О нашем «стеклянном джазе» знаем только мы.
Но никогда не вспоминаем о нём, будто эта история на самом деле остекленела в наших душах.
Нас было восемь. Все потрясающе красивые – с мокрыми волосами, голыми ногами, в брюках и платьях, прилипших к телам.
Вода переливалась в выемках асфальта, убегала тонкими ручьями и скапливалась в большие тёплые лужи. Мы смеялись, выбивая босыми ногами замысловатые па. Это был джаз под тремя фонарями Фиолетовой Улицы.
– Танцуй, не останавливайся, Лоу! – кричал Джим.
– Ха-ха! Я танцую! Смотри, что Номи вытворяет! – старалась перекричать музыку рыжеволосая Лоу.
Музыка разрывала коробку магнитофона, который мы облокотили о башмак статуи, невозмутимо наблюдавшей за нашей оргией.
– Ребята, это лучший уличный джаз в мире! Эй, хочешь глотнуть виски, Твигги? Ты вся дрожишь.
Счастье рвало нам грудь, потому что всех нас приняли в Театр модерн-балета.
Это было мечтой, ведь до сих пор мы довольствовались только уличными выступлениями.
– Ты зачем подпираешь фонарь, Тина? – сквозь ливень пытался прорваться ко мне Джим. – Иди к нам!
Корр убавил звук сотрясающей небо интеграции соула и ритм-н-блюза.
– Эй, ребята! А кто будет солистом? Мы же все по-своему чокнутые!
– Ну, и так понятно, кто из нас лучший, – с недоброй гримасой ответила Номи.
Все посмотрели на Лоу. Кажется, эти взгляды не понравились ей. В них не было ничего, что напоминало бы джаз.
Лоу перестала танцевать и спряталась со мной под абажуром фонаря.
– Тогда я буду примой, – объявила Номи.
– Ты?! – прыснул Корр. – Ты скоро выйдешь за меня и родишь двойняшек.
Номи нахлобучила на глаза Корра кепку:
– Сначала оттанцую, сколько мне отведено.
Ливень утихал, будто нарочно обволакивая нас тишиной. Лоу ёжилась, боясь, что её снова одарят взглядом, лишенным фееричности этого счастливого августа. А дождь всё медленнее барабанил по крышам и разбивался об асфальт жидкими стеклянными бусами.
– Я придумала! – нажала на кнопку магнитофона Номи. – Придумала. Сколько у нас бутылок виски?
Корр и Джим подсчитали нехитрые трофеи.
– Три!
– Так. Выпиваем и бьём бутылки! – скомандовала возбужденная Номи.
Все непонимающе смотрели на неё – мокрую и тонкую. Чувствовалось - Номи дрожит уже не от холода.
– Что ты задумала? – с опаской спросила Твигги. Она жалась к Джиму, пытаясь согреться в объятиях.
– Да. Что ты задумала, Номи? – вторил ей Джим.
Мы перестали дурачиться. Всех охватило предчувствие чего-то неизбежного.
– Слушайте! – уверенно начала Номи. – Мы станцуем на осколках. Кто дольше выдержит, тот и будет солистом.
– Ха! Как же! С покалеченными ступнями?! – скривился Джим.
– Идея поражает оригинальностью. Я не подозревал о скрытом в Номи психопатическом синдроме, – зло отозвался Серж, молчавший всё это время. Он вообще не любил разговаривать. И звуков лишних тоже не любил.
– А ты что скажешь, Рина? – не унималась Номи. – Хватит прижиматься к статуе.
Рина пугливо оторвалась от постамента и подошла к нам ближе. Мы будто впервые посмотрели на её хрупкое тельце с миниатюрными ступнями.
– Ребят, я готов отказаться от глупой затеи хотя бы ради этих маленьких ножек, – объявил Серж. И опять сказал именно то, что нужно было сказать.
– То есть выпадаешь из претендентов? – с каким-то неприсущим ранее злорадством спросила Номи.
– Да. Но на стекле танцевать буду. За неё.
Рина мотнула головой, не то соглашаясь с Сержем, не то слабо и невнятно выражая протест.
– Окей. Кто еще против?
Все молчали, как загипнотизированные. Я думала: выдержу ли этот кровавый танец? Казалось, нет, ни за что… никогда… Но ребят уже несло на завораживающей волне, трясло от страха и восторга.
– Бей бутылки!
– Нет, сначала выпьем!
– Давай!
Мы пили из горла, передавая друг другу виски, глупо надеясь, что они сработают как обезболивающее. Наконец последние капли стекли в горло Джима. Он швырнул бутылку. Остальные, как зачарованные, последовали его примеру. Бутылки звонко бились об асфальт. Пока Корр ботинком давил крупные осколки, мы не сводили с него глаз. Мне показалось - девочки прячут слезы. Они теребили пальцы и кусали губы. Меня мучительно знобило; так всегда случалось, когда сдавали нервы.
Номи первая расколдовалась и устремилась к магнитофону.
Музыка оглушила нас. Это был камнепад.
Серж, оттолкнув Номи, встал на стёкла первым. Переступил с ноги на ногу, сцепив зубы, и как-то зло посмотрел на девочек. Номи была упряма, она встала на стекла и, в отличие от Сержа, не скривилась. Рина смотрела на всё это, тихо скуля и прижимаясь к постаменту, на котором разрывался магнитофон.
Никогда ещё джаз не был для меня таким бешеным.
Мы танцевали… и каждый старался наступать между стекол, но они были повсюду и впивались в ноги, как истеричные пиявки, жаля наши ступни и разрезая кожу криво отбитыми гранями. Мы кричали все… ради балета… Это было самое настоящее помешательство. Рина, глядя на нас, завывала все громче. Я старалась закрывать глаза, чтобы не видеть гримасы, мелькающие передо мной, будто маски в театре трагедии. А когда поднимала веки, похожие на тяжёлые кулисы, видела то растрёпанную рубашку Сержа, то перекошенное лицо Корра, то обезображенный болью чей-то рот.
Ритм-н-блюз хрустел под нашими ногами и оставался в лужах вместе с кровью.
Лоу сошла с дистанции первой. Она села на асфальт, поочередно прижимая к себе ступни и пытаясь при свете фонаря избавиться от вонзившихся осколков.
За ней, ковыляя и утирая нос, вышла Твигги. Потом – Джим. Корр.
Еще через минуту сдалась Номи. Её ступни были изрезаны.
Остались мы с Сержем. А раз он танцевал за Рину, значит, я соревновалась с ней.
Но мне было уже всё равно. Просто аффект держал цепким когтем, сужая сознание.
Я вскрикивала при каждом движении – боль становилась совсем нестерпимой. Мне почему-то было жаль оставлять Сержа одного. Я подошла к нему, и мы попробовали сделать несколько па в паре. Серж подхватил меня, давая возможность моим ступням опомниться от боли. Но вдруг оторвался всем телом и, прихрамывая, вышел из танцевального поля.
Я осталась одна…
…на битых стеклах…
… в лужах…
Ребята захлопали мне. Они плакали. А я больше не проронила ни одной слезы.
Было страшно опустить голову и увидеть свои ноги. Я смотрела, как фонари жалобно подмигивают холодными глазами.
– Ты – прима, – объявил Серж.
Улыбка тронула мои губы. Но это был оскал, не имеющий ничего общего с радостью.
– Нет…
– Как – нет?! – закричали ребята.
Пожав плечами, я подобрала мокасины и поплелась домой.
Я шла по дороге, как по колючей бороде великана, простирающейся от Фиолетовой улицы до дверей подъезда. Каждый камушек и каждая трещина на асфальте заставляли думать о балете. Но уже не так, как прежде.
Мне тогда было девятнадцать. С тех пор я не могу слышать джаз…
И видеть дождь на Фиолетовой улице, где всего три фонаря.