«Пусть нас скорее отведут в тюрьму! Мы будем петь там, словно птицы в клетке…и в каменной тюрьме переживём все лжеученья, всех великих мира…»
(Вильям Шекспир «Король Лир»)
1
Около 10 утра из парадного подъезда четырёхэтажного дома с эркерами на северной стороне в Сапёрном переулке Петрограда вышел худощавый с карими глазами чуть навыкате молодой человек, одетый в чёрную кожаную куртку, в плотно надвинутой на лоб фуражке, и сел на велосипед.
Юноша быстро пересёк Надеждинскую, достиг Манежного, и, вырулив к Спасо-Преображенскому Собору, не спеша поехал по Пантелеймоновской.
Его велосипед, это была не новая, но вполне добротная модель отечественной фирмы «Дукс», оснащённый шинами фабрики «Треугольник», слегка подрагивал крыльями на булыжной мостовой, ноги молодого человека, обутые в высокие шнурованные башмаки, уверенно крутили педали, а сам он был строг и сосредоточен.
Вскоре велосипедист миновал Летний Сад, а затем и Марсово поле и уже по Миллионной достиг Дворцовой площади, где свернул к полукруглому дворцу, примыкающему к зданию Главного штаба. Весь путь занял у него едва ли больше, чем полчаса.
Войдя в подъезд, молодой человек спросил пожилого швейцара:
«На месте ли товарищ Урицкий?»
«Их высокопревосходительство ещё не приехали-с…» - ответствовал швейцар, не особенно-то вдаваясь в детали текущего момента, поскольку прослужил на должности четверть века, и большие начальники являлись для него «высокопревосходительствами» во все времена. Правда, при этом внимательно оглядел посетителя.
Юноша в кожаной куртке присел на подоконник и стал ждать, то и дело, поглядывая на ручные часы. Прошли томительные двадцать минут.
Наконец, к подъезду, треща мотором и сверкая хромированными бамперами, подвалил бывший царский авто, из которого вышел одетый в полувоенный костюм низкорослый широкобёдрый человек в пенсне, и по-утиному, переваливаясь с боку на бок, важно направился к решётке подъёмной машины.
Швейцар учтиво распахнул дверь лифта, и в этот момент к товарищу в пенсне приблизился тот самый молодой человек в кожанке, и с расстояния 6-7 метров всадил ему в голову пулю из револьвера.
Председатель Петроградской ВЧК товарищ Урицкий, а это был он, скончался практически на месте, и обмякшее его тело рухнуло в кабину лифта, где, дёрнувшись в предсмертной судороге, навсегда и затихло.
Швейцар бросился к убитому, молодой человек огляделся, и, не обнаружив никого, кроме швейцара, в вестибюле дворца, выбежал на улицу. Там он запрыгнул на прислонённый к стене велосипед, и, отчаянно крутя педалями, помчался по Дворцовой площади в сторону Миллионной, держа револьвер в левой руке.
В верхних этажах слышали выстрел, и один из чекистов, наиболее шустрый, бывший ближе всех к месту происшествия, бросился вдогонку, на ходу расстёгивая кобуру. За ним кинулись ещё несколько человек, кто-то бегом, кто-то в царском авто, и открыли огонь. Беглец, неистово гнавший велосипед, пытался петлять, уклоняясь от пуль. Однако, осознав, что скрыться таким способом не удастся, он бросил велосипед и забежал в одну из подворотен на Миллионной, в надежде уйти проходными дворами.
Но ворота в проходном дворе оказались заперты, и тогда он дёрнулся в одну из открытых дверей, оказавшуюся входом в Английский клуб. Там, в прихожей он схватил первое, попавшееся на вешалке пальто, и попытался уйти через чёрный ход. Однако по выходе был схвачен чекистами, которым помогала толпа «сочувствующих».
Спустя полтора месяца молодой человек был расстрелян, как правый эсер-террорист, коим никогда не являлся. Звали его Леонид Акимович Канегисер, 20 летний юнкер из вольноопределяющихся, до Первой Мировой войны – студент Петроградского Политехнического института и ещё поэт, примыкавший к акмеистам и являвшийся близким другом Сергею Есенину.
2
Так выглядит официальная версия убийства председателя Петроградской ВЧК товарища Моисея Соломоновича Урицкого, «верного большевика-ленинца, и гуманнейшего из людей нашего времени…» - как писал о нём в некрологе другой большевик-ленинец и гуманист по призванию, товарищ Григорий Евсеевич Зиновьев. И продолжал далее: «На контрреволюционный террор рабочая революция ответит террором пролетарских масс, направленных против всей буржуазии, и её прислужников!»
И ответ этот последовал почти мгновенно. Товарищ Зиновьев, бывший в те годы председателем Петросовета (первое лицо в городе), сразу же после убийства Урицкого предложил «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице». После этого были созданы «тройки», которые развернули в Петрограде вакханалию красного террора.
За короткое время в городе, где было много представителей «эксплуататорских классов», погибли десятки тысяч человек.
По постановлению Петроградской Чрезвычайной Комиссии – как гласит сообщение 20 октября 1918 года – расстреляно 500 человек, (заметим, за один только день!)
В марте 1919 английский военный священник Ломбард напишет премьер-министру Великобритании лорду Керзону:
«В последних числах августа 1918 две барки, наполненные офицерами, потоплены, и трупы их выброшены в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой».
А вот, что писал А.М. Горький в «Несвоевременных письмах» в 1918 году весной, то есть, ещё до августовских событий, между прочим, напрямую обращаясь к городским партийным властям, а именно, товарищам Зиновьеву и Урицкому:
«Зверства, происходящие на улицах Петрограда, по истине чудовищные. То здесь, то там производят самосуд. Третьего дня сам был свидетелем, как на Фонтанке расправлялись с двумя мелкими воришками, укравшими у торговок что-то из продуктов. Им на шею привязали камни и прямо с Пантелеймоновского моста бросили в Фонтанку. Один ушёл на дно сразу же, а второй выплыл, не смотря на то, что был ещё месяц март. Но едва бедняга добрался до берега, как какие-то солдаты добили его штыками…»
Конечно же, «Несвоевременные письма» Горького действия не возымели.
Более того, «пролетарского писателя» в очередной раз обвинили в политической близорукости, и в непонимании текущего момента.
Между тем, большие гуманисты, товарищи Зиновьев и Урицкий, помимо массовых убийств, занимались ещё и грабежами (экспроприацией) и важно разъезжали по городу в царских авто, коих насчитывался тогда небольшой парк.
Интересно высказывание об Урицком писателя Марка Алданова (Ландау) в 1923:
«Этот человек, не злой по природе, превратился в совершенного негодяя. Он хотел стать Плеве – революции, Иоанном Грозным – социализма, Торквемадой Коммунистического Манифеста. Первые вёдра или бочки крови организованного террора были пролиты им…инфернальность его росла с каждым днём. Он укреплял себя в работе вином. От человека, близко его знавшего, я слышал, что под конец жизни Урицкий стал почти алкоголиком. И всё же, я не отрицаю того факта, что Урицкий был из них не самый худший…»
Однако спрашивается, а кто же тогда из них был самый-самый, что называется, инфернальный? Может, всё тот же товарищ Зиновьев?..
Чем большее число раз перечитываешь «Собачье сердце», тем чаще задаёшься вопросом: кого же напоминает эта сладкая парочка, Шариков и Швондер?
Эта тяжёлая и важная утиная походочка, эта незабвенная переписка Энгельса с Каутским, которую Шарикову дал проштудировать Швондер. Да и в блистательном фильме Виталия Бортко, на мой взгляд, не случайно сценами натуры Москвы взяты изнанка питерских Апраксина двора и окрестностей Спасо-Преображенского собора, (в сцене, где горничная Зина выгуливает Шарика, пока ещё смышленого и милого пса). Что это, как не своеобразная кинематографическая фига в кармане, не правда ли?
Когда в 1919 началось наступление генерала Николая Юденича на Петроград, у главного кочегара мирового пожара революции товарища Зиновьева случилась медвежья болезнь, и он отдал приказ разработать план всеобщей эвакуации города, а так же приказал готовить затопление кораблей Петроградской базы. Без согласования с центром он так же начал вывоз оборудования и при этом истерично умолял Москву прислать в город несколько дивизий с Восточного фронта. Затем медвежья болезнь повторилась, и он стал впадать в обмороки в 1921, когда возник Кронштадтский мятеж. Если б не другие гуманисты, Троцкий и Тухачевский, утопившие восстание матросов в крови, и даже пытавшиеся травить их газами, то у Григория Евсеевича, пожалуй, от страха и вовсе началась бы падучая.
На протяжении 10 лет Зиновьев был всесильным наместником Петрограда, в период его господства не прекращались террор и преследования «классовых врагов». В том числе Зиновьев организовал массовую высылку дворян и буржуазии на север, где большинство погибло. В обществе одно имя Зиновьева вызывало страх и отвращение, и его называли «Кровавым Гришкой» или «Гришкой Вторым» (по аналогии с Г.Е. Распутиным).
В 1925 поэт Саша Чёрный в своём журнале «Бумеранг» напишет о Зиновьеве, бывшем к тому времени главой Коминтерна:
«Париж. Добытая с большими затруднениями из Москвы зиновьевская слюна была впрыснута в Пастеровском институте совершенно здоровому молодому шимпанзе. На третий день обезьяна обнаружила все признаки военного коммунизма: отобрала у других обезьян пищу, укусила сторожа, перецарапала всех здоровых обезьян и, завладев клеткой, терроризировала их и загнала в угол. Профессор Р. высказал предположение, что прививка крови заражённой обезьяны любому последователю Коминтерна даст, вероятно, обратные результаты: прояснение сознания, тягу к уживчивости, мирному труду и разумному культурному разрешению всех социальных конфликтов».
Позднее уже, в тридцатые годы, путём множественных интриг и провокаций Григорий Зиновьев свалил самого Льва Троцкого, второго человека ленинской партии, затем Николая Бухарина, одного из главных идеологов.
А затем и его самого свалили. Говорят, перед расстрелом в 1936, он валялся в ногах у своих палачей, целовал им сапоги, плача и моля о пощаде.
Зато в 1988 был реабилитирован, как незаконно репрессированный…
3
В романе Александра Чаковского «Блокада» есть эпизод, где начальник Генштаба генерал армии Георгий Жуков (дело происходит в начале осени 1941) произносит следующую фразу:
«Да от Средней Рогатки до площади Урицкого танку ходу полчаса!»
Георгий Константинович имел тогда в виду, что если как следует не укрепить наиболее уязвимые участки образовавшейся в последние часы линии обороны города, то немцы прорвутся и в считанные минуты окажутся в центре Ленинграда.
Что такое Средняя Рогатка известно с давних пор. Таким именем называлась в Питере территория, на которой сейчас находится Площадь Победы.
Весёлое какое-то и образное было название, Средняя Рогатка. В этом месте брали начало две дороги, в будущем, Московское и Киевское шоссе. Они вытекали как бы из одной, - Московской першпективы. И если смотреть с высоты птичьего полёта, то рогатка и есть. А вот площадь Урицкого…
Пожалуй, человек, мало знакомый с историей Питера сразу и не поймёт, о какой площади вообще ведётся здесь речь, и даже, вполне вероятно, будет искать эту площадь в рабочих окраинах, но никогда не найдёт на современной карте.
А дело вот в чём.
Январь 1944 года ознаменовался великим событием для нашего города – была окончательно снята блокада Ленинграда. И жителям, отстоявшим славный город, был, наконец, сделан замечательный подарок: им вернули исторические наименования центральных улиц и проспектов. Ну, как говорится, государственная власть, вроде как бы осознавая свою вину, что ли, перед городом, и восхищаясь мужеством его жителей, чем уж могла.
Да и вполне, пожалуй, понимала власть, что некоторые названия улиц очень уж абсурдны.
Хотя, инициатива переименования, а точнее, возвращение улицам и площадям их подлинных имён, всё же исходила от отдельных ленинградских руководителей, прежде всего, Алексея Александровича Кузнецова, первого секретаря горкома партии, расстрелянного впоследствии в связи с фабрикованным НКВД в 1949 году Ленинградским делом.
А тогда, в январе 1944, улице 3 июля было возвращено имя - Садовая, Володарского - Литейный проспект, а 25 Октября - Невский.
Так же вернули и название главной площади города – из «площади Урицкого» она вновь превратилась…в Дворцовую площадь.
Собственно, простые горожане никогда и не пользовались этими, мягко скажем, странными, во многом, инопланетными прозвищами, а так всегда и говорили: «свернул с Литейного на Невский, прогулялся по Садовой, а затем пошёл на Дворцовую…»
Однако официально Дворцовая, в качестве «площади Урицкого» просуществовала 26 лет, с 1918 по 1944год.
Какой неоценимый вклад в культурную, экономическую и политическую лепту нашего города привнёс страстный большевик (до лета 1917, правда, активный меньшевик) и пламенный гуманист Моисей Соломонович Урицкий мы уже знаем. Единственное, чем можно дополнить его великий путь, так это некоторыми фактами биографии:
Родился в 1873 в еврейской купеческой семье, в трёхлетнем возрасте остался без отца. В 1887 окончил юридический факультет Киевского университета.
В революционном движении с начала 90х. До этого являлся кем-то вроде коммерческого агента, торговавшего лесом.
Вот интересно, не потеряй так рано отца, может быть юный Моисей и не полез бы в политику, а так и занимался прямым своим, то есть, купеческим делом? Но вышло так, как вышло. Был арестован, затем сослан в Якутскую губернию. После 2-го съезда РСДРП (1903) – меньшевик.
В 1914 эмигрировал за границу, жил в Стокгольме, затем был корреспондентом парижской пораженческой газеты «Наше слово», редактировавшейся Троцким. В августе 1917 введён большевиками в комиссию по выборам в Учредительное собрание, стал Гласным (что-то типа нынешнего спикера), кстати, позже, как член Всероссийской комиссии по делам созыва Учредительного собрания со знанием дела организовал его роспуск.
В октябре 1917 член Военно-революционного комитета, а с марта 1918 председатель Петроградской ВЧК. С апреля 1918 совмещал этот пост с должностью комиссара внутренних дел Северной области.
Как видим из биографической справки Урицкого, это был далеко не «Железный Феликс», а вполне заурядный партийный функционер, начинавший свой пламенный революционный путь с торговли лесом.
И, вполне вероятно, был не «самый худший»…
4
Но вернёмся к убийству Урицкого. Не смотря на вроде бы кажущуюся очевидность, тем не менее, возникают вопросы.
Во-первых, политическая принадлежность Леонида Канегисера. То он, по уверению большевиков, правый эсер, то член партии народных социалистов, возглавляемой Николаем Чайковским и находящейся в Архангельске под покровительством британских интервентов, и главным мотивом действий является месть за убитых чекистами офицеров, среди которых был его близкий друг, прапорщик Перельцвейг.
То, по мнению некоторых правых радикалов того времени, это «справедливая месть честного еврея, еврею-вампиру, истребляющему цвет русской нации». Якобы, так заявил сам Леонид Канегисер на одном из допросов.
Далее, Канегисер хоть был и юнкер, но не из кадровых юнкеров, а из вольноопределяющихся, и участия в боевых действия не принимал, более того, по свидетельствам близких друзей, являлся ещё и не важным стрелком.
А тут – с первого выстрела и сразу наповал.
И третье, пожалуй, самое существенное: совпадение в датах. Ведь именно в этот день, 30 августа, в Москве, на заводе Михельсона покушение на Ленина.
Где, опять же, по официальной версии почти слепая Фани Каплан всадила в Ильича сразу несколько пуль, причём все были отравленные.
И сразу же после этого – красный террор, которым так пламенно грозился товарищ Зиновьев.
Всё это, несомненно, изрядно отдаёт провокацией, на которые были горазды профессиональные революционеры, и в особенности ярый гуманист Григорий Зиновьев.
Как могло быть в действительности? Вполне возможно Леонида Канегисера под каким-то предлогом заманили на Дворцовую площадь. Может, была там назначена у него с кем-либо встреча, а о том, что товарищ Урицкий приезжает на работу в конкретное время, он и не знал?
И вот, Урицкий заходит в вестибюль, швейцар почтительно открывает перед ним дверь лифта, поворачиваясь спиной к Канегисеру (а швейцар единственный свидетель!), как тут же, допустим, из-за ближнего угла, или выступа в стене, выходит киллер и стреляет Урицкому в голову. Видя всё это, Канегисер приходит в ужас и бросается наутёк, а киллер спокойно выходит на улицу и, оказавшись на Невском, растворяется в толпе. Или, что тоже вполне правдоподобно, первым бросается в погоню за Канегисером с криком: «Стой, контррра!»
И ещё, дальнейшая судьба близких людей Леонида Канегисера. Семью, главой которой являлся видный российский инженер Аким Канегисер, ведь не подвергли расправе, что вроде бы напрашивалось по приметам того смутного времени, а, спустя время, дали ей выехать за границу.
Не правда ли, всё это так же изрядно напоминает некую зловещую игру, своего рода шахматную вилку – мол, ты уж, мил человек, сознайся в «тобою не содеянном», тебе ведь всё одно кердык, скажи под диктовочку, что нам требуется, а мы за это не тронем твоих близких; и более того, отпустим, куда им только не заблагорассудится. И ведь отпустили, продемонстрировав странную последовательность.
5
Как поэт, Леонид Канегисер очень был дружен с Сергеем Есениным, часто бывавшим в квартире Канегисеров на Сапёрном. А сам Леонид неоднократно гостил у него в Константиново.
В поэме «Анна Снегина» есть упоминание Есениным о друге Леониде Канегисере. Понятно, что в силу известных причин имя Есениным не называется, но образ узнаваем.
Замечательны слова Марины Цветаевой о дружбе Есенина с Канегисером.
«Эти мальчики были как братья, и внешне очень дополняли друг друга: один белокурый и голубоглазый, другой – тёмный шатен с миндалевидными глазами.
Некоторые стихи Леонида Канегисера.
Снежная церковь.
Зима и зодчий строили так дружно,
Что не поймёшь, где снег и где стена,
И скромно облачилась ризой вьюжной,
Господня церковь – бедная жена.
И спит она средь белого погоста,
Блестит стекло бесхитростной слюдой,
И даже золото на ней так просто,
Как нитка бус на бабе молодой.
Запела медь, и немота и нега
Вдруг отряхнули набожный свой сон,
И кажется, что это - голос снега,
Растаявшего в колокольный звон.
(март 1918)
Оденет землю синий лёд,
Сверкнут блестящие морозы,
Но не внезапно отцветёт
Блаженный куст тепличной розы.
Есть жар, воспитанный в крови
И не идущий сердца мимо, -
И роза милая любви
От увядания хранима.
(май 1916)
…подо льдом, подо льдом
Мёртвым его утопили в проруби,
И мёрзлая вода отмывает с трудом
Запачканную кровью бороду.
Под глазами глубокие синие круги,
Полощется во рту вода сердитая,
И тупо блестят лакированные сапоги
На окоченелых ногах убитого.
Он бьётся, скрючившись, лбом об лёд,
Как будто в реке мёртвому холодно,
Как будто он на помощь царицу зовёт
Или обещает за спасенье золото.
Власть и золото, давшиеся ему,
Как Божий подарок! Или всё роздано,
И никто не пустит в ледяную тюрьму
Хоть струйку сибирского родного воздуха?
(1916)
Кем мог стать этот мальчик в дальнейшей своей жизни, не случись того, что произошло? Большим поэтом? Может быть…
Хотя, уцелей он тогда, что практически невероятно, наверняка, как юнкер, отправился бы через некоторое время в Добровольческую армию генерала
Лавра Корнилова, где, скорее всего, и сгинул бы в пучине Ледового похода Гражданской войны, как многие его сверстники.
Или, это всё таки он застрелил кровопийцу Урицкого, а мы тут подвергаем сомнению его подвиг? Ведь это же подвиг, рассчитаться с палачом за гибель своих друзей.
И всё стоит перед глазами такая картина: худосочный, немного нескладный парень, почти ещё подросток, несётся на велике по Дворцовой, а его настигает стая голодных волков. И почему-то ужасно хочется, чтобы он тогда от них всё же удрал, спрятался, растворился в бесчисленных проходных дворах нашего огромного города-призрака…
Примечания.
Именем Урицкого, помимо Дворцовой площади, был назван город (Урицк, ранее Лигово, ныне один из районов Петербурга), посёлок Форт-Урицкого (ныне Форт-Шевченко), район Орловской области, а так же сёла Урицкое в Кустанайской области Казахстана (ныне Сарыколь), Оренбургской, Липецкой, Саратовской и Запорожской областях.
Улицы и скверы Урицкого существуют по сию пору во многих крупных городах России и СНГ: Ангарске, Архангельске, Астрахани, Брянске, Владимире,Воронеже, Воткинске, Гродно, Гомеле, Дзержинске, Екатеринбурге, Златоусте, Иркутске, Киеве, Кирове, Коврове, Королёве, Красноярске, Кузнецке, Кургане, Курске, Липецке, Новосибирске, Пензе, Рязани, Самаре, Смоленске, Ульяновске, Уфе, Харькове, Ярославле.
А так же в районных центрах: Бобруйске, Истре, Богородицке, Дубне, Луге, Магнитогорске, Люберцах, Павловском Посаде, Орехово-Зуеве, Солнечногорске, Переяславле-Залесском, Серпухове, Таганроге, Уссурийске, Усть-Каменогорске.
В Казани существует парк им. Урицкого. Казанский хоккейный клуб «Акбарс» до конца 80х носил название «СК им. Урицкого».
Имя Урицкого носит троллейбусный завод в городе Энгельс Саратовской области.