Нина отдала бутылочку с грудным молоком акушерке, вопросительно посмотрела на нее, спросила:
- Может быть, мне все же забрать мальчика к себе… Недоношенный ведь, поживет у нас, окрепнет. У меня молока хватит, и Сурия не против. Ей в горы надо возвращаться. Ребенок, слабый, может не выжить.
- Не твоя это забота.
- Что значит не моя?! Я могу помочь. Не понимаю только почему Вы против?
- Ты, Нина, оттого упрямишься, что дочек у тебя нет….
- Вы думаете? А как это взаимосвязано?
- Да так и связано. Парней легче на чужой земле растить.
- Но ведь не чужая она им, земля то. Родились ведь тут. Дружно живем, парни мои со всеми общий язык находят. Не драчуны, ведь, не хулиганы.
- Вот и я о том, что парням легче. А будь у тебя дочь, так сто раз бы подумала, нужен ли ей такой молочный брат!
- Вы, что меня в чем-то обвиняете?
- Нет. Молодая ты еще глупая, вдруг забеременеешь, да бог дочь пошлет, что делать будешь с таким молочным братом? Как бы не уважали нас, а все одно: чужие мы тут.
- Как так чужие?!
- А так, чужие. У каждого народа своя Земля, свой дом. Русские мы, наш дом - Россия. А здесь мы гости, как ни крути…
- Да, но что Вы, я так совсем не думаю, даже мыслей таких не ношу. Для меня все свои. Но если задуматься, то правда Ваша.
- Знаешь, у них ведь никак у нас, один два ребеночка и точка, у них каждый год пополнение. Может, парню и вовсе судьба умереть.
- Да, жаль мне его, в один час ведь родился с моим Коленькой.
- Так захотят, чтоб мальчик выжил, баранами поделятся. Вот и будет им кормилица.
- Ну, вот и хорошо. Я думаю все у них получиться.
На том и порешили. Но после этого разговора Нина стала как-то иначе смотреть на жизнь. Угол зрения изменился, житейские истины стали брать верх над миром книжных иллюзий. Там, где раньше видела сходство, стала видеть разницу. И много их таких маленьких различий накопилось. Подрастал сын и вместе с ним копился в душе Нины бунт. Но вот против чего, она никак не могла понять. Вопросы сына раздражали особенно сильно:
- А круглый домик почему юртой называют?
- Потому, что юрта – это казахский дом, войлочный каркасный переносной дом.
- А когда мы круглый домик будем у себя во дворе ставить?
- Никогда.
- А почему мы не никогда не будем?
- Потому, что он нам не нужен.
- Почему не нужен?! Нужен, он красивый.
- Потому, что у нас есть свой дом с полом и крышей. Он стоит на фундаменте. И всегда там будет стоять. Его ведь не разберешь, да и ни к чему. Мы не кочевники, мы ведем оседлый образ жизни и деды наши так жили, и прадеды.
- А я все равно круглый дом хочу! И почему это нам нельзя в круглом доме жить?
- Давай-ка спать. Я тебе сказку расскажу, про дома. Была у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная…
Малыш уснул, а Нине грустно так почему то стало. Поняла она, что наткнулась на какую-то онемевшую и затекшую от долгого бездействия часть своей души. А как это исправить, она не знала. Как с этим жить с этим тем более.
Малыш рос наблюдательным, и продолжал задавать свои трудные вопросы:
- Почему у них только дяди на кладбище ходят?
- Почему мы бабушку в деревянный ящик положили, а они деда Мамеда в полотно закрутили, на носилках понесли и в землю стоя поставили?
Мама, они все не правильно сделали. Ты им скажи, как надо, они меня не слушают…
Ну, что вот с ним делать? Как объяснить жизнерадостному мальчугану, исследующему мир, особенности культуры разных народов вне своей воли оказавшихся на одной земле?
В ту ночь долго не могла уснуть, вспомнила, как однажды в детстве, когда ей было 12 лет к ним нагрянули, иначе и не скажешь родственники отца из Воронежа. Да, так не вовремя, так не кстати. Желанная встреча обернулась тогда для Нины настоящим испытанием на зрелость.
У матери не было возможности надолго покинуть больницу, которой она заведовала – весенняя вспышка брюшного тифа. Бабушка лежала в радикулитом – переработала вскапывая грядки. Средина марта, горячая пора – земля просыпается, любые руки на счету.
У Нины конец четверти. На занятия бы надо подналечь. Тогда впервые в своей жизни она научилась ценить минуты, считать шаги и действовать не ожидая ни подсказок, ни похвал. Заботиться обо всех не жалея себя и не покладая рук. Уставала так, как никогда до этого.
Вечером перед отъездом родни, Нина испекла яблочный пирог. Маме было не когда, но она знала, будь у матери время она обязательно бы затеяла на дорожку стряпню. Вот и поступила так не ожидая просьб или руководства. Гордилась втайне собой, внесла пирог, стряпня удалась, пирог пах ванилью, румянился пышной корочкой – не стыдно такой шедевр кулинарного искусства на стол ставить. Выходя Нина услышала, как тетя сказала матери:
- Нинка то у тебя большуха, а лет то ей всего сколько?
И таким обидным показалось Нине это слово, как насмешливая кличка. Прямо расплакалась. Лишь лет через пять, приехав с ответным визитом к тебе в гости, она поймет, истинную цену такому комплименту – большухой в русских селениях называют самую главную и мудрую, женщину в роду женщину. Важное, это слово уважительное, большое. Вот надо же вдруг сегодня нахлынули воспоминания о казалось бы давно забытой истории.
Следующим вечером учила с сыном сложное слово национальность, говорили о том у кто из их ближайших знакомых какая . А по утру Коленька много чего забыл, побежал за помощью к соседу спросил прямо в лоб:
- Дядя Ариф, а вы какой породы?
- Турецкой.
- А мама сказал, что вы азер-банд-джа-нец, и что это у людей тоже слово есть, такое, как порода у лошадок только по другому называется.
- Правильно тебе мама сказала, но другое слов я забыл - ответил мальчику сосед и пошел в дом.
Вечером Коленька дословно пересказал родителям свой диалог, желая добраться до сути. Нина сразу же затеяла стряпню, что бы как-то невзначай, угощая соседей, узнать, не обидели ли кого слова ее шустрого мальчугана. Но все обошлось. Посмеялись вместе с соседями над Колькиным допросом дяди Арифа.
Вечером дома снова как могла разъяснила сыну что и как, но, похоже, трудно мальчику в его годы понять различия национального менталитета. Нине же становилось все сложнее укрощать растущее раздражение на трудные вопросы сына. Тяжело постоянно жить в режиме полит корректности. Это как спать в тесной застегнутой на все пуговицы блузке.
А утром снова здорово…
- Почему я должен руки перед едой мыть? Ахметка вон, никогда не моет. Я сам видел. Он не моет и я не буду.
Ладно бы только Коленькины вопросы вызывали такую реакцию. Так нет, и другие случаи тоже были. Едет, например, она в совхоз договор подписывать о поставках продуктов для детского сада к бригадиру. Он азербайджанец по национальности. Одевается в тот день соответственно: юбку подлинней, платок на голову.
Сколько лет работает, не первый год детским садом заведует, всегда так поступала и ничего. А теперь вот протест какой-то внутри проснулся. И с этим надо как-то жить и работать.
Случалось и так, что на торжестве каком, из уважения к хозяину, бешбармак руками есть надо. С детства ела и ничего, обычаи такие у этого народа. Вот что делать? Не идет кусок в горло, и все. И мысли про антисанитарию и детскую смертность в голову лезут. Нина виду конечно не показывает, а душа стынет, не болит – уже, просто немеет.
Или увидит у приведенного утром в детский сад малыша грязные руки в цыпках, велит медсестре отмыть ребенка, а руки глицерином смазать. А сама себя не поймет: то ли осуждает, то ли жалеет. Внешне никак это не проявлялось. Но от себя не убежать. Начался в душе Нины необратимый процесс отторжения. Но от чего, от кого - не разобрать…
И, что удивительно, случаев таких становилось все больше.
Зашла как-то в тихий час в старшую группу за забытой ручкой, и невольно подслушала разговор няни с одной из родительниц, решившей пораньше забрать своего малыша.
- Гульнарка, смотри вон она идет.
- Кто она то?
- Кто, кто… вторая жена моего мужа.
- Она красивая, молодая, повезло тебе.
- Ну да… Муж мой теперь отстанет от меня, с ней жить будет. Он уже и дом новый построил. Я же теперь буду старшей женой. Он мне деньги на воспитание детей давать будет, без моего совета ничего делать не будет. Хорошо-то как, хоть отдохну, надоело каждый год рожать.
Нина тогда на цыпочках вышла из группы, но разговор запомнила. Протест, растущий в ней, запросился наружу. Достав припрятанные сигареты, закурила прямо у себя в кабинете. До этого она никогда так не делала. Умом могла понять мусульманский обычай иметь много жен, а вот сердцем принять – нет. И грань эта, незримая грань приятия - неприятия проходила где то глубоко внутри нее, текла по венам, жила в каждой клеточке ее тела. И не во власти Нины было разрушить эту границу.
Она открыла створку окна, затушила сигарету. Телефонный звонок вывел ее из задумчивости, она занялась своими привычными, ежедневными делами Их было немало. И это было спасением пусть временным, но спасением.
Прошло три года после рождения сына. День сменял день, ничего примечательного не происходило, в Нининой жизни все шло по накатной колее, если не считать крепнущего чувства протеста, неустроенности вокзальной какой-то.
Вот вроде бы и здорова, и работа хорошая, и уважение от людей хватает, и дом свой, не казенный, и в семье все ладно да складно, а покоя в душе нет и чем дальше тем хуже… А в чем дело - поди разбери - чего человеку для полноты счастья не хватает? А ведь не хватает…
Тем летом случилась с Ниной забавное приключение. Погиб любимец семьи проказник кот Васька, зашибло его им же самим нарушенной поленницей дров. Погоревали конечно, кота похоронили, а через пару недель у соседей котята родились.
Один котенок в помете оказался окрасом, ну точь-в-точь погибший кот Василий, ну весь в отца, один в один. Через Неделю соседка принесла показать Нине слепого котенка, на тот случай, если Нина его возьмет, то они именно этого и оставят, а остальных утопят. И надо же так совпасть, что у Нининой дворовой собаки Тоськи об эту пору были еще слепые щенята.
Сука, ведомая видимо материнским инстинктом, схватила принесенного пищащего котенка прямо с Нининых колен и утащила под крыльцо, в свое гнездо. Поохали, по ахали, а не достать, не добраться. Так и выкормила Тоська котенка вместе со своими щенятами. Когда собачата подросли, их раздали, а Василь Василича оставили.
Собачий выкормыш превратился в огромного кота, научился лизаться по-собачьи, вставать на задние лапы. Языки у кошек в отличие от собак шершавые…, приятного мало. Не понять – то ли кот, то ли пес вырос. С виду вроде кот, а по повадкам пес.
Бегал с собаками на машины «лаять», мышей долго ловить не хотел, а когда осилил эту кошачью науку, то стал добычу демонстративно выкладывать на прикроватный хозяйский коврик. А что бы мышь поймать и съесть, об этом даже речи быть не могло, с такой брезгливой гримасой кот на пойманных мышей смотрел, что сразу становилось ясно - не ест он этих мышей, ловить ловит, а есть - не ест.
Частенько безнаказанно ел из собачьей миски. Мама собака так воспитала, собачий менталитет привила. Мяукать так и не научился, ничего не поделаешь - учителя такие у него были, чему учили, тому и научился.
Так вот даже эта, по сути добрая и забавная история, лишь усилила внутренний дискомфорт в душе Нины. Она стала еще яснее видеть непримиримые различия, вытекающие из особенностей обычаев людей разных национальностей, окружавших ее.
Нина все отчетливей чувствовала черту, проходящую, где-то на уровне крови. Незримую, но явную грань, которую пересекать не следует, с которой каждому и всегда надо обращаться на Вы.
Поняла, что всегда будет чужой для тех, с кем сейчас вынуждена жить на одной земле. Слова «земля предков», «зов крови», обрели для нее новый смысл и силу. Пришло понимание, что рано или поздно она должна будет что-то сделать со своим пониманием, может быть даже прямо здесь и сейчас принять какое-то жизненно важное решение. Но Нина медлила, не хотела смотреть в ту сторону, куда жизнь упрямо поворачивала ее.
Тут еще болезнь женская подобралась к ней, и стала мучить. Сходила к врачам – нашли миому. Доброкачественная вроде бы опухоль, если забеременеть, родить то рассосется - как не было. Ну, или оперироваться. Второе не желательно, потому, что сердце слабое.
А рожать боязно - а вдруг дочь. Муж Нину не понимал, говорил:
- Ну и хорошо, что девка, давно дочь хочу. Да не бойся, вырастим, вон парни какие у нас - любо дорого взглянуть…
И еще сон стал сниться один и тот же, ну или почти один и тот же. В том сне приходит к ней рыжеволосая девочка, тянет к ней ручонки, зовет куда-то, а Нина то подняться не может, то шагу ступить.
Вот как такой сон толковать, разгадывать. Но однажды, проснувшись, поняла, если ей судьба даст еще одного ребенка, то это будет дочь. Она - это душа ее не рожденной дочери в снах к ней приходит, а вот чего хочет - не ясно. Всякий раз, когда ей снился этот сон, Нина просыпалась от сильной боли внизу живота, точно зная, что к вечеру будет сражаться с сильным кровотечением. И все равно терпела, брала отгулы в счет отпуска, молчала, тщательно скрывая свою болезнь от мужа.
Мучил этот сон Нину. Не раз и не два приснился, пока она не смогла пойти за девочкой к запертой двери. Дошла, толкнула ее, а там поле в ромашках и лес березовый, и солнце, и лошадь рыжая пасется из Нининого детства. Как-то, лишь однажды, Нинина бабушка возила трехлетнюю Нину в деревню, повидать прадедушку, вот тогда то и видела Нина эту рыжую лошадь на ромашковом поле.
Проснувшись, поняла она, чего хочет ее душа, давно хочет - вернуться в тот березовый лес, на землю предков. Вот там бы она уберегла свою девочку, а тут нет. Нет - и все тут.
Днем, поливая герань на подоконнике, вспомнила, что никак не посадит отросток, стоящий в стакане, давно уже выпустивший белые корешки. Взяла банку с черенком в руки и ощутила такое родство с ним, такое единство, хоть реви навзрыд. Вот и у нее так все в жизни, вроде бы и корешки есть, и воды хватает, а не укоренится никак, не та среда. Выжить можно, а жить нет.
Тут опять событие случилось. Цыгане ходили по селу, побирались, бывало такое в здешних местах, не часто, но забредал к ним кочующий табор.
Молодая цыганка ступила неловко, порезала стопу об осколок разбитой бутылки. Зашла в детский сад бинт попросить. Помощь оказали, рану обработали, перевязали.
Нина встретила цыганку, когда та выходила из калитки детского сада, а Нина входила. На смуглой ноге женщины белела свеженаложенная повязка.
Легкий ветерок перебирал многослойный пестрый подол длинной цыганской юбки. Глянула она на Нину темными глазами, взяла за руку и говорит:
- Уезжай, из этого места, не родишь - умрешь, а если родишь, то дочка будет. Тяжелая судьба у нее будет, ой тяжелая, если из этих мест не уедешь
- Стой, скажи, что видишь? Надо денег, дам тебе денег, только скажи, - взмолилась Нина.
- Вижу, как ты носишь ее, как рожаешь, как растет…. Девочка будет красивой, умной, здоровой, во всем самой-самой: отличницей в школе, петь будет, любимой папиной дочкой будет, помощницей тебе будет. Только вот не уберечь тебе ее. Ты когда чужого мальчика недоношенного грудью кормить не стала - правильно сделала. Но он все равно рядом ходит. Увидит ее, полюбит, она не устоит. Рок над ними…
Вижу это. Дом твой вижу, грозу вижу, их любовь вижу. Она не устоит, ты не убережешь. Через их связь беда в их жизнь придет, она или умрет или родить не сможет, бесплодной станет, через связь с ним. Он тоже чахнуть будет, все наперекосяк в их жизнях будет, если увидят друг друга. Разных они кровей…. Уезжай, если жизнь тебе дорога, если дочь счастливой видеть хочешь - уезжай, возвращайся в родительский дом. Не поздно еще, так только всем хорошо будет. Так, и никак иначе.
Пока Нина сумочку открывала, деньги доставала. Цыганка исчезла, как и не было ее…
Весь день Нина сама не своя была, поверила. Что-то отозвалось в ней глубинным согласием, как вроде бы получила подтверждение своим самым потаенным мыслям, от себя самой спрятанным желаниям.
Вечером Нина рассказала мужу о своем намерении вернуться на хутор Копанки, что в Воронежской области, откуда родом была Нинина бабка. Он по началу не поддержал идею жены. Доводы привел, жесткие, но справедливые.
- Мы Нина и там чужими будем.
- Мы, может, и будем, а дети нет.
- Работы у тебя такой точно не будет.
- Вот уж нашел о чем беспокоиться, без работы не останемся. Будем жить, как все там живут. Щи деревянной ложкой хлебать… по грибы-ягоды ходить.
- А если я там сопьюсь?
- Я не дам - твердо так сказала, сама себе удивилась.
- А может быть ты и права? Ну, раскулачили семьи наших родителей? Ну, сослали в Казахстан, давно это было. Сейчас-то ведь нас никто тут не держит. Поехали.
И тут Нина вдруг возьми да и расскажи про предсказание гадалки, знала ведь, ну не любят мужчины всякую чертовщину, а вот взяла, да и рассказала…
- Так ты почему мне сразу то не сказала? Может быть, конечно, это все Ваши бабьи сказки, да выдумки, но с другой стороны, так ведь и есть. Много ее рядом этой чужой крови.
- А что, да не смогу дочь свою уберечь?
- А если она в мать пойдет, тоже однолюбкой окажется, что делать будем? Как такой гордячке в гареме жить?
- А ты про болезнь-то свою мне ничего не говорила, сгинуть, что ли хочешь? Нет, все-таки вы бабы дуры, все как одна. А ехать, по всему выходит, надо.
- Поедем в отпуск в разведку?
- Поедем, Нина, поедем. Покажем сыновьям землю предков, осмотримся и потом уже все решим. С родней заранее спишемся, а то все они к нам, да они к нам. Пора уже и нам наведаться. Может быть, я пасеку там разведу…