- Ой, какого страху-то натерпелась я, - взволнованно рассказывала маме соседка, живущая через стенку.
- А что случилось-то?
- Так иду я ночью от Шибаковых. Темно! Хоть луна была бы, а то хоть глаз выткни. Слышу, навстречу кто - то движется, но не пойму кто, только топот и скрип. Но не телега. Вдруг как заматерится, что я окаменела вся, ведь никого не видать. И голос грубый, незнакомый. Я как бросилась бежать, дома мигом очутилась. Всю ночь думала, кто это был.
- Да может, ты нашего нового соседа встретила.
- Какого еще соседа? Приехали старик со старухой, нормальные люди, а тот как бы на чем-то катился. Да и голос молодой.
- Так у них сын калека, инвалид войны, без ног, недавно к ним приехал. Мне их соседка Валя Журавлева рассказывала. В Кусе он женился, и решили поближе к родителям переехать. Сама-то я не видела.
- Так они у родителей живут? Там же тесно.
- Вроде хотят дом купить, а он будет сапожником работать.
- Это хорошо. Сапожник нам нужен, вон каблуки на туфлях совсем сбились.
У меня износились пятки сапог, и мы с отцом пошли к сапожнику отдавать в ремонт. Мне было интересно посмотреть, потому что уже много было разговоров о неожиданных встречах с ним, особенно ночью.
Зашли в небольшой тесный домик, что стоял почти в центре села, рядом с магазином. Еще в сенях стало пахнуть варом и кожей. Зайдя и поздоровавшись, увидел крепкого мужика, с сильными мускулистыми руками, прошивающего стельку валенка. Сидел он на стуле, привязав ноги к сиденью широким ремнем, чтоб не упасть. Правда, от ног остались одни небольшие культи. У порога стояла каталка на четырех колесиках, на которой, так же привязавшись, передвигался по улице.
Лицо было веселое, разговаривал дружелюбно и просил дня через два прийти за сапогами.
- Не беспокойся, мужик. Сделаю как надо. Может еще, что есть чинить, приноси. Валенки может надо подшить?
- Нет! Валенки я сам могу подшить, а вот с сапогами не получается.
- Всему можно научиться! Я тоже не умел, да жизнь заставила.
Пока отец разговаривал с Петром, так звали инвалида, я успел рассмотреть все жилье. Второй комнаты не было, и только занавеска отделяла часть избы, где они ели и спали. Слышались звуки приготовления пищи. Видимо, там была его жена, но к нам она не вышла.
Через два дня отец принес мои сапоги, с отремонтированными каблуками, аккуратно обработанными.
- Хорошо чинит, – похвалила мама.
- Как сапожник он хороший, вот если бы не пил еще. А то, как напьется, начинает жену бить, а ведь сила у него большая, мужская и бьет по-фронтовому, как врага, без жалости.
- То-то ее часто у родителей вижу, и голова как-то вся обвязана платком, будто зуб болит.
- Хоть бы родители его образумили. Отец с виду умный мужик, солидный, а мать простовата, болтушка.
- С чего ты взял?
- Да слышал, как она разговаривала с Валей Журавлевой, одна трескотня.
Месяца два продолжалась такая история, пока не закончилась трагически. Петр в пьяном виде зарубил топором своего отца, и его арестовали, увезли в Кусинскую милицию. По селу пошла волна слухов и сплетен. Такого не знали даже старожилы, чтоб сын поднял руку на отца.
- Отец-то сильно побил мать, – рассказывала Валя Журавлева, которая всегда все знала, – и она побежала жаловаться Петру. А тот сам был пьяный и пополз разбираться с отцом, вроде заступаться за мать. Отец уже спал и зачем-то под кроватью держал топор. Вот этим-то топором трижды ударил его сын по голове. Страшная картина! И все это на глазах у матери. Может, она его и подговорила убить?
- Ну, что ты Валя! Разве ж так можно? Отец ведь.
- Так она всегда жаловалась на своего мужа, что он изверг.
Шло следствие, потом был суд, и Петру дали три года тюрьмы. По селу опять пошли пересуды, почему так мало дали за убийство. И опять всезнающая Валя рассказывала маме:
- Так у Петра нашли смягчающие обстоятельства (слова-то какие знала, как заправский адвокат), что он совершил убийство в состоянии беспамятства. Мать в суде все рассказала, как над ней измывался муж, как грозил убить ее и сына. Вот и сжалился судья над калекой.
После суда мать со снохой продали дома и уехали жить в Кусу. Больше о них ничего не было слышно.