(Один из вариантов предыстории рассказа "Любовь и пиво", который будет опубликован позднее).
Если оглянуться на дни моей юности, начала и расцвета зрелости, то среди приятностей, бед и событий в разной степени значимых и незначимых, какой-то диссонансной нитью проходило чудовищное чувство долженствования.
Было такое впечатление, что я и родился-то затем, чтобы раздать долги всем окружающим.
Я был должен матери за обосцанные пелёнки, отцу за сломанную курительную трубку, брату за порванные тетрадки, а соседке за окурок на коврике у двери её квартиры.
Я должен был хорошо учиться, подобающе себя вести, уважать старших, терпеливо сносить боль от разбитой коленки, любить одинаково папу и маму.
Я должен был любить дедушку, даже если он приходил пьяный и пребольно таскал меня за волосы.
Я должен был жениться, потому что мама хотела внуков.
Я должен был терпеть издёвки моей жены за то, что зарабатывал меньше, чем она считала подобающим в мои годы и при моём уровне образования.
Я должен был хотеть второго ребенка, когда я ещё не выспался как следует после жутко крикливого первого.
Я должен был отзваниваться жене 4 раза в день, если был вне её поля зрения, даже если я был занят работой, срал, спал, болел, умирал.
Если так случалось, что я нарушал какое-то из приписанных мне "долженствований", "доказательств" любви и преданности, то становился "бессердечной скотиной" и "уродом, плюющим в душу".
Кроме "долгов", отдельной графой перечислялись мои обязательства, коих мне приписано было ещё больше.
Обязанности были выточены и тщательно разложены по полочкам настолько филигранно и педантично, что на любое моё действие выносился вердикт о несоответствиии в стиле:
-Витя, ты же говорил, что перевесишь полочку в кухне, я жду этого уже год и не вижу результата, я свои женские обязанности выполняю, а ты вечно стараешься увильнуть.
Полочку я перевешивал на прошлой неделе, но видимо какие-то неисповедимые и тайные мысли привели-таки её к выводу, что полочка висит не так. Причем, сразу, когда я вешал, её всё устраивало.
Истерики случались у жены реже чем приступы назидательства и, в принципе, напрягали меньше, потому как во время рыданий и заламывания рук можно было по тихой грусти слинять в гараж. Типа в обиде, но на самом деле - с большим чувством облегчения.
Ведь если я мудак и свинья, то почему бы мне действительно в гаражной грязи не повозиться…
На авто жена очень даже любила ездить, но вот в гараж мне ходить запрещалось категорически: "Тебе только из дома увильнуть! Когда последний раз ты мне с уборкой помогал?!"
Хотя с уборкой я помогал ей регулярно, это она зря...
Я ходил за продуктами, тряс на улице коврики, развешивал бельё, мыл окно и тёр ванну. Аки пчол. Но всё равно был в списке трутней.
В субботний день, который жена обычно отводила для уборки я не жил, я опадал и увядал как вынутая из грядки морковка в июльский полдень.
Палящими лучами в этом случае выступало пристальное внимание моей жены.
От него я не мог укрыться даже в сортире, она тут же становилась под дверью и начинала нудить:
"Что, нашел где пересидеть, пока я убиваюсь?! Я одна должна тут за тобой и твоим сыном драить?!"
В свои 15 лет, сын был освобождён не только от уборки, но и вообще от любых домашних дел.
- "Ребёнок учится, он занят!", - выносила категоричный вердикт жена.
А если я делал сыну замечание, что он не убирает за собой грязные тарелки и чашки, которые он любил таскать в свою комнату и потом как попало бросать у своего компьютера, то она бросалась на защиту своей "деточки".
Естественно, наш лоботряс, в конце концов, так обнаглел, что начал помыкать не только ею, но и мной.
Я носил ему в комнату чай, подавал обед, причем, сын, приходя из школы, как будто бы специально ждал, когда появлюсь я или жена и у него прямо под носом окажется его «кормушка».
Однажды я так разозлился, что влепил ему подзатыльник и спрятал сетевые шнуры от монитора и системника.
****ь, что мне пришлось выслушать, когда благоверная вернулась с работы!
Я и был "фашистом, который ненавидит собственного ребенка", и "плохим отцом, который думает только о себе", да ещё это всё было сказано при этом ухмыляющемся бездельнике.
Постепенно моя жизнь превратилась в ад.
Я заебался оправдываться и доказывать, что "люблю", "забочусь", "переживаю" и т.д.
И однажды отчетливо понял, что отдыхаю только на работе, где я чувствую себя значимым даже в самой сутолоке и запарке, а когда идти домой - ноги не несут, дома я никто, так - мальчик на побегушках.
Однажды я даже сходил налево с одной дамой из отдела кадров.
Не то чтоб она была сильно мне интересна, но у неё хотя бы можно было душой отдохнуть и спокойно пожрать без головняка. В сексе она была так-сяк, но зато хвалила меня так, что я почувствовал себя как в молодости - способным на подвиги в постели. Это мне обрадовало, потому как наша сексуальная жизнь с женой в последнее время сводилась к наказанию или поощрению моего поведения в быту.
И этот унылый назидательный секс превратил меня в какого-то механического зайца.
Позволили - залез - удовлетворил - спустил - в ванную, чтоб из презерватива ничего, боже упаси, на постель не капнуло. О смене поз, оральных ласках и о сексе в дневное время речь не шла уже лет пять. А ведь когда-то в молодости моя женушка была в постели просто блеск. С фантазией, страстью и уходом за собой у неё было всё на высший балл, и я думал, что мне несказанно повезло.
"Долженствование", упрёки и пилёж к пятидесяти годам превратили меня не только в полуимпотента, но я даже стал испытывать каждый раз чувство вины после полового акта с женой. Я ощущал себя извергом, который насилует «невинную и больную женщину».
Я множество раз пытался достучаться до понимания моей жены. Вспоминал о том, какой славной малышкой она была, когда мы только познакомились, как я дарил неожиданные подарки, приглашал в ресторан на романтический ужин и частенько приносил цветы, просто так, без повода, и может быть стоило вернуться к этим приятным мелочам, чтобы вернуть тепло в наши отношения. Но – тщетно.
Она вроде даже соглашалась сразу, но потом всё возвращалось на круги своя.
Но во всех моих действиях она усматривала какой-то негативный смысл и подвох.
Цветы я дарил, по её разумению, только когда провинился, в ресторан приглашал чтобы избежать поездки на дачу, а поездку на море я подарил ей, чтоб насладиться в её отсутствием бездельем и замусориванием кухни.
Любые объяснения заводили в разговор в тупик, и доказывать что-то было совершенно бесполезно. Она не слышала.
А когда она таки узнала о моих отношениях с единственной за всю жизнь любовницей, то стало вообще невыносимо - хоть из дома беги.
Я думал, что хоть сейчас жена задумается о том, что наши отношения превратились в гнилое болото с ядовитыми испарениями, но *** там: даже через год после того, как я полностью оставил отношения с той дамой, жена не успокоилась и при любом скандале придумывала всё новые и новые детали к той истории. Было такое впечатление, что ей нравится это смаковать и потом заморачиваться.
Короче, кроме "фашиста" я стал ещё "подлецом".
Я часто стал ловить себя на мысли, что был бы очень рад, если бы она нашла себе мужика и оставила меня в покое. Но сказать об этом, естественно, не мог - потому как на меня тогда обрушился бы новый ураган упрёков, даже знаю каких и в чём.
Однажды, когда она по привычке пилила меня за какую-то ***ню за ужином - я почувствовал, что хочу её убить. Вот в этот момент я испугался не на шутку. Я понял, что придет момент и я не смогу контролировать себя, и надо уходить, иначе случится беда.
Я подал на развод.
Квартиру менять я не собирался: сыну, так сыну.
Это не было актом великодушия и альтруизма, я просто хотел избавиться от этой бодяги навсегда. У меня даже на секунду не возникло желание судиться, делить и спорить. Я хотел сбросить прежнюю "кожу", изорванную в клочья о колючки каких-то мифических долгов и обязанностей, я хотел разорвать затянутые швы той заскорузлой ненависти и напряжения, в которых жил последние годы. И мне было уже плевать на то, что подумают обо мне все вокруг. Я сжег мосты и перешел точку возврата.
И я не вернусь.
В утро перед судом по разводу я был спокоен как ледяной столб и мягко лучезарен как солнце на закате.
Я чувствовал себя атлантом, сбросившим со своих плеч заскорузлую и постылую ношу.
Когда всё завершилось, и я оказался в коридоре совершенно свободным от брачных уз, то почувствовал, как панцирем давит офисный костюм, который я надел по такому случаю, невзирая на жаркий летний день.
Но…это уже неважно.
А я был счастлив.
И я решил отправиться на пляж, так как есть.