чуть мигнула глазами. Нос и уши ее были очень горячими.
Я вернулась к постели Елены Александровны, но глаза ее были плотно закрыты.
Она устала- пояснил Владимир Александрович
Пора было прощаться. Но я не находила слов.
Что было сказать? Пожелать здоровья, утешить , сказать до свиданья? Все не то, все фальшиво, все будет неправдой!
Я наклонилась и поцеловала Елену Александровну- и вдруг тихим, но совершенно ясным и твердым голосом она сказала — Он всегда любил , только тебя -и посмотрела на меня лучистым и все понимающим взглядом...
Владимир Александрович набросив жакетку, вышел меня проводить. Может он не понимает как плоха Елена Александровна?
Может быть нужно Елену Александровну отвезти в больницу?
От этих моих слов его даже передернуло И очень жеско с знакомыми мне Борькиными интонациями он произнес- Чтобы я отдал Леночку в чужие руки? Леночка уйдет в своей постели, рядом с близкими ей людьми.
Мне стало страшно неловко от своей бестактности. И я поняла, что он все прекрасно знает и понимает. Но в этом все простое величие этих людей жить и умереть достойно.
Простите меня!
Ну, что вы Светочка, что Вы...
Я шла старым пионерским парком. И гипсовый горнист, был еще жив. И так же вверх устремлен его горн. Но кто-то уже отбил ему кусок локтя,и оттуда торчали куски каркасной проволоки, словно полые вены. И весь он был в каких-то ссадинах и дырах, будто получил заряд шрапнели. В сереющем сгустившемся сумраке, чернел асфальт и на черном асфальте веером рассыпались прибитые багряные листья осины, и словно раскинутые ладони- листья клена. А в траве, на длинных стебельках скапливались ртутные шарики росы. А потом легкий порыв ветра вдруг взметнул ворох листьев, подбросил его вверх и они будто ночные бабочки багряные, золотые, легко порхали в осеннем холодеющем водухе, постепенно снижаясь и наконец, неслышно сели на траву.
«Он ВСЕГДА любил только тебя»
А я всегда любила только его...
Прощай горнист, горни свою песенку, старым парковым воронам!
НАДО ЭТО ПЕРЕЖИТЬ!
2011 г. октябрь.