рассказ
Пока приходила осень мы расстались. Сентябрь только-только накопил золота и меди в поскучневших и вместе с тем похорошевших (интересно, так всегда бывает перед смертью?) листьях на деревьях. Между тотальной желтизной иногда вспыхивали кровавыми рубцами пронзительные карминные вкрапления. Листья готовились к последнему исходу и печально шуршали в своей вышине, где они так часто касались неба, что однажды едва не почувствовали себя облаками. Но ещё ни один лист не упал на землю, а мы уже догадывались, что это наша последняя осень. Конечно, осени у нас ещё будут, но для каждого особо. А так чтобы вместе – уже нет. Порастратили мы свои осени, как, впрочем, и все иные времена года.
– Знаешь, а ведь у нас почти совсем не стало праздников, – сказала ты за несколько дней до расставания, привычно целуя меня утром в шею за ухом. Привычные ласки, привычные слова. А за ними – не скука, нет, пресыщенность, что ли.
– Праздников и не должно быть слишком много, – резонно ответил я. – Иначе они утрачивают всю свою прелесть.
– Но ведь раньше праздники были у нас каждый день, – с почти осязаемым укором возразила ты. Я почувствовал этот укор кожей.
– Раньше мы были моложе.
– Намного ли?
– Пусть ненамного. Но мы ещё могли обманываться.
– А что изменилось сейчас? – с какой-то непонятной настойчивостью допытывалась ты. Словно надеялась ещё что-то исправить.
– Мы.
– Но почему?! Разве обязательно людям изменяться?
– Это нормально.
– Нормально?
– Вполне.
– А я не хочу изменяться, слышишь, не хочу! – вдруг вскрикнула ты с проскользнувшим в голосе ожесточением.
– Придётся, – констатировал я, испытывая одновременно и жалость и досаду.
– Ты уже всё решил? И за меня, и за себя? Но кто дал тебе право решать за меня?!
– Я ничего не решал, – попытался внести ясность я. – Всё решилось само.
– И когда же?
– Ты и не заметила?
Тогда ты не стала мне отвечать. Холодно отодвинулась, будто от остывшей батареи. Замолчала. Замкнулась в себе.
Я смотрел в окно. Небо хмурилось, как свинцовой картечью наливаясь, набухая промозглой тяжестью, – на северо-востоке, над самым горизонтом. Казалось, ещё полчаса – и вот уже тучи накроют нас, готовые всплакнуть мелким серебряным дождём.
Я заметил, что осенью дожди бывают по-особенному серебряными. Словно прозрачные слёзы приходят они в мир, и вбирают в себя все краски осенней листвы. Смешавшись воедино и отразившись в небесном зеркале, краски эти превращаются в чистое небесное серебро, и когда его на небе становится слишком много, серебро падает вниз, осыпаясь – точно мишура с новогодней ёлки – бисеринками-каплями или ливнями, когда как повезёт...
Но дождь в тот раз так и не пошёл.
А на следующее утро ты в первый раз не поцеловала меня за ухом. Ночью ты была по-прежнему нежной и страстной, но вот утром... Утром, задумчиво расчёсывая волосы у трюмо, ты изредка поглядывала на мои отражения, причудливым образом двоящиеся и троящиеся перед тобой, дулась, как капризный ребёнок, но не сказала ни слова.
– Злишься на меня? – спросил я, чувствуя почему-то свою вину перед тобой.
– А есть за что? – едва ли не равнодушно хмыкнула ты.
Я пожал плечами. Мне нечего было тебе ответить. Я мог лишь соврать, но врать не хотелось. Ложь никогда ничего не спасает, что бы там ни говорили.
Затем была ночь. Мы спали в кровати вдвоём, и вместе с тем – порознь. Успешно притворялись спящими. Оба! Когда такое бывало?!
Странное чувство, как горечь касторки, вливалось в меня вместе с первой, ещё нереальной серостью забрезжившего рассвета. Я чувствовал, что должен что-то сделать – немедленно, безотлагательно. А если я этого не сделаю, то непременно потеряю то, что потом мне уже не вернуть. И мне хотелось вскочить с постели, совершить безумный поступок – но прекратить, остановить этот холод. Ведь пока холод между нами, нам не перешагнуть пропасть, что ширится с каждой минутой, и.. может, процесс этот уже неостановим? Шаг, один только шаг над чёрным зевом бездны – и я узнаю, насколько разрослась пропасть между нами...
Но не менее странная апатия захватила всё моё тело. Я словно оцепенел. Не мог двинуть ни рукой, не ногой. На безумный поступок не хватило бы не столько даже сил, как воли. И ещё – я боялся этого безумного поступка: ведь он и вправду мог что-то исправить. Нужно ли это было мне? Да, пожалуй, мне бы этого хотелось, но нужно ли мне это было, я не знал и сам. И не мог отважиться на безумный поступок.
Я слышал, как ты дышала, и догадывался, что ты думаешь примерно о том же, что и я. И так же не можешь принять решение. Мы оба стояли на распутьи, не осмеливаясь твёрдо ступить ногой и выбрать единственно правильное направление... Наверное, ничто не бывает единственно правильным. Так стоит ли строго судить нас за наши колебания. А мы колебались. Не спали – и ох как колебались. До дрожи, до скрипения зубовного. Колебались...
И это было окончательным нам приговором. В одну реку не войдёшь дважды. Не поворотишь облака против ветра. А те листья, которым суждено облететь этой осенью, обязательно облетят...
Всё оформилось как бы само собой, словно долго вызревало где-то втуне, и вот теперь прорвалось. Точно гной из переспелого фурункула. И как тонка, как безнадёжно тонка и ранима была кожица! Ничего не смогла удержать.
Почти всё утро мы промолчали. Фальшивые фразы, казалось нам, лишь всё усугубят. С ними невозможно то спокойное достоинство, с которым только и должны расставаться люди, любившие прежде друг друга.
По стёклам шуршали капли дождя, накрапывая наскоками, – то почти незаметно, то яростно и ожесточённо. Ветер брызгал во все стороны сорвавшимися с деревьев листьями. Представлялось почему-то, что это обманутый любовник сдирает с ушей коварной изменницы подаренные серёжки и швыряет их куда ни попадя в неудержимом своём гневе.
Осень совсем уже пришла, а мы, наоборот, ушли, отдалились друг от друга. Наверное, так и должно было быть. Ничто не вечно. А мы не приложили усилий даже для того, чтоб хотя бы стремиться к вечности. Ведь если бы мы стремились к ней, может, вечность забыла бы свои законы и подарила нам свою благосклонность? Но – хотела ли этого ты? И – я? Хотели ли мы этой вечности по-настоящему? Вечно быть привязанными друг к другу – это испытание. Выдержать его не каждому дано. А если не дано, не нужно сохранять истлевшие верёвки искусственно. Ведь тогда вечность станет самым кошмарным наказанием.
И потому – всё к лучшему, дорогая, всё к лучшему. Ты ещё найдёшь себе человека, который, может быть, подарит тебе иллюзию вечности. Не останусь одиноким и я. Пусть я больший циник, чем ты, и слишком чётко осознаю временность всего сущего, но, поначалу, самообманываться рад и я. Горькое понимание приходит после. Так похмелье неизбежно следует за буйным загулом. Но разве из-за похмелья бросать пить?! Нет, бросать пить можно по другой какой-то причине. А страх похмелья не должен убивать в нас тягу к самообману. Мы будем продолжать пить, любовь будет настигать нас как шальная пуля, пришедшаяся точно в сердце, когда её не ждали. И в этом сама жизнь!
А осень... что ж, у неё своя, ничем не хуже нашей (и нисколько не проще) жизнь. Зима не так уж и далеко. И когда нагрянет зима, мы тоже будем чуточку иными. Что и кто изменят нас, нам не ведомо. И может, мы ещё встретимся, ты и я, но уже иначе. В соответствии с новой своей ипостасью, каждый из нас по-другому будет смотреть на мир. И тогда, кто знает, что произойдёт с нами в этом блистающем надеждами будущем?..
КОНЕЦ