Чистые листы.
Наверное, дело в том, что мы похожи. Это говорят люди и старые фотографии. Поэтому я не очень удивилась, получив по почте посылку размером с альбомный лист и толщиной в мою ладонь, тщательно завернутую в коричневую бумагу и обвязанную бечевкой.
- Чашку кофе, пожалуйста.
- Капучино, латте или?
- Капучино с корицей.
- Что-нибудь еще?
- Пока все, спасибо.
Внутри оказалось несколько перекидных блокнотов на «пружинке» и старый альбом.
Бабушка была художницей, хотя в жизни не училась рисовать и долгое время (довольно безуспешно) симулировала нормальность. Она переходила с курса на курс в институте, где-то работала, но это вряд ли можно было назвать жизнью. Смысл появлялся лишь, когда она брала в руки тонко отточенный твердый карандаш и полностью растворялась в белом листе. Было ли это ответом на вызов не заполненного пространства или лишь попыткой изменить мир вокруг, но факт остается фактом.
Детский парк, одно из ее любимых мест, был разделен на четыре зоны, хотя, конечно, никому не пришло в голову возводить стены или рисовать цветные линии-указатели: там качели, а здесь игровая площадка. Она кстати была лишь небольшим заасфальтированным куском земли, где дети катались на велосипедах с лишней парой колес и взятых в прокат игрушечных машинках с помятыми боками. А зимой площадка превращалась в каток с чертовски неровным льдом. Возраст детей, регулярно приводимых в парк родителями, легко определялся по качелям. Сперва тебя сажают на нечто с высокой спинкой и перекладиной на уровне груди, на следующий год - просто на нечто с высокой спинкой, но без перекладины, а потом вдруг обнаруживаешь, что тебе можно кататься на обычных качелях. Но уже совсем скоро тебе приходится поджимать ноги, когда пролетаешь над землей, и с законной гордостью переходишь в третий сектор (второй - детские качели и горка), где расположены качели для взрослых. Там еще раньше были «гигантские шаги», но канаты давно истлели, и остался лишь когда-то желтый проржавевший столб, похожий то ли на шест стриптизерши, ростом под три метра, то ли на деформированный памятник Фрейду. Впрочем, качели для взрослых давно превратились в переплетение нескольких металлических труб, не более того.
Бабушка предпочитала уходить в самый дальний уголок парка, заросший кустарником, где осенью дети собирали кленовые листья и желуди со старого дуба, который рос у самой решетки. С тех пор, когда дуб был небольшим изящным деревцем, он здорово вытянулся в длину и порядком потолстел. Потолстел настолько, что врос в прутья ограды.
- Ваш заказ, мэм.
- Спасибо. Может, фруктовый салат?
- Сливки или йогурт?
- На Ваш выбор, Мисси.
Я выбрала наугад один из блокнотов, черный, на последнем листе которого был отпечатан номер тиража, проставлена цена и от руки было приписано The one.
Бабушка шутила, что все дело в небольшом дефекте зрения, заставлявшем ее видеть мир вокруг не так, как принято обычно. На первом же листе был несколькими штрихами нарисован двор. Раннее утро. У входа в подъезд стоит, сжимая в левой руке метлу, худощавый и рыжий (в молодости, а теперь явно начинающий седеть) тролль. На следующем - мужчина, сидящий в инвалидном кресле. Совершенно четко прорисованы культи, обернутые видавшей виды тряпкой. В опрокинувшейся жестяной кружке - несколько мелких монет и огрызок яблока. На коленях мужчина держит рыцарский шлем, явно позаимствованный из старых американских фильмов про короля Артура, а за спинкой кресла угадывается крестовина меча, замаскированная под тень от вывески «Продается», висящей на соседнем дереве.
Бабушка рисовала, сперва неуверенно, но с каждым годом все более убедительно свой - и мой - родной город. Рисовала город, который угадывала под серыми фасадами и алюминиевыми крышами.
В парке ей нравилась одна низкая и широкая деревянная скамейка, заботливо выкрашенная в зеленый цвет. Бабушка приходила туда по вечерам, доставала из рюкзака банку пива или пакет кефира, неспешно выпивала его, закуривала сигарету. Дело не в том, что ей нравилось курить, наоборот, чувство зависимости от чего-либо безотчетно её бесило. По той же причине она не носила ни браслеты, ни бусы, которые казались ей специфической модификацией ошейника. Так же не было в ее жизни тех событий, которые превращают вас в завзятого курильщика. Думаю, что закурила она по той же причине, что и я. Из-за абсолютно точного попадания тонкого Winston в образ, без него рисунок русоволосой девушки, сидящей на скамейке, уткнувшись в блокнот, был бы не полон. К тому же сигарета позволяла бабушке еще на три минуты отдалить момент, когда ей надо было открыть чистый лист в альбоме и взяться за карандаш. Наверное, поэтому, перед тем, как начать рисовать, она долго и старательно оттачивала карандаши, располагала их в лишь ей понятном порядке - оранжевый, красный, зеленый, желтый, фиолетовый (три оттенка).
Одной из ведущих тем в бабушкиных рисунках было здание почтамта, достаточно старое и высокое, с часами на самом верху и полосатым столбом с отметкой «0 км» у входа. В блокнотах можно найти десятки зарисовок с различных точек зрения. В том мире здание преображалось в небольшой замок с башенкой, на которой красовались старинные часы с резными стрелками и цифрами в готическом стиле, с острыми, почти летящими росчерками 4 и 7. Замок был расположен на небольшом холме, который огибала дорога. Мне нравится тот рисунок, где почтамт показан чуть сбоку, а по дороге медленно ползет ярко-красный трамвай.
- Ваш салат.
Официанта поставила на пластмассовый стол нечто воздушное, утопающее в сбитых сливках. Я почему-то надеялась, что будет йогурт.
- Хорошая погода, мэм.
- Даже странно, ведь уже октябрь.
Основное отличие постоянных посетителей кафе «Даллас» от забредающих сюда случайно туристов или подростков в ошейниках с шипами и разноцветными волосами, как раз в том, что для них погода даже в самый солнечный летний день будет «отвратительной».
Рисовала она на удивление быстро, успевая сделать пять-шесть-семь набросков за вечер. Часто рисовала детей, которые гуляли в парке. Мне хотелось бы сказать, что бабушка была хорошим портретистом, но это справедливо лишь по отношению к тому, что она делала после тридцати. А в двадцать большинство ее портретов напоминали карикатуры Бидструпа, с его четкими линиями и огромными прическами, или отличались тщательно прорисованными носом и слишком крупными глазами.
Вернувшись домой, она разбирала свои «трофеи»; «охота за дикими утками», так бабушка называла свои рейды по городу. Ей часто казалось, что она рассматривает чужие работы. Она рисовала так быстро, что почти не запоминала нарисованное. Уже дома она обводила карандашные наброски черной ручкой и вынимала из железной коробки с туканом набор цветных карандашей. Те старые, что подарили ей в детстве, давно источились, но каждый раз, покупая новый комплект, она любовно перекладывала его в старую коробку.
На белых листах с трудом угадываются очертания парка. Старый дуб, схваченный изгородью и посаженный на прочную железную цепь. Посеревший от времени бассейн предположительн-когда-то-фонтана. Фонтан в детском парке (а может, это все же был пруд?) не работал уже в бабушкином детстве, но сохранилось нечто с высокими и широкими бортиками, по которым так удобно было бегать. В бабушкиных блокнотах это нечто обычно преображалось в настоящий фонтан с тремя ярусами и искрящейся водой, на бортиках которого сидели тинейджеры в рваных джинсах, стояли пустые бутылки из под пива, а в бассейне, наполненном серебряными и медными монетами, плавал пакет из под чипсов (иногда это был использованный презерватив). Впрочем, была и другая редакция той же темы. Во втором блокноте нашлось детально выписанное изображение чаши бассейна с облезшей краской и потрескавшейся лепниной, занесенное бурыми из-за не прекращавшихся в ту осень дождей дубовыми и кленовыми листьями. По бортику идет кто-то, нам не видный. Все что попадает в поле зрения художника - это длинная изящная ступня с тонким серебряным браслетом на щиколотке и кусочек развевающегося платья, полупрозрачного, так как сквозь него видны ворота с навешенным на них амбарным замком.
На следующем листке я задерживаюсь дольше. На нем изображен парень, чуть старше двадцати, может даже, двадцать четыре. Этот рисунок отличается от остальных. Во-первых, тем, что на этот раз бабушке удалось передать почти портретное сходство. Молодой человек одет в черную футболку с названием одной известной рок-группы и синие джинсы. На самом деле картинка выполнена в черно-белом, скупыми штрихами, но какого, черт возьми, цвета еще могли быть джинсы? Все детали прописаны с почти болезненной четкостью. Парень изображен в пол-оборота к зрителю, разговаривающим по телефону, большой палец левой руки засунут в боковой карман, темные волосы чуть взъерошены. На этот раз бабушка не изобразила гномов, прячущихся в кустах или крыло эльфа на заднем фоне, но все же именно этот рисунок производит впечатление некой недостоверности. Фигура идеально вписана в панораму, все пропорции соблюдены, но все же что-то не так. Парень попросту не вписывается в окружающий пейзаж. Подумав, я решила, что все дело в его сосредоточенном и чуть отстраненном выражении лица. Он настолько замкнут в себе, что, будучи помещен в сказочный лес, офис, заполненный компьютерами и дыроколами, заброшенный уголок парка, продолжал бы оставаться сам по себе. Самодостаточность. Стеклянная стена вокруг.
Придя домой после «утиной охоты», бабушка долго изучала этот набросок, но так и не смогла вспомнить, в какой именно момент она сделала его. Нет, конечно, парень там был и, наверняка, говорил по телефону. Но точно сказать она не смогла, и, перевернув страницу назад, начала раскрашивать сказочный фонтан, прикасаясь к рисунку так бережно, как к крыльям бабочки.
Я отложила блокнот в сторону и придвинула к себе тощую пачку фотографий. По большей части черно-белых, и дело тут не в устаревшей технике, а в упорном предпочтении бабушкой старого зенита пластмассовым мыльницам. На некоторых видны неумелые следы ретуши, но, в основном, на фотографиях бабушка, моя мать, дед. Точнее оба деда, первый брак «оказался неудачным», как принято говорить. Бабушка отправилась в загс, будучи на третьем месяце, и с надеждой сказать «нет» в продолговатое, выглядывающее из тяжелой рамки бороды, лицо жениха. Но этого не произошло. Может, свою роль сыграло красивое свадебное платье из тяжелой материи, без кремовых роз, рюшек и метра тюля, призванного играть роль фаты, вообще-то обязательных для свадебного платья.
Может, она его правда любила. И продолжала любить некоторое время после, но чувство скоро превратилось в красивую пыльцу, остающуюся на пальцах, если сдавить крыло засушенной бабочки из коллекции разнообразных капустниц моего прадеда. Произошло это где-то между тем, как мой дед угрожал ей заряженным дробовиком и тем, как она обнаружила его любовницу в своей постели и своей - им же подаренной - ночной рубашке. А может, она здраво рассудила, что воспитать мою мать в таких условиях ей просто не удастся. Но именно первому мужу она была обязана знаниями о выдержке, диафрагме, позитивах и негативах.
Что характерно, в блокнотах нет ни одного портрета ни первого, ни второго мужа. Хотя там много набросков худенькой девочки с темными волосами и огромными серыми глазами. Это моя мать, ее портреты исчезнут, примерно, когда ей исполнилось одиннадцать. С тех пор худенькая девочка с темными волосами и огромными серыми глазами появляется только на фотографиях, с фотографий она исчезнет в 15 лет, и мне так никогда и не удастся узнать, что произошло между моими мамой и бабушкой в ту пору.
Тогда же, если я правильно разобралась, бабушка впервые рисует автопортрет. На нем она изображена в бальном платье, в котором я легко опознала то самое - свадебное (второй раз в загс она пошла в строгом костюме), сидящая на подоконнике своей квартиры и с неизменной сигаретой в левой руке.
- Принесите пепельницу, пожалуйста.
В левом углу виден уголок телевизора, прикрытого вышитой салфеткой, за окном звезды - и больше ничего. Как будто, пока она спала, произошел конец света, и все что осталось на планете - это телевизор, подоконник и пачка неизменного Winston.
И тогда же в её блокноте вновь появляется тот парень в очках. Хотя есть еще один рисунок, насчет которого я не уверена. Он также как и предыдущий нарисован черной ручкой, но лица изображенного человека не видно. Это молодой мужчина, стоящий на остановке, кожаная куртка (на вид, новая), на спине чехол от гитары и неизменные синие джинсы. Синие, а какие еще? Он слегка сутулится и снова не вписывается в пейзаж, но тот ли это парень, что и в парке, я сказать не могу.
Но блокнот, который бабушка начала уже после ссоры с дочерью практически полностью заполнен им. За прошедшие пятнадцать лет он повзрослел, в волосах появилась седина, хотя она была заметна (несколько серебристых нитей) и на первом рисунке, но теперь сомневаться не приходится. На нескольких набросках он одет в строгий светло-серый костюм и держит в руках портфель. И хотя в целом костюм ему идет, но в рисунке что-то кажется несоразмерным, словно портфель и галстук еще больше отдаляют его от остального мира. Он выглядит, как человек, огражденный непроницаемой прозрачной стеной. Обведенный меловым кругом. Но чаще на нем все же джинсы и кожаная куртка (теперь порядком потертая).
Я со вздохом покосилась на пачку сигарет, но подавила желание выкурить еще одну. Самую последнюю. Бросить на первый взгляд было не так уж трудно, я не испытывала постоянного желания вдыхать чуть едкий дым, который к тому же слишком часто попадал в глаза, заставляя плакать и материться сквозь зубы. Я бы легко бросила, если бы не соблазн первой сигареты, от которой на секунду мир начинает раскачиваться, а уши наполняет гудение, будто прислушиваешься к прибою внутри огромной раковины, привезенной с моря.
- Принести счет, мэм?
- Пока нет, я жду друга. Он обещал забрать меня в половину шестого.
- Тогда может еще кофе.
- Да, пожалуй.
Курить бабушка бросила (ну, почти бросила) после смерти второго мужа. И почти тогда же, оставив ключ от квартиры дочери, перебралась на дачу. Несколько остановок от центра города - и, пожалуйста, вы в деревне. Наняв пару местных парней, она уничтожила грядки с капустой, морковью и - лично - с горохом. Засадила отведенный под картошку участок земли усами клубники и отгородилась от соседей сплошным забором из зарослей малины. Один из моих любимых рисунков в ее последнем альбоме (после сорока она отказалась от блокнотов), изображает заросли малины. В желтом небе отчетливо видны две радуги. Рядом с живой изгородью стоит небольшой единорог и задумчиво объедает лист малины.
Нельзя сказать, чтобы соседи её не любили, она была странной, и это слово объясняло практически все. И настороженность взрослых, и нежную привязанность детей, приходивших к ней по субботним вечерам съесть пирог с яблоками или плюшки с корицей, посмотреть, как она священнодействует со старой туркой, готовя единственную чашку кофе, которую могла себе позволить из-за больного сердца, и конечно, послушать истории о том мире, который она рисовала.
Рассказывала ли она что-то о том, человеке, лицо которого с таким упорством воспроизводила на пустых страницах из года в год? И что она могла о нем рассказать? Может, о скандалах с мужем, когда он, убирая со стола мусор, наткнулся на изображение худощавого молодого парня, выходящего из ванной с полотенцем, обмотанном вокруг бедер? На другом рисунке тот же парень стоит у подъезда бабушкиного дома. Дверь (пока еще без кодового замка) изрисована мелом, потемневший от времени красный кирпич, заплеванный асфальт. Парень стоит под большим черным зонтом, крепко сжимая в руке темно-красную розу на длинном стебле.
Ни на одном из рисунков бабушка не изобразила себя вместе с ним. А может, эти рисунки уничтожил её второй муж? Или она сама.
Так или иначе, его лицо повторяется из года в год несчетное количество раз, постепенно старея. У него появились небольшие залысины, а волосы стали серебряными, как рог у единорога. На одной из последних картинок он сидит в большой пустой комнате перед экраном компьютера, а в чашке дымится горячий, невероятно крепкий чай.
Я задумчиво перелистнула еще одну страницу. И снова увидела лицо того парня, именно парня. Он стоял в самом дальнем углу бабушкиных владений, в черной майке и джинсах, в руке чехол для гитары. На соседней странице бабушка изобразила себя такой, какой была последние годы жизни. Поседевшие волосы аккуратно подстрижены. Ситцевое платье, в котором обычно выпалывала сорняки из зарослей ее любимых астр. После смерти мужа она потеряла лишние десять килограммов, и у меня возникло неприятное чувство, что я вижу свой портрет, какой я буду в свои шестьдесят. Последние рисунки следуют друг за другом, напоминая комикс.
Парень приветственно поднимает руку, и бабушка идет к нему. Картинка сдвигается вбок, и мы видим, что у самой изгороди стоит самый странный мотоцикл из всех, придуманных человеком. Он напоминает скорее мотороллер, только с тремя колесами. Сзади к нему было прикреплено, нечто, напоминающее по форме трапецию, что-то вроде коляски с высокой спинкой и очень низкими бортами, можно даже сказать, что бортов не было вовсе, поверх двухместного кожаного сиденья положена картонка, а дно в одном месте пробито так, что сквозь него можно было видеть землю. Мотоцикл, все же это был мотоцикл, выкрашен синей краской, облупившейся по бокам, на солнце он нагрелся, и когда я прикоснулась к нему (мотор был включен) мне показалось, что я глажу котенка.
Она уронила картонку и долго возилась, прилаживая ее на место. Водитель (виден лишь его рыжий затылок) невозмутимо ждал, докуривая что-то вонючее, напоминающее беломор. Устроившись наконец, я мельком кинула взгляд на свои колени, по-прежнему полноватые, надо сказать, короткое черное платье с узором из мелких цветов, едва доходило до середины бедра. Там, где обычно стояла соседская баня, начиналась дорога, не раз изображенная в старом альбоме. Серый асфальт мягко шуршал под шинами мотоцикла, смеркалось, и по краям дороги уже зажглись фонари.
Сентябрь 2009 года – Август 2010.
Иваново.