Мой омсдон. о службе в дивизии дзержинского

               



Мой ОМСДОН.

Пролог.
Материал из Википедии:
     ОМСДОН (Дивизия имени Дзержинского) — Элитное соединение внутренних войск МВД СССР. Части дивизии располагались в городах Москва, Реутов, Балашиха. Дивизия отличалась высокой дисциплиной личного состава.  В дивизии служили представители только славянских национальностей (русские, украинцы, белорусы). Все офицеры были членами КПСС, солдаты - членами ВЛКСМ. Офицеров для дивизии им. Дзержинского специально отбирали среди выпускников военных училищ. Военнослужащие срочной службы проходили специальный отбор за 6 месяцев до призыва на службу. Все военнослужащие дивизии должны были соответствовать определённым требованиям: рост — от 174 см, отменное здоровье, отсутствие шрамов и татуировок на открытых частях тела, из полной семьи (отец, мать живущие вместе), образование - не ниже среднего, положительные характеристики по месту работы (учебы) и жительства, отсутствие судимых родственников и родственников за границей. Дивизия решала специфические задачи в условиях крайнего осложнения оперативной обстановки внутри страны. Общее число военнослужащих дивизии — около 18 000 человек.

      


      Шёл тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Обычный, ни чем не достопримечательный год в жизни нашей страны. Закат эпохи застоя. Нет ещё ни компьютеров, ни интернета, ни сотовой связи. Какой сотовой, если даже простой телефон был один, и тот прилеплен к торцу нашей пятиэтажки, вечно с оторванной трубой. Я был обычным девятнадцатилетним пацаном, среднего роста, среднего телосложения, нормальной внешности и без особых вредных привычек. За плечами был свеженький техникумовский диплом, а впереди только светлое будущее. А именно – дискотеки, друзья, девчонки. Родители доставали не сильно, а работа, на которую меня только распределили, была интересной и не обременительной. И всё было бы замечательно в моей жизни, если бы не закон СССР «О всеобщей воинской обязанности».
       Вы подлежите призыву на действительную воинскую службу. Явиться для отправки одетым по сезону в исправной одежде, имея короткую причёску… Такую повестку вручил мне посыльный военкомата первого октября 1985 года. Буквы были напечатаны на серой невзрачной бумажке и не производили впечатления судьбоносного документа. Идти или нет, больших сомнений не было. Что я хуже других, тем более, что большинство моих друзей или уже там или вот-вот идут. Да и что со мной случиться, ведь я такой умный. Далее парикмахерская, короткая стрижка, районный военкомат, затем областной. Вокзал и отдельный вагон таких же балбесов как я. «Славянка» из динамиков и тёплая водка в вагоне. Много копчёной колбасы и жареной курицы.  Дым коромыслом, шум, анекдоты и … .
Подъём! Подъём! Резкие слова прогоняют остатки сна,  а вместе с ним остатки прошлой жизни. Магнитофоны, дискотеки, девчонки – только приятные воспоминания. А суровая реальность, вот она - сержант который орёт на тебя, хотя  вчера шутил и пил с тобой в вагоне водку. Впервые в жизни ты не  знаешь как себя вести. Но это не надолго…
           Раннее утро – Москва. Знакомый Павелецкий вокзал, но и он из другого параллельного мира. Оказывается и у него есть другие платформы, другие подъездные дороги, совершенно мрачные и безлюдные. Дальше хуже: – Становись! Рассчитайсь! - К машине! Военный ЗИЛ больно пинает тебя своими жёсткими лавками. Чужие, серые, незнакомые Московские улицы. И только иногда из-за полога брезента мелькнёт кусочек высотки, как остаток сна из прошлой жизни.
          Дивизия Дзержинского встречает высоким забором с колючей проволокой и главными воротами, нереальным порядком и окончательно убеждает в безысходности происходящего. Всех новобранцев собирают в огромном зале, и начинается «торг». Может это последний раз, когда ты на что-то можешь повлиять, и мозг лихорадочно пытается тебе помочь. Кто-то говорил, что только не в сапёры.  Танкистом, тоже вроде не фонтан.  Музыканты есть? И что я дурак бросил музыкальную школу. Вот какой-то лейтенант говорит, что связисты это интеллигенция армии, - звучит не плохо.
- Что кончал?
- Техникум электронных приборов.
- Годиться, пошли!
          Учебная рота. Оказывается, ты – «никто», или даже почти «ничто». Вся твоя прошлая жизнь ничего не значит. Ты ничего не умеешь и не знаешь. Не знаешь как себя вести, как стоять, как разговаривать, и что будет через секунду. Оказывается что рассказы на гражданке про десять подъёмов и отбоев, про горящую спичку, вовсе не сказки, а что ни на есть реальнейшая быль. На самом деле всё ещё хуже, чем ты представлял в самых мрачных прогнозах. Дома мир делился на плохих и хороших людей. С плохими, можно было не общаться, или почти не общаться. Здесь оказалось, что сержанты не просто плохие люди, а какие-то звери, и от них никуда не деться ни днём ни ночью. Смирно, оказывается можно не только стоять, но и сидеть, и даже лежать. Курить - только по команде, перед этим прокричав какую то странную речовку. А учить наизусть не только стихи, а бессмысленные параграфы устава, или номера военного билета и автомата. Оказалось в карманах можно носить только определённые вещи, и если положишь что-то не то, то придётся их самому зашивать. Да и шить оказывается нужно почти каждый день, даже если дома не знал ни нитки, ни иголки. Вот так, с огромным трудом, но всё же неуклонно, «рождался» совершенно другой, ничуть не похожий на предыдущего, человек.
Конец двадцатого века. Люди летают в космос. У меня дома два магнитофона, цветной телевизор, куча носок. Ну, зачем, ну почему портянки. А шинель, – тяжёлая, жёсткая, и натирает шею.  Почему в 6:00 нельзя спокойно проснуться, а надо вскакивать как угорелый, и с выпученными глазами бегать, не зная за что хвататься. Почему пол мыть каждый день, если он и так ещё блестит. Зачем считаться три раза на дню, когда и так все на виду, да и некуда деться, вокруг стена  с колючей проволокой. Почему не завтрак, обед и ужин, а «приём пищи» на огромной скорости.
               Раз в неделю стрельбы в деревне «Новой».  Вещмешок, портупея, ОЗК, лопата, два подсумка, автомат, противогаз, котелок… Лыжи с ремешками, которые болтаются и постоянно слетают. После нескольких километров по заснеженным Московским лесам, портянки сбиваются комком в нос сапога, или норовят вылезти наружу и улететь на свободу. На спине мозоль от нещадно мотающегося на бегу автомата. Ты не человек – ты биоробот, у которого только одна задача - не упасть, бежать, бежать, вместе со всеми туда не знаю куда.  Внезапно команда  «газы», - дальше то же, но в противогазе.  И вот на улице мороз, снег, а у тебя в противогазе течёт по лицу пот. А по сторонам огромные корабельные сосны, все бегут и бегут на встречу, и нет им конца.
Наконец стрельбище в деревне Новой. Команда «к бою»!  Упал в сугроб – цель: группа пехоты, очередями – огонь! Пот, который ещё стекал по твоей спине, начинает холодеть и превращаться в сосульки. Дальше -учимся рыть окопы, бросать гранаты, надевать ОЗК. Обед из термоса в котелке. Остывает быстро, но ты съедаешь ещё быстрей. Проезжает танк, коптит, так что дышать нечем, грохот ничего не слышно. Почему-то в кино всё  по другому, и выстрелы и звуки не те. Небо темнеет, бежим назад в дивизию, - всё уже до лампочки. Родная часть как кусочек рая. Кажется, завтра не будет сил встать и поднять руки. Команда «в койку», как конец мучениям. Пусть присниться сон, и та прежняя жизнь. Но нет опять бегу, ползу, …   
            Родители прислали мои наручные часы «Электроника». Завожу на 5:50 и медленно посыпаюсь от тихого пиканья. Ещё десять минут лежу с закрытыми глазами, до команды подъём. Подъём! «Форма раз – трусы противогаз». Зарядка с голым торсом, на кровати одеяло с прямым углом, программа новостей, немного девчонок на аэробике. Построение на  завтрак. Построение на учёбу. Построение на обед. Забываешь, что в жизни можно ходить не строем. Говорят, после присяги легче будет. Но не понятно, что там вообще будет после присяги.
На занятиях учат по не многу, всем связистским специальностям: пиликать азбуку Морзе, крутить катушки и тому подобное. Но ничего это мне не нравиться. Иногда приходит офицер и подбирает самых грамотных ребят в ремвзвод. Большинство с высшим образованием. Прошусь на беседу, но после нескольких вопросов, чувствую, что не хватает знаний. Есть такие грамотные ребята, с которыми мне состязаться без толку. Но всё же вижу, что моё рвение ему понравилось, и надеюсь на лучшее.
Что за странный звук сквозь сон. Где я? Удар подушкой.
- Тебе, что особое приглашение боец – подъём, тревога!
  Такой суеты, я ещё не видел. Все мечутся в разные стороны.  Хватаю вещмешок, на ходу пытаясь застегнуть пуговицы. Получается плохо. Портянки мотать некогда, засовываю их просто в сапоги и отправляю следом ноги. Что-то одна сильно жмёт.
- Оружие быстро получать, - командует сержант.
Где же, где же мой автомат, номер, номер, номер, - слава богу – он!
- Не забываем противогаз! Строится внизу.
Ещё пару минут суеты и я как ошарашенный стою в строю на плацу.
- Раз, два, три – где Колесников? – кричит сержант.
Выбегает из казармы растрёпанный боец.
-Колесо! Быстро в строй!
- Товарищ сержант, нет моего автомата.
 - Как нет!?
Убегает, с ним.
- Ванька, смотри, у тебя два автомата на разных плечах, как ты умудрился оба схватить. Беги быстрей отдай. Точно сегодня на очко пойдёшь. (На очко - значит вечером чистить унитаз.)
          Позже я легко и спокойно поднимался по тревоге, не только по учебной, и с улыбкой вспоминал, ту первую. Тем более, что тогда в суете, мы с товарищем, разменялись одним сапогом. У меня 44, а у него 42 размер. Через две недели он уехал в учебку, в Шауляй, а я остался в Дивизии. Уже через полгода, когда он вернулся, я вечером обратил внимание, что у него, как и у меня, подкладки сапог разного цвета, зелёная и коричневая. Размениваться назад мы уже не стали. За полгода сапоги приняли форму ноги и были как влитые. А вначале не заметили, что одному сильно жмёт, а на другом болтается.
Всегда трудности переносятся легче, если у тебя впереди хоть какая-то цель. Наша главная мечта – дембель. Но он хоть и неизбежен как крах империализма, но и так же далек. Поэтому ближайшая цель - присяга. Ждём и немного боимся. Что там будет дальше? Может станет легче? А может ничего не измениться? 
Вот и наступил этот день.  Всё проверено и отрепетировано. Родители и подруги смотрят, как мы проходим мимо не очень ровным маршем. От волнения переврал слова присяги, но никто ничего не заметил. А дальше встреча. Запах духов и копчёной колбасы, вкус торта и губной помады. Ешь, целуй, нюхай, обнимай. Побольше и быстрей, а то ещё чуть-чуть, и  всё исчезнет как в сказке про Золушку. А вечером уже толком не понимаешь виделся ли ты с близкими, или это всё тебе пригрезилось. А вот эти стены, и эта форма - навсегда, это теперь твой мир.
            Вот и всё, теперь я воин и по закону. У меня есть свой автомат, свой противогаз, свой табурет  и … пожалуй больше ничего своего.
Повезло. Всё же взяли меня в ремвзвод. А вот товарищ (друзей пока ни у кого нет), - в радиороту. Он тоже хотел в ремвзвод, но радиорота совсем не плохо. Оказалось это в одной казарме. Для «рембанды», как ремвзвод называли в батальоне, был отведён угол в казарме радиороты. Но это был свой отдельный мирок, куда чужим был закрыт вход. Поэтому даже если в роте все стояли навытяжку перед своим командиром, ремвзвод мог спокойно лежать на своих койках, смотря в потолок. Но могло быть и наоборот.
Из карантина во взвод нас прибыло пятеро. Всё здесь было по другому. От простого до сложного, от мелочей до главного. Ко всему приходилось привыкать заново. Нас ждали. Особенно предыдущий призыв - «вороны». До нас они вкалывали полгода по полной программе, и теперь могли немного расслабится. Конечно не совсем, а чуть-чуть. За этим следил следующий призыв «черпаки», которые теперь, наконец, совсем освобождались от грязной рутиной работы. То есть: мытьё полов, заготовка обеда, раздача белья, ношение щёток и т.д. Но с них не снимался контроль за качеством исполнения этих работ. И наконец, в самом верху иерархии стояли – «дедушки». Они только стали «дедушками», и были этим очень довольны. Во первых они не были такими злыми как «черпаки», во вторых почти все они были сержантами и соответственно командирами, разного ранга, что само собой накладывало определённую ответственность, а в третьих они чем то и напоминали настоящих дедушек. Они не делали резких движений, говорили медленно с растяжкой, и при всяком удобном случае укладывались поспать.
          Вначале было дико, что никто не бегает, не строится по десять раз по каждому пустяку, а если и строятся, то спокойно и чётко. Каждый точно знает своё место. Бывало даже свободное время, когда можно ничего не делать, хотя очень редко. В первый же день, «черпаки» послали меня в «чайник» за «порчужкой». То есть в солдатскую чайную за булками. Аккуратно пробравшись окольными путями, что бы не попасться патрулю, я добрался до чайной. Ассортимент в основном состоял из всевозможных булочек, кексов, пирожных и конфет. За столами сидели здоровенные «гансы», мотострелки из второго полка, и уплетали столовыми ложками из мисок большие порции мороженного, быстро заедая его огромными булками. Как оказалось позже, у этих ребят действительно была тяжёлая служба. Они целыми днями, трудились физически: бегали, тренировались, вообще доставалось им здорово. Ростом туда брали не менее метр девяноста. Когда их рота делала команду кругом, можно было не понять где у них начало, где конец.
           Не успели мы насладится небольшой передышкой как на следующий день, все молодые угодили в наряд по столовой. В конце службы наряд по столовой один из самых лёгких и приятных нарядов, но в начале это почти двадцатичетырехчасовой адский марафон. В первый раз я попал на «проход». В обязанности входило помогать всем. Таскать и ворочить туши из морозильника, выносить мусор, мыть полы между залами, таскать продукты со склада, чистить картошку. Постоянно со всех сторон слышались крики: проходчик, проходчик! Но в других местах было не легче. В зале, например, ребята мыли полы. Площадь была огромная. Техническое мыло страшно воняло и разъедало руки и нос. Едва заканчивалось мытье, как начинался приём пищи, и вскоре надо было мыть снова. В горячем зале, товарищ постоянно таскал кастрюли, накладывал из них еду в тараны. После их мыл, и так практически по кругу. В конце наряда все места надо было сдать в идеальном порядке. Иначе следующая смена, а как правило это были танкисты, которых гоняли ещё больше, и которые нас недолюбливали, могли не принять наряд. Под конец наряда все еле волочили ноги.
           Через день в том же составе нас отправили в наряд на посты. Мыть уже ничего было не надо, но надо было бороться с холодом и сном. Разводящий, выдавал тебе автомат и вёл охранять вещевые склады. Всё бы ничего, но Московские морозы уж больно сильны ночью. Не спасает ничего, ни валенки, ни тулуп, да и спать хочется со страшной силой. Ещё у тебя была трубка, которую надо было периодически втыкать в штепсель, и докладывать, что у тебя всё в порядке. Через пару часов охраны тебя меняют, и дальше ты два часа находишься в резерве. Потом спишь пару часов, и опять на пост. Некоторые нормально переносили такой режим, я же хронически не высыпался. Рассказывали, что пару призывов назад, один дежурный ушёл на пост, но через какое то время перестал отзваниваться. Разводящий побежал проверять, приходит, а никого нет. Ходил, кричал, - нет! Закурил. Стал уходить и бросил окурок в открытый колодец. Вот тут и послышалось странное фырканье. Оказалось боец замёрз, открыл колодец, залез в него и заснул крепким сном, пока в него не попали окурком. Было это или не было, не знаю,  но поверить могу легко. 
      Раз в неделю поход в баню. Баней это можно назвать с большой натяжкой. Выглядит примерно так. Приходит взвод на помывку. Все раздеваются, и черпаки с дедушками идут мыться. Тазов на всех не хватает, не говоря уж об отсутствии парной и мочалок. Молодые собирают грязное бельё, пересчитывают, складывают и отправляются обменивать на новое. Здесь самое главное суметь раздобыть, необходимое количество качественных комплектов, что бы не один дедушка не был обижен. Бельё должно быть белое, не рваное, не штопанное, а портянки нужного размера. Особо ценилось умение при пересчёте с банщиком, обмануть его и раздобыть белья с запасом, что бы было из чего выбрать. Не дай бог, не досчитаться - ты чёрный человек. Но вот всё бельё посчитано и разложено. Выходят дедушки и придирчиво изучают качество. Вдруг, что проследил, а тут как раз припрятанный комплект. Другое дело, смотри у меня. Теперь бегом если успеешь сполоснуться сам. А бывает и не успеешь.
Жизнь в армии на первом году – очень тонкая штука. Это и наука и психология. Когда ты осваиваешь этот странный, перевёрнутый  для нормального человека мир, то всё меняется в твоём сознании. Меняются понятия что можно, что нельзя, что хорошо, что плохо, что добро, а что зло. И чем больше это отличалось от твоих прежних взглядов, тем болезненней это происходит с тобой. Но, тем не менее, быстрее или медленней, трудно или легко, но все  начинают мыслить примерно одинаково.
           Если тебе поручено помыть пол, «под взводом», необходимо быстро сообразить, где можно найти тряпки, вёдра, мыло, а так же, где их можно утащить, если их не окажется на месте.
Кровати в роте – двух ярусные, в отличии от учебки. Дедушки и черпаки спят внизу, а молодые сверху. Поначалу непросто, быстро и с первого раза запрыгнуть на верхний ярус. А вниз можно иногда попасть и на плечи встающему дедушке. Тогда ты опять чёрный человек, и не миновать тебе «очка». Один злой дед любил лёжа снизу, пинать верхнего молодого, по любому поводу. То расскажи ему сколько осталось масла до дембеля, то сколько яиц. Однажды он доударялся до того, что верхняя кровать слетела с  креплений и свалилась вниз, чудом его не прибив. С тех пор он стал потише, и больше не распускал свои ноги.
     Обязательный ритуал – вечерний просмотр программы «Время». Радиорота и ремвзвод собираются в Ленинской комнате и в 21:00 начинаются новости. Дедушки и черпаки могут писать письма, или перерисовывать кальки (весёлые картинки в дембельский альбом). Молодые же бойцы, должны сидеть ровно и с полным вниманием слушать речи диктора о достижениях Советской родины. Нагонявшись за день волей не волей начинаешь засыпать под монотонное бурчание. Глаза постепенно мутнеют, веки наливаются свинцом и ты засыпаешь. Считается самым смаком когда какой-нибудь черпак, первый заметивший заснувшего, метко посылает ему в лоб свою шапку. И верхом мастерства, будет если она попадёт кокардой в лоб и отпечатается у незадачливого на черепе. Да и не было ни одного молодого который не получил бы такую штуку.
         Дальше вечерняя прогулка (строем). Офицеров в части к этому времени почти не осталось, кроме дежурного, у которого своих забот хватает, поэтому прогулка выглядит своеобразно. Спереди – бодро размахивая руками, высоко поднимая ноги, маршируют молодые. Сзади – вальяжно, держа руки в карманах, бредут старички.
- Дембельскую запевай!
- Стою я на широком перроне. Повсюду, суетится народ. – С тоской хором затягивают молодые.
      Ремвзвод однако и отличается от других подразделений, тем, что он должен что-то ремонтировать. Я попал в отделение по ремонту радиостанций средней мощности. Но на самом деле мне предстояло ремонтировать телерадиоаппаратуру. В нашей дивизии шесть полков, в каждом полку шесть-восемь батальонов. А  в каждом батальоне – пять, шесть рот, и в каждой цветной телевизор,  да куча другой техники. А ещё у каждого командира дома по телевизору. Вот и посчитайте, сколько в дивизии аппаратуры. Вначале мои познания в телевидении были, конечно, очень скромные, если бы не случай.
    Здоровья в моём организме никогда не было в избытке, хотя и явных болезней не наблюдалось, иначе бы я не попал служить туда,  куда попал. Ну, вообще  в первую зиму и болеть то было некогда. А когда приболел, воспользовался рецептом нашего фельдшера – ляг, поспи и всё пройдёт. Вроде и прошло, но через несколько недель начала увеличиваться, коленка. Опять некогда. И так пока она стала уж совсем большой. Тогда меня отправили на консультацию в медсанбат. Врач, ведущий приём, взглянув на мою коленку, сказал:
- Ну-ка боец, открой рот.
- Зачем рот, у меня коленка опухла.
- Открывай рот говорю тебе. Да-а. Придётся полежать тебе недельки три.
- Да я не могу, мне только туда и обратно сказали.
- Всё кругом,  в палату!
Меня положили. Мой командир, придя навестить меня в медсанбате, принёс мне несколько толстых книг по телевидению.
- Выздоравливай, и изучай.
     Четыре раза в день мне делали пенициллин. Задница была вся в синяках и дырках, и сидеть на ней было больно. Но я упорно штудировал книжки, и под конец лечения неплохо знал азы телевидения.
Там же в медсанбате, я познакомился с ребятами из 9 роты. Они были постоянными клиентами, и кто-нибудь непременно лежал со сломанной рукой или ногой. 9 рота была подразделением специального назначения ВВ, в задачи которой входило освобождение заложников, самолётов, и т. п. Рота, комплектовалась исключительно бойцами, имевшим  спортивный разряд, по боксу, самбо, дзюдо. Так вот они не могли и двух минут посидеть спокойно. Даже в гипсе постоянно мутузили друг друга, как будто в них была заведённая пружина. С одним я постоянно общался, и он преподал мне несколько уроков рукопашного боя. Оказалось, все, что я знал, теоретически и практически о драке, можно было выкинуть на помойку. Например, что нужно бить противника не по морде, а непременно в пах, или в коленку. И не увлекаться в гневе, а непременно вертеть головой и использовать любые подручные предметы. Глядя на них, я понял, что у нас в стране есть люди, которые не просто должны защищать родину, а не мыслят себя без этого дела, как ни высокомерно это звучит.
     После курса уколов коленка вернулась к прежнему виду, и я возвратился в батальон. Начал вновь «стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы», как написано в главной книге всех военнослужащих.  Вот так из наряда в наряд, со стрельбища на лекцию, а из «чайника» на «очко», незаметно пролетала первая зима моей службы. Наступила весна.
Наш батальон, впрочем как и вся дивизия, часто привлекался на помощь Московской милиции, когда она явно не справлялась сама. Ну, например, при проведении крупных спортивных мероприятий, демонстраций или стихийных митингов. Для этого в «каптерке», рядом с парадной шинелью, у каждого, на всякий случай висела милицейская форма. Только подвох был в том, что форму на всех получили одного, а именно - 52 размера. В результате «менты» из нас получались, довольно комичные. Кто-то с короткими  рукавами, а кто-то с завёрнутыми брюками. Поколдовав немного с иголкой и ниткой, я кое-как превратил 52 размер в 48.
      До службы, я несколько раз был, в Москве. В основном это были вылазки в столицу за вещами, а так как за один день всё необходимое не купишь, то приходилось где-то останавливаться на ночлег. Эти адреса под великим секретом передавались друг другу. Только предварительно договорившись с хозяевами о времени и цене, можно было отправляться в столицу. Последний раз мы с другом снимали комнату,  у одной приличной семьи, в многоэтажке на окраине Москвы. И случилось так, что как раз в этот район, я попал в патруль. Была ранняя весна и вся столица втихую, справляла праздник пасхи. Не знаю почему, но Московские власти решили, для соблюдения порядка увеличить количество милиции на улицах. Нас соответственно переодели в милицейскую форму, и развезли по разным районам города.  Приехав по местам, разбили всех на пары, добавили к каждой по настоящему милиционеру, и отправили на маршрут. Нам достался молодой, болтливый сержант, который сам недавно перебрался в Москву. Он был не женат, жил в общаге, но, как и все Московские менты, был деловой и самоуверенный.
Вот так гуляя по предписанному нам маршруту, я понял, что был здесь раньше, и о чём опрометчиво сообщил своим товарищам.
- Пойдем, зайдём в гости, - уверенно заявил наш старший.
- Нет, я так не могу, - робко сказал я, понимая, что зря не держал язык за зубами.
- Ерунда! Пошли. Какая квартира?
Поднявшись на этаж, я позвонил в дверь, напоследок надеясь, что никого нет дома.
К моему ужасу открылась дверь, и показалась хозяйка, которая с неподдельным испугом смотрела на трёх странных милиционеров. Позади неё, через длинный коридор виднелся зал, с накрытым столом, за которым сидели люди. В то время, ещё не было принято очень открыто отмечать неофициальные праздники, в том числе и пасху. Наказывать за это, конечно же, никто бы и не подумал, но мало ли что! Тем более если ты комсомолец, или не дай бог, кандидат в члены партии!
- Здравствуйте, помните меня, я к вам приезжал в гости, мы вот тут проходили, - начал я, как-то объяснять хозяйке, почему мы появились у них на пороге.
- Да, - с трудом узнала, она меня. – Может вы зайдёте?
- Спасибо! – сержант уверенно шагнул через порог.
- Присаживайтесь за стол, - ничего другого не оставалось сказать хозяйке.   
Гости скромно подвинулись, и нас посадили на самое почётное место.
Мои товарищи, с удовольствием набросились на угощенье, а мне почему-то совсем не хотелось есть. Гости тоже ели без особого энтузиазма, иногда из- подтишка поглядывая на милиционеров.
- Может быть, вы выпьете, - предложила хозяйка.
- Почему бы и нет! – довольно ответил наш старший.
Мы с товарищем отказались, конечно-же не из моральных соображений, а памятуя о каре которая могла нас ожидать, по прибытии в батальон.
А сержант, опустошив ещё рюмки три, четыре, и перепробовав все салаты, стоящие на столе, встал и объявил, что нам пора. И если бы не служба, то мы конечно бы посидели с вами ещё. Лица гостей и хозяев немного посветлели, а мы, попрощавшись, отправились дальше по маршруту.
- Ну вот, а ты не хотел заходить, довольный, рыгая заявил он.
        Весна пришла, а вместе с ней и новый призыв, и .. новые ожидания и разочарования. К нам во взвод попали только двое молодых бойцов, да и те не очень расторопные. Предыдущий призыв, превратился в черпаков и автоматически отстранился от всей черновой работы. На наш призыв легла вся основная нагрузка. Как ни тяжело было, но предыдущая зима не прошла для нас даром. Мы окрепли и физически и морально. Мы уже всё знали и умели. Нас уже трудно было запугать «мытьём туалета». Три ведра вылитой вокруг унитаза воды, могли спокойно сымитировать любую бурную деятельность.  Мы знали, как и где можно схалтурить, когда можно выкроить свободную минуту, кому лучше не перечить, а кого можно послать и подальше. Пришёл ещё один человек из нашего призыва, после учебки из Шауляя, и нас уже стало шестеро. Конечно же мы не были друзьями, но всё же  это был наш призыв, и мы старались не давать друг друга в обиду. Даже наряд в столовой не был уже так страшен. Мы успевали всё сделать, немного отдохнуть, и втихаря нажарить картошки.  Не смотря на тяжёлую физическую работу, абсолютно все поправились и прибавили в весе килограммов по 5-6. Половину ребят, бросили бывшие подружки на гражданке, но горевать по этому поводу ни кто сильно не собирался. Кстати вторую половину бросили, ещё через полгода. В выходные, по вечерам показывали кино, как правило, скучное и неинтересное, и можно было спокойно выспаться пару часов в тёмном зале (если громко не храпеть).
        В начале мая случилась Чернобыльская авария. Вся стана ещё жила в счастливом неведении, а Дивизия уже в экстренном порядке собирала колонну для отъезда на атомную станцию. От нашего взвода, послали одну машину, и несколько человек из старшего призыва. Несколько машин уехало от радиороты. Желающих было много, но выбрали, только самых опытных. Остальные были разочарованы и провожали их с завистью. Ни кто понятия не имел, что они там будут делать, и чем всё это может обернуться позже. Дивизия в Чернобыле организовывала эвакуацию местного населения, а потом охрану зоны наибольшего радиоактивного заражения. А наши ребята давали связь между задействованными подразделениями и штабом Дивизии. Иногда, когда мы общались с ними на сеансах радиосвязи, они хвалились как там здорово, ни строевой, ни политзанятий, а кормёжка просто супер. Через три месяца они вернулись, но вместо взвода их всех отправили в госпиталь и продержали ещё месяц.  Потом выдали всё новое, и  с записью «о ликвидации последствий…» в военном билете отпустили назад в батальон.  Осенью они вместе со всеми ушли на дембель. Ни о судьбе, ни о здоровье ни кого из них мне до сих пор не известно.
       Наступало лето. ПШ сменилось на ХБ, а шапка на пилотку. Стирать приходилось чаще, а ноги в сапогах потели и покрывались грибком. Бегом в деревню  Новая, не намного легче, чем на лыжах зимой. Всё та же команда «газы», и те же подмосковные сосны и пот под противогазом. Вот только автомат стал немного полегче. Мы первые, и не только в дивизии, а может и во всей стране получили новые автоматы – АКС-У. Но к великому огорчению наших командиров, попасть из него оказалось намного трудней. Сначала подумали, что они не пристрелены. Наши офицеры, в тире долго и упорно пристреливали каждый автомат. Но это не помогло, и на итоговую проверку, нам всё равно пришлось стрелять из старых автоматов.
       Столовая на лето закрылась, и пищу стали готовить в полевых кухнях, прямо на улице. Ели из котелков, наливая первое в нижнюю часть, а второе в верхнюю. Хуже всего было, то, что каждый раз после приёма пищи надо было, отмывать, котелок и всё его содержимое до бела. За этим чётко следили сержанты, и несоблюдение этих правил, жестоко каралось, например дополнительными нарядами. В один из нарядов,  я попал на такую полевую кухню, и был назначен истопником.  Почти сутки, кидая уголь в печки, я следил за огнём. В конце наряда стал весь чёрный, и еле отстирался на следующий день.
      С июня месяца вся дивизия начала активно готовится к Играм Доброй Воли. Гансы –мотострелки, готовились изображать спортсменов. Ходили со знамёнами, и делали хитрые перестроения. Учились делать картинки из флагов. Им выдали фирменную спортивную форму и кроссовки. Была надежда, что после игр,  это всё разрешат забрать домой. Говорили что, на олимпиаде так и произошло, но в этот раз их надеждам не суждено было сбыться – страна начала беднеть, и после мероприятий всё опять сдали на склад.
Нам же выдали новые офицерские рубашки и погоны. Вся форма была отглажена с иголочки и проверена командирами. Несколько раз проходили лекции «особистов», (КГБ-шников в военной форме), о том, как себя вести, и что делать, если к тебе обратятся иностранцы. Несколько раз ездили на тренировки и репетиции открытия и закрытия игр. На последней репетиции, нас посадили на третьем ряду, главного стадиона в Лужниках.  Мимо проходили колонны спортсменов, выплясывали симпатичные девчонки, выступали известные артисты. Внезапно всё смолкло, и раздался строгий голос из динамиков:
- Сейчас перед вами выступит генеральный секретарь коммунистической партии. Мы все замерли, в тревожном ожидании. Наступила абсолютная тишина. Минута. Две. Три. Потом тот же голос объявил:
- Генеральный секретарь выступил!
 - И дальше опять пляски и танцы. Мы сразу и не поняли, что это тоже часть тренировки.
     На сами игры, я был при штабе командира дивизии, который расположился в одной из тёмных аллей Лужников. Штаб состоял из спец-автобуса, ярко-красного цвета и двух командно-штабных машин. Всё это было оцеплено верёвочкой с флажочками, а на входе стоял я, и не должен был пропускать посторонних. Конечно же, никакой посторонний к нам бы не пошел, поэтому я только и делал, что отдавал честь всем входящим и выходящим офицерам. А вечером был праздничный салют. Стреляли из настоящих пушек с другого берега реки, и разрывы происходили прямо над нашими головами. Ничего подобного, я, конечно же, не видел в своей жизни. А через несколько минут на наши головы посыпался дождь из пепла. Он был мелкий, но жёсткий и тихонько барабанил по нашим фуражкам.
По итогам игр, неожиданно для меня, на первом году службы, я получил свой первый «крест». Так назывался знак «За отличие в службе». Это было довольно круто, и я один из первых своего призыва расхаживал со знаком на груди, чем был невероятно горд.
      Суббота – ПХД (парково хозяйственный день). Убираемся в мастерской. Деды готовятся к дембелю. Кто достал заготовки дембельского альбома: листы бархата, крашенные страницы, аккуратно сложенные кальки. А кто-то готовит, форму: вставки на погоны, прищепку на галстук, с приклеенным щитом, новые значки. Молодёжь не сильно напрягаясь трудится: метёт двор, красит огнетушители, выносит мусор.
Звонок из части. Дежурный берёт трубку.
- Рядовой Белов. Есть. Передам.
- Славян, тебя на ворота, приехала тётя.
Не должна ко мне приехать ни какая тётя. Но всё равно бегу к сержанту.
- Товарищ сержант, разрешите?
- У меня нет отпускных, беги, спросишь в радиороте. Там сегодня замполит дежурит, он классный мужик, у него есть. Он тебе и заполнит. Пулей лечу в батальон, раздобываю отпускной, переодеваюсь в парадку. Проблема – нет носок. Рейд по вещмешкам, вот у кого-то есть – потом верну. Бегом на ворота.
Ну, кто, кто? Вон Пашка друг – всё ясно. Так принято, если приезжают ко мне, то вызывают и его, а если к нему то меня. Приехала его мать, и мои передали с ней гостинцы: домашнее печенье, конфеты, варенье. А самое главное – «вшивник» и шерстяные носки. Сейчас конечно их нельзя ни кому показывать, но скоро осень, и мы станем «черпаками». Вот тогда-то ни кто не помешает под ПШ надеть кофту и вместо портянок шерстяные носки.  Ещё немного сижу с ними на воротах, расспрашиваю про родной город. Ну, всё досвидания, складываю драгоценные вещи и бегу в часть. Варенье съедается на ужин всем взводом, а всё остальное прячется в мастерской. Хорошая выдалась суббота.
Не часто дни проходили так тихо и спокойно, а особенно летом. Ведь почти ни какое значимое событие в жизни Столицы не обходились без участия Дивизии Дзержинского. Не проходило недели, что бы мы не выезжали на какой-нибудь футбол, митинг, или например воздушный парад. Как правило это выглядело так. Если нашему подразделению везло, то мы оказывались где-нибудь на первых рядах стадиона, или концерта, отделяя наиболее рьяных зрителей от участников. В этом случае можно было полностью получить удовольствие от происходящего на арене зрелища. А чаще всего, ближе к концу мероприятия, нас выстраивали в плотную цепь, от метро до входа стадиона. Часть личного состава обязательно оставалась в резерве. Дабы возбуждённая после матча толпа, могла, образовать давку и ринутся на прорыв. В этот момент резерв и усиливал наиболее опасные места.
       Были и приятные выезды в Москву и не связанные со службой. Например, иногда нас вывозили в театр. За время службы я побывал в десятке Московских театров, правда с трудом вспомню, где и что там показывали, потому, что, как правило, это были какие-то патриотические спектакли. Зато, точно помню, что в театре Вахтангова, были замечательные бутерброды с колбасой и вкусная газировка!
     Старший призыв рассказывали нам такую историю, не знаю правда или нет. Был у них однажды выезд в театр. В какой сейчас уже никто не помнит. Полный зал одних военнослужащих. Играли какую-то современную пьесу, о жизни и любви. На сцене двое – мужчина и женщина ведут серьёзный диалог. Тут, женщина, после какого-то напряжённого момента, повернув голову в сторону зала, но обращаясь к своему партнёру, говорит: Дай, что ли мне закурить! Вдруг один боец из первого ряда, ни разу не бывший в театре, вскочил с вытянутой рукой, подбежал к сцене, предлагая ей свою пачку. Сидевшие рядом ребята спохватившись, оттащили своего товарища на место, а слегка оторопевшая актриса, продолжила свой монолог.
        Наступала осень. Я с тревогой ждал холодов, и зимних походов на стрельбище. Тешила только мысль о припрятанном «вшивнике» и шерстяных носках. Радиорота в полном составе была отправлена на заготовку картошки и ремвзвод остался один в пустой казарме. Мы первый раз заступили в наряд по роте. Было как-то непривычно стоять на тумбочке со штык ножом, и сто раз на дню кричать: - Дежурный по роте на выход. Иногда надо было кричать: - Рота смирно! – Хотя ни какой роты не было. Бывало, что мы путались и кричали не то и не тому, за что получали, но не сильно.
      Однажды нас отправили поработать на овощ-базу. Учась в техникуме, у себя в городе, я часто ездил на овощ-базы, но то что увидел здесь, меня сильно поразило. Это было многоэтажное здание. На его первый этаж, прямо внутрь заходили железнодорожные вагоны, и по многочисленным транспортёрам, их содержимое разгружалось и передавалось на разные этажи. Чего здесь только не было, начиная от экзотических фруктов, и заканчивая простой свёклой. Нам поручили разгружать, арбузы. Выждав пока работник базы не отлучился, мы вместо разгрузки бросились их уплетать. Порезать было нечем, поэтому их просто разламывали, и большие куски быстро засовывали в рот. Дорвавшись, мы не могли остановиться, и в итоге все объелись. Дальше не то что кидать, а практически двигаться ни кто не мог. И как не заставляли нас, толку не было ни какого. Сержанта наказали, и больше нас туда не посылали.
Вот и прошел, первый год службы. Старый осенний призыв ушёл на дембель и мы наконец-то стали настоящими «черпаками». Я был назначен старшим мастером, и получил в подчинение трёх молодых бойцов. Теперь навсегда можно было  забыть про мытьё полов, уборку снега и другие тяжёлые работы. По команде «Подъём!» не обязательно вскакивать, как угорелый, а можно подремать ещё минут пять. Теперь у твоей койки всегда будут стоять именно твои тапки, и если их не будет на месте, то можно послать кого-нибудь их поискать! Твой вещь-мешок - только твой, и ничего оттуда не пропадёт. Если нет поблизости офицеров можно ходить не вынимая рук из карманов. У тебя всегда теперь будет чистая форма и чистые сапоги. Шапка надвинута на брови, а  пряха зеркально сверкает и выгнута буквой «С». А самое главное, к твоим штанам пристёгнут длинный тонкий ремешок с ключами, и при каждом удобном случае ты достаёшь его и крутишь, показывая свою важность.
       По итогам года, если ты не имел серьёзных взысканий и хорошо сдал все необходимые нормативы по военным дисциплинам, а так же в течении года имел поощрения, то тебе вручается знак - отличник ВВ МВД, с записью в военном билете. Теперь у меня на груди красовались уже два серьёзных знака, и для полного счастья не хватало третьего – классности. Но оказалось, что с моей специальностью не существует нормативов по сдаче классности. Непонятно, что и как нужно делать на время. Отремонтировать радиостанцию, или разобрать телевизор? Наши товарищи, кто заканчивал учебку в Шауляе, давно ходили с классностью, а мы нет. Вот этой бедой, я поделился со своим, другом - земляком, служившим писарем в штабе.
- Вот беда! Давай твой документ.
С тех пор у меня в военном билете была запись, о том, что я классный специалист по ремонту радиостанций, а в придачу ещё он прибавил какой-то комсомольский знак, толи за труд, толи ещё за что. До конца службы, я сто раз показывал свой военный билет различным патрулям и ни кто ни когда не усомнился в этих записях.
      Московская осень незаметно превращалась в длинную бесконечную Московскую зиму. Теперь я  знал почти  все её неприятные стороны, и был к ним готов и морально и физически. В сапогах были уже не сбившиеся, грязные портянки, а настоящие домашние шерстяные носки. А под ПШ красовался тот самый припрятанный свитер. По утрам выбегая на зарядку, нужно было только добежать до угла здания, а дальше, где не видно дежурному офицеру, переждать в тепле, например в столовой, пока молодые не сделают большой круг, присоединиться к ним. Даже еженедельные походы на стрельбище, можно было как ни будь упростить. Например, поехать на машине вместе с термосами обеда. Или записаться в раздатчики боеприпасов. Можно подгадать с нарядом, - всё равно лучше чем бегом по Московским лесам.
      Самое яркое, что запомнилось мне от армии, это вечерний развод. Два года, каждый вечер, батальонный плац. Строится часть, равняйсь, смирно, доклад командиров подразделений, речь комбата. А я смотрю на лампу которая висит над трибуной, и пока только на её фоне видно, как постепенно начинают падать первые снежинки. Потом их становится все больше и больше. И вот уже снег валит хлопьями, закручиваясь вихрями в свете лампы. Ты всё глубже вдавливаешь голову в колючую шинель, но снежинки всё равно попадают тебе за воротник и отзываются мурашками по всему телу. А комбат всё говорит и говорит, и кажется нет этому конца, и ни куда от этого не деться, и так будет до конца твоей жизни.
       Год службы в ремвзводе не прошёл даром, я многому научился в мастерской. Огромная практика ремонта всевозможной аппаратуры, хорошая литература, грамотные друзья сделали из меня отличного телерадиомастера. Ушёл осенний призыв, и я занял место старшего мастера. Теперь мне часто приходилось ходить в городок и ремонтировать телевизоры командирам самого разного ранга. Я мог почти спокойно ходить по Дивизии, хотя официально разрешалось передвигаться только строем. Если остановит патруль, можно было сказать, что иду ремонтировать телевизор, какому ни будь «особисту», и ни кто бы не решился это проверить.
     Уходил старый 1986 год. Не просто год,- один из многих в  нашей жизни, а уходила целая эпоха. Наступал 1987. Год дембеля. Дембеля предыдущей жизни: социализма, коммунизма, пионеров, комсомольцев, серой безвкусной одежды, тотального дефицита, и много другого, что казалось вечным. А пока мы были рады ещё одному празднику.
     Мне повезло, и 31 декабря, у заместителя командира Дивизии, сломался телевизор. Быстро собрав «тревожный» чемодан, я отправился к нему домой, в Реутово, за периметр ОМСДОНа.  Как здорово было увидеть настоящий дом, с детьми,  с ёлкой и настоящим праздником. Неисправность была не трудной, и я быстро справился,  к большой  радости хозяев. В благодарность меня накормили салатом,  и подарили с собой красивый праздничный торт. Вернувшись назад, как раз попал к ужину. Торт пришёлся как нельзя кстати. Мы разделили его точно поровну, ни кого не обидев,  и даже оставив по кусочку наряду. Разрешив посмотреть поздравления Генерального секретаря, после двенадцати дежурный офицер выключил телевизор и объявил отбой. Дождавшись когда он уйдёт, мы под взводом включили радио, и слушали его до трёх часов ночи. Утром на завтрак было печенье, конфеты и яблоки. Не такой уж и плохой выдался новый год!
    В январе ударили жуткие морозы. Стрелка термометра опустилась ниже  30 градусов. Действительно было очень холодно. Некоторые перестали раздеваться на ночь, так и ложились спать в ПШ. А сверху накрывались несколькими шинелями. Отменили все походы на стрельбище. По территории Дивизии передвигались только в шапках с опущенными ушами. При каждом удобном случае, люди старались припасть к батареям, которые и так еле справлялись с температурой в казарме. Иногда отменялась даже утренняя зарядка. И так продолжалось почти весь январь.
      А в стране,  потихоньку и незаметно, но уже начинались перемены. Начались они после Январского Пленума КПСС, где Горбачёв определил курс на «Перестройку». Вначале как обычно было усиление, и патрульная служба в Москве. Но после, начали происходить странные и необычные на первый взгляд вещи. Например перестали работать глушилки. Рядом с Дивизией, находилось антенное поле радиопередающего центра. Ряды высоченных антенн были видны из любого уголка ОМСДОНа. Они создавали огромные помехи, и мешали слушать вражьи голоса. Была даже такая поговорка: "Есть обычай на Руси — ночью слушать «Би-би-си».  Но из-за этого не возможно было слушать и многие наши радиостанции. Да и на телевизионные передачи часто накладывался гул и помехи. И вот в один день в конце января, это всё мгновенно исчезло.
Дальше – больше. Начал вещать «Молодёжный канал». До этого все передачи заранее записывались, и поэтому были какие-то не живые и скучные. Здесь же ведущие начали общаться в прямом эфире, да и тематика стала ближе к молодёжи. Передача шла с 6 до 9 утра, и часто можно было услышать современные советские и даже зарубежные группы. Наутилус, Машина времени, Чёрный кофе. Мгновенно все дедушки и черпаки обзавелись переносными приёмниками, и при каждом удобном случае доставали их и слушали. На телевидении появилась, передача «До и после полуночи», которая тоже шла в прямом эфире, и в которой после 12 ночи, часто гоняли иностранные клипы. В роте после отбоя не разрешали включать телевизор, и  я частенько записывался в наряд дежурным пожарником, что бы посмотреть. Я  уходил на обход,  незаметно открывал мастерскую, включал телевизор и досматривал передачу до конца.
      В феврале батальон и  радиорота отправились на несколько недель в Ногинск на ученья. Там они жили в палатках, отапливаемых буржуйками, ели из полевой кухни, и целыми днями «качали» связь. А мы, уже по традиции, начали тащить все наряды. Иногда приходилось заступать из наряда в наряд. Только менялось: кухня на посты, а посты на дежурство по роте. Дедушки и черпаки могли себе выбрать, кому что больше нравиться. Или если быть точнее – что не нравиться меньше. Офицеров в части почти не осталось, а тем кто остался, то же не больно хотелось «выпендриваться». Поэтому немного можно было расслабиться. Например на первом посту, охраняя знамя, можно нести службу не стоя, а  сидя на кнопке, слушая радио. На втором, не обязательно ходить по двору, а тихонько открыть мастерскую, и немного подремать в коридоре. А в роте можно вообще не стоять на тумбочке, а прилечь на кровати, ведь тебя всё равно предупредят если пойдёт проверяющий. Да скорей всего ни кто и не пойдёт, ведь комбат и весь штаб на ученьях.
       Не успев отойти от нарядов, а радиорота от учений в Ногинске, весь ОМСДОН погрузился в усиление, из-за «Люберов».  В конце февраля, в парке Горького, на концерте, произошло столкновение между «Металлистами» и «Люберами».  Было много жертв и с той и другой стороны. И дальше пошло-поехало! Дивизия еле успевала выезжать, что бы разогнать или тех, или других. Происходили стычки в разных местах: на Арбате, на рынках, на вокзалах. Тяжёлый бой был на Крымском мосту, много народа с обоих сторон побросали в реку.  Во избежание массовых драк, Дивизия даже ставила кордоны против приезжающей молодёжи на подмосковных железнодорожных станциях.
В апреле началась подготовка  к первомайским праздникам. Однажды командир взвода срочно вызвал меня к себе и направил в ГДО (Гарнизонный Дом Офицеров), сказав, что им нужен самый опытный телемастер, но не говорят зачем. Сходи и разберись.  Быстренько собрав чемодан, я отправился. Молодой, энергичный лейтенант, встретил меня и повёл на второй этаж. Войдя в просторный зал он подвёл меня к столу  и показал на странную аппаратуру, которая для меня выглядела как инопланетный корабль.
- Это японская видеокамера. Мы записываем тренировки на Красной площади, а потом командиры должны посмотреть, что и где  надо изменить или поправить. Пока мы можем смотреть только в маленькое окошко, а надо всё это включить на телевизор. – Сказал он.
       Надо отметить, что это было начало 1987 года. До первых видеосалонов в нашей стране оставалось ещё как минимум, года три-четыре. Я понятия не имел, какие сигналы выходят с этой камеры, и тем более как, её прицепить к телевизору.
- Ну, у тебя неделя. Разбирайся. – сказал лейтенант, не очень обрадованный моей реакцией.
Вернувшись в мастерскую, я доложил командиру, а он инженеру, курирующему наш взвод, о непосильной задаче. Надо отдать должное, инженер, притащил на следующий день кучу литературы, и мы начали пробовать. Опытным путём перебрав различные варианты, я слепил шнуры, подобрал проходные конденсаторы, и уже через пару дней, на телевизоре в доме офицеров, бодро маршировали мотострелки со 2 полка, а вокруг сидели офицеры и радостно тыкали пальцами в экран, узнавая своих бойцов.
     Однажды после завтрака, наш и ещё несколько взводов, срочно построили на плацу, пересчитали, посадили в машины и отправили на выезд. Покружив по Москве, машины выехали из неё с другой стороны и двинулись в сторону области. Ни кто не понимал, куда и зачем мы едем. Через час езды, подъехали к какой-то загородной резиденции, с высоченным забором и хорошо охраняемой проходной.  Внутри  виднелось красивое старинное здание с большими занавешенными окнами. Вокруг были ухоженные дорожки, чугунные лавочки, и высоченные красивые сосны. Нас построили, пересчитали и дали по новой лопате.  От забора до здания отчертили линию, и каждому отвели отрезок метров в десять. Надо было копать траншею, но так чтобы она не была шире 25 сантиметров, дабы не нарушать красоту остального ландшафта. Офицеры лично проверяли правильность и качество каждого выкопанного участка. Когда все было готово, туда был положен телефонный кабель, и мы начали его закапывать. Качество закапывания проверялось ещё строже. В итоге, в конце мероприятия, кабель лежал в земле, а на поверхности почти не было видно ни каких следов нашего пребывания. 
       Далее началось ещё интереснее. Нас построили и повели в красивое здание. Это оказалась «столовая», с шикарным паркетом и огромными хрустальными люстрами. Мы сели за квадратные столики по четыре человека. Всё происходило как во сне. К нам подходили официанты и выкладывали с подносов тарелки с супом, в котором плавали черные ягоды. Один продвинутый боец сказал, что это не суп, а солянка, а чёрные не ягоды, а оливки. Вкус был необычный, и приятный. Ничего похожего, я раньше не ел. Дальше было второе, и бутерброды с красной икрой. Все ели молча и  очень тихо. Никаких команд, типа: заканчиваем приём пищи, не было. Все быстренько поели, и вышли из столовой. Официанты сразу начали убирать посуду, а уборщицы мыть за нами паркет. До армии я несколько раз был в ресторане, но это и близко не было похоже на то, что здесь с нами произошло.
     Сегодня большой праздник, - 300 дней до приказа. Не знаю, кто навыдумывал этих ритуалов, но соблюдаются они свято. Даже офицеры закрывают глаза на эту ерунду. Мы отдаём своё утреннее масло молодым, чему они конечно очень рады. Дальше будет 100 дней, и положено подстричься. Не просто подстричься, а максимально коротко, и в последний раз. Что бы волосы к дембелю, непременно отросли и были нормальной гражданской длинны. Ну а после приказа, дедушки совсем не едят масла, а наиболее крутые,  вообще пьют только чай. На самом деле, они конечно же не останутся голодными, ведь для деда нет никаких проблем в любое время сходить в чайник, чем они непременно пользуются. 
      С каждым днём солнце светит всё ярче и ярче, а на улице всё теплей и теплей. Больше никогда, я не увижу эту Московскую метель, сугробы и зимнюю дорогу в деревню Новая. Не нужна мне и красота подмосковных лесов. И не буду я тосковать по покрытым инеем огромным корабельным соснам. А всю оставшуюся жизнь, буду  сидеть зимой дома, у тёплой батареи и смотреть телевизор. Примерно так рассуждал я стоя на очередном разводе, и глядя как с сосулек всё чаще и чаще стекают капли.
     Наконец в Москву пришла настоящая весна, а  вместе с ней молодое пополнение. Мы с интересом присматривались к прибывшим. Старались пока не сильно обижать, но и давать «расслабится» тоже нельзя. С удивлением обнаруживаем, что они немного другие, чем  были мы. Ветер свободы на гражданке, уже начал  проветривать молодые свежие головы. Им уже не забьёшь мозги моральным принципом строительства коммунизма и тому подобным. Они тащатся от других вещей, слушают другую музыку. Неужели за полтора года так изменилось там на гражданке.
     Несколько ребят  на передышке друг другу показывали элементы из «брейка». Нам так понравилось, что заставили их станцевать ещё раз.  И теперь при каждом удобном случае просили повторить. Скоро им конечно это надоело, но если приходилось выбирать между отжиманием или танцем, перевешивал второй.
     Как обычно по средам  поход в деревню Новая на стрельбище. В этот раз повезло и наш взвод назначили регулировщиками движения колонны. Мы получили белые каски, повязки на рукав, и полосатый жезл. Перед выездом батальона, штабной УАЗик вырывается вперёд и высаживает по одному бойцу на самых напряжённых перекрёстках, по ходу движения колонны.  Меня выбросили посередине Балашихи, на самом людном месте. Стою я на углу у светофора, в белой каске, с автоматом за спиной, а вокруг снуёт народ. Если пойдёт колонна её сразу видно издалека. Обычно впереди с включёнными мигалками и сиреной едет штабной БТР, а за ним тоже с мигалками КШМки и остальная батальонная техника. Но пока все спокойно и я расслаблено поглядываю на   уходящую вперёд  дорогу. Вдруг ко мне быстрым шагом подскакивает какой-то взлохмаченный дед, и начинает орать во весь голос, обращаясь ко мне. Он говорит быстро, эмоционально, при этом размахивая своей авоськой. Я ни как не могу понять чего он хочет, но в его речи постоянно повторяется какой-то самолёт. Тут на горизонте показывается колонна. Не смотря на кричащего деда, я выскакиваю на перекрёсток и начинаю перекрывать движение. Водители сначала не очень-то подчиняются моим знакам, но увидав приближающуюся колонну, сами останавливаются несмотря на зелёные сигналы светофора. Мимо проходит военная техника обдавая меня вонючим выхлопом. Последняя машина приостанавливается на секунду и я лихо запрыгиваю в кузов, на последок увидав, что дед стоит всё на том же месте, и грозно кричит обращаясь в нашу сторону. Только вечером, просматривая программу «Время», я понял, что он хотел. Оказывается в этот день немецкий самолёт с пилотом любителем – Матиасом Рустом, перелетел через границу, минуя все ПВО, долетел до Москвы, и сел прямо на Красной площади. Видно это безобразие, так взволновало старика, что всё своё возмущение, он пытался высказать первому попавшемуся военному.
На улице стало совсем тепло, и пришло время менять ПШ на ХБ. Всем выдали новенькие зелёные комплекты. Но это же не правильно, если все, и дедушки и молодые выглядят одинаково. Поэтому в срочном порядке, надо было форме придать старенький потёртый вид. Для этого в основном применялась интенсивная стирка, с разнообразными ухищрениями. Например активная тёрка щётками или другими приспособлениями. Особо рьяные блюстители традиций, вначале вымачивали ХБ в хлорке. В итоге через недельку всё встало на свои места, и уже с первого взгляда можно было безошибочно угадать по форме кто сколько прослужил.
      Мы с другом в складчину купили фотоаппарат. Модель была новой, очень компактной, и позволяла делать на обыкновенную плёнку в два раза больше кадров. Мы часто таскали его с собой, и при каждом удобном случае, если позволяли обстоятельства, старались соткаться. Плёнки можно было проявить в выходной, когда не было офицеров, но фотографии сделать было не реально. Поэтому они складывались до лучших времён. Когда уже дома я начал делать фотографии, больше половина кадров оказались размытые, светлые, или наоборот очень тёмные, вообщем неважного  качества. Но на  некоторые я и сейчас смотрю с сильной ностальгией.
      В мае командир взвода подготовил  документы на присвоение ефрейторов. Я тоже был одним из троих кандидатов. Ефрейтор в армии, это отдельная история. С одной стороны, как бы ни кто  и не хочет им быть. Фу ефрейтор – «собака», не сержант, и не рядовой. Но довольные физиономии людей, которые получают эти погоны, всё же говорят об обратном. Да и не помню, я что бы кто ни будь хоть раз отказался. Тем более, что у ефрейтора и денежное довольствие больше чем у рядового. Были случаи, когда не хватало сержантов, и ефрейтор командовал  отделением.
     Но получилось так, что вместо этого, с нами провели двухнедельные командирские курсы и  быстренько присвоили младших сержантов. В итоге я получил погоны и отделение с девятью подчинёнными в придачу. Опять в очередной раз моя армейская жизнь развернулась в другую сторону. Теперь постоянно надо было следить не только за собой, но и за всем отделением. Что бы все были подшиты, постираны, имели нормальный вид. Знали свои обязанности, находились в нужном месте, следили за оружием и вещами. Надо было постоянно носить с собой сержантский планшет, в котором лежали разные конспекты,  планы, увольнительные и ещё масса всякой ерунды. Наряды теперь стали тоже другими. Помощник дежурного по части, дежурный по парку, дежурный по столовой. По части например, надо было выдавать и принимать оружие, разводить наряды на посты, следить за сигнализацией, принимать рапорта, отвечать на телефонные звонки. Физически это было не трудно, но морально наряд выматывал не  меньше чем раньше.
     Однажды у моего бойца, - друга, с моего же призыва,  проверяющий на посту нашёл журнал. Наказали его и меня в придачу. В добавок, нас заставили заниматься строевой подготовкой. Молодёжь довольно улыбались, осторожно, исподтишка, подсматривая с окон второго этажа,. А мы два часа ходили по плацу: он строевым, а я рядом, командуя - «Раз – два, раз – два».
Пока в Дивизии шла обычная будничная жизнь, с походами на стрельбища, каждодневными нарядами, строевой подготовкой, в стране всё больше нарастал ветер перемен. Пока он гулял там, за высоким забором ОМСДОНа и до нас доносились, только его слабые порывы. По телевизору и радио, всё чаще, произносились, незнакомые нам раньше фразы: перестройка, гласность, демократия. Мы с трудом понимали, что они значат, да и не очень то и хотели. Нам они не приносили ничего хорошего кроме «геморроя».
     В июне месяце в Москве началась Крымско-Татарская компания. Крымские татары в большом количестве прибыли в Столицу и начали устраивать митинги  в разных её местах. Они кричали, размахивали  плакатами и транспарантами, и даже грозились себя сжечь. У нас было объявлено усиление, и периодически совершались экстренные выезды на места стычек. Едва Гансы успевали дубинками разогнать их с одного места, они уже собирались и бунтовали в другом. Нам было не понятно, чего они требуют и шумят, но хотелось, что бы быстрей  с ними покончили, и можно было спокойно дослужить до дембеля.
Едва затихли татары, началась подготовка к Советско-Индийскому фестивалю. Нас опять переодели в офицерские рубашки, провели инструктажи о возможных провокациях со стороны проклятых капиталистов, и отправили в Лужники. Штаб Дивизии, как обычно расположился на одной из тенистых аллей у главного стадиона. Я был опять при штабе, только теперь не на посту, а отвечал за главный красный автобус начальника Внутренних Войск. Внешне это был обыкновенный ЛИАЗ, но ярко красного цвета, изготовленный по спецзаказу на  Ликинском автобусном заводе. Сверху над лобовым стеклом торчала огромная мигалка синего цвета, объединённая с громкоговорителем. Сзади красовалась большая телескопическая антенна. Мощный двигатель от Урала, мог дать фору всем существующим на тот момент автобусам. Внутри располагались четыре комнаты. Главная, с мягким диваном и красивыми лакированными столами, для отдыха начальника войск. Дальше была небольшая кухня, с настоящим умывальником, столом и холодильником, всегда наполненным различными соками и бутербродами. Ещё дальше оперативная комната, с кучей телефонов, радиостанций и картой расположения всех частей. А в конце маленькая комната в которой сидел офицер в наушниках, и включал огоньки на той же карте.  Всё это подключалось по кабелям к двум КШМкам, стоящим по близости, и через которые поддерживалась связь со всеми подразделениями Дивизии. В автобусе всегда было много народу. Они постоянно то входили – то выходили, иногда шумели и  громко кричали по телефонам. Наша задача была, что бы всё это исправно работало, а ещё поддерживать чистоту в автобусе и рядом с ним.
Если всё работало нормально, то можно было не надолго отлучиться, например за мороженным, в какой-нибудь ларёк. А вокруг творилось, что-то невообразимое. Все Лужники превратились в одну индийскую деревню. Вокруг, стояли странные разноцветные  домишки, постройки, ларьки. В них шла бойкая торговля индийской едой, посудой, сувенирами. На газонах, сидели и лежали чёрные индусы, в цветных сари, масках и чалмах. Ото всюду слышалась индийская музыка, речь, грохот бубнов и барабанов. Впервые там я увидал и попробовал мороженное в сахарных рожках с шоколадной глазурью.
На следующий день наш штаб в полном составе переехал в Измайловский спортивный комплекс. Планировался грандиозный праздник по поводу окончания «Марша Мира». Для помощи в организации были впервые привлечены Американцы, и поэтому мероприятие получилось соответствующее. На стадионе была смонтирована огромная сцена, с кучей всевозможной аппаратуры. Она буквально вырастала на наших глазах, пока мы разворачивали штаб. Вечером началось грандиозное шоу. Весь стадион и футбольное поле было заполнено людьми, которые подпевали, размахивали руками и даже залазили друг другу на плечи. Там же стояли ларёчки с напитками и едой, и народ периодически ходил туда сюда, ненадолго  отвлекаясь   от происходящего на сцене. А там сменяя друг друга выступали самые известные группы из нашей страны и приглашённые гости. Я например точно помню как выступали «Европа», «Автограф», Пресняков. Сейчас ничего нет удивительного в этом, но тогда это было впервые, и для народа и для властей. Концерт продолжался 7 часов подряд, и мы вернулись в Дивизию глубоко за полночь.
      Перед отъездом  в ОМСДОН, начальник связи Дивизии, построил весь личный состав, и от имени начальника войск, поблагодарил за хорошую службу. Так же добавил, что все участвовавшие будут обязательно поощрены. На следующий день, правами командира Дивизии,  мне объявили, отпуск домой. Честно говоря, я уже не верил, что это когда – ни будь случится, и даже перестал надеяться.
     А начиналось всё так. В один из весенних дней, как обычно я сидел в мастерской и чинил какой-то приёмник. Неожиданно заходит взволнованный командир взвода, и говорит, что надо срочно собираться. Сейчас приедет машина командира Дивизии, - где то надо отремонтировать телевизор. Я быстренько собрался, и уже через десять минут, чёрная тридцать первая Волга, везла меня в сторону противоположную Москве. Оказалось телевизор сломался на даче Начальника войск, где я быстро его починил и на той же машине отправился обратно. По дороге мы подружились с водителем, весёлым парнем, моего же призыва. Всю дорогу он травил байки, и рассказывал про свою службу. Время подходило к обеду, и он предложил подвести меня сразу к батальону. Смотри, сейчас будет фокус! – улыбаясь сообщил он. Я, не ожидая подвоха, сидел спокойно на соседнем сиденье. Чёрная Волга плавно подкатила к главному входу. Подожди минуту, сказал он. А из дверей, с выпученными глазами, бегом бежал дежуривший в тот день по части– Зампотех. За несколько метров перед машиной, он перешёл на строевой шаг, и по команде смирно остановился перед дверью. С приоткрытого рта готов был сорваться доклад о состоянии дел в батальоне.
- Я же говорил тебе. – довольно улыбаясь произнёс водитель.
Приоткрылась дверь и из неё показался я. С трудом сдерживаясь от смеха, и молча отдав ему честь, я быстренько прошмыгнул в батальон. С тех пор, Зампотех, затаил на меня обиду. Он несколько раз, в своё дежурство,  устраивал нашему взводу внезапные проверки. Один раз, обнаружив у меня шерстяные носки, демонстративно выкинул их в мусорку, и пообещал мне, что я не увижу отпуска, как своих ушей. Не судьба!
Форма выглядит идеально. Отражение в зеркале – красота, глаз не отвести. Брюки отглажены, ботинки начищены до блеска, погоны, шевроны, значки – всё на своих местах, выверено до сотых долей миллиметра. Вообще Дивизия всегда отличалась своим особенно трепетным отношением к форме. В патруле безошибочно выделяешь наших бойцов среди любых других родов войск, даже не глядя на шеврон.
     Дорога домой – Москва, вокзал, поезд. Как он меня встретит – родной город? Вспомнит, и примет, или посмотрит как на чужого. Тепловоз плетётся еле-еле. Вот и пригород, - ещё медленней, уже нет сил терпеть, наверное выскочил и добежал бы быстрей.  Встреча, слёзы, радость.
Форму сразу подальше в шкаф. Почему-то здесь она уже не смотрится такой красивой. А, что надеть? Старые брюки еле сошлись на поясе. Кроссовки, футболка – пойдёт. Вот только стрижка слишком короткая. Всё же достал Зампотех, - сказал не отпущу пока не подстрижёшься. Быстрей к друзьям подружкам!
     К хорошему привыкаешь быстро: лето, рыбалка, друзья, весёлые застолья. Новые встречи - новая любовь. Кино, музыка, брызги от фонтана. Бессонные ночи, наполненные сладкими ароматами цветов и духов.  Десять дней счастья, которые уже не повторятся больше в жизни.
Пора назад, теперь уже не надолго. Теперь я знаю, для чего нужно ждать, терпеть, и считать дни. И кто-то считает их вместе с тобой, только не здесь, а там, где  тебя любят и ждут.
    Пока я ездил в отпуск, у взвода появилась новая большая работа.  Государственный Исторический Музей, - «ГИМ», который находится на Красной площади, и от которого начинаются все парады, встал на глобальный ремонт.  Все мероприятия, проходящие рядом с Кремлём, всегда привязывались к нему. Если парад, - то штаб располагался внизу, на Манежной, где сейчас памятник Жукову. А на салют, штаб перемещался на верх, на саму Красную площадь. В стене музея, были сделаны ниши, со множеством разъёмов, которые закрывались железными дверками с сейфовыми замками.  На крыше ГИМа стояли видеокамеры, которые проключались в автобус, там же брали электричество и заземление для всей техники. И вот в связи с ремонтом решено было всё привести в порядок. Проложить новые коммуникации и переделать ниши. Все экспонаты были вывезены, и можно было свободно передвигаться по всему зданию, от подвала до чердака. А какой вид открывался с крыши здания, просто не описать словами. Это старинное здание напоминало разворошённый муравейник. В огромном лабиринте этажей и переходов работали куча людей занимавшихся каждый своим делом.
Мы каждый день выезжали туда на работы, обедали в гражданской столовой, и возвращались только поздно вечером. Это было лучше, чем тащить наряды, или бегать на стрельбища в деревуху, поэтому желающих было хоть отбавляй. Кто то долбил нишу, кто то ставил камеры и разъёмы, а кто то тянул провода.
Однажды надо было проложить кабель из одной части здания в другую. Наш командир прикинул примерное место, где надо делать отверстие, и послал бойца с молотком, что бы тот постучал с другой стороны. А мы услышав стук, должны постучать в ответ. Обратная сторона была в другой части здания. Надо было спуститься на четыре этажа вниз, перейти в другое крыло, и подняться там наверх. Мы подождали минут десять, - ничего. Прислонились к стене, послушали, - тишина. Подождав ещё минут десять, он велел мне слушать дальше, а сам отправился вслед за бойцом. Минут через пятнадцать они вернулись вместе, с вопросом - ну что? 
- Я ничего не слышал!
- Хорошо, давай сверлить так.
После сорока минут работы, метровое сверло достигло своего предела, а конца стены ещё не было. Пришлось просить строителей, и они промышленным перфоратором проделали большую дырку, которая закончилась где-то в пределах полутора метров длинны. Отверстие вылезло в нужном месте, где мы и стучали молотком. Не мудрено, что ничего не было слышно, - вот так раньше строили дома.
     Прокладывая кабель в подвале, нам пришлось работать в помещении реставраторов. Там мы наткнулись на электроплитку, а так как хозяев не было на месте, то её прихватили с собой. Электроплитка была старинная, с углублениями, в которые была уложена спираль. И вот однажды в выходной решено было на ней приготовить, что ни будь домашнее. Доступней всего оказалась яичница.  Были куплены яйца и масло. А за неимением сковородки, из столовой была стянута керамическая тарелка. Вначале всё шло замечательно. Первые две порции были зажарены и съедены. Но когда разбили следующие два яйца, тарелка внезапно лопнула, и всё содержимое вылилось на раскалённую спираль.  Плитка была срочно выключена, но было уже поздно. Вся мастерская, где и происходили событья, стала мгновенно заполнятся дымом и противным запахом. Мы вылили на неё ведро воды, и открыли все окна и двери. Ничего не помогало, стойкий неприятный запах проник во все углы и щели. Скрыв все следы преступления, и набрызгав  чем только можно в мастерской, нам оставалось только надеяться, что за ночь всё выветрится. Утром, командир, войдя в мастерскую сразу начал допытываться чем это пахнет. – Да нет, ничего не чувствуем, в один голос утверждал весь взвод. Он долго ходил по комнатам, заглядывал во все углы, везде нюхал, но придраться было не к чему. А этот запах ещё долго стоял у нас в мастерской, напоминая нам про плитку и неудавшуюся яичницу.
      Заканчивалось последнее армейское лето. 31 августа прогоняли лето. Были распахнуты настежь все окна и двери в казарме, и молодые бойцы гонялись сломя голову, размахивая полотенцами, свистя и улюлюкая. А старшие призывы, лёжа на кроватях покрикивали на них, приказывая давай, давай сильней! Вообщем лето сдалось и ушло от нас, уступив место дембельской осени.
В сентябре власти Москвы надумали справлять день города. Это было впервые за всё время советской власти, и поэтому ни кто не знал, как и чем это всё обернётся. Нас переодели в парадную форму, и отправили на места наибольшего скопления народа. Батальону достался парк Горького. А праздник действительно удался. По Садовому кольцу шли разукрашенные платформы, люди в карнавальных костюмах, конники в старинных одеждах. По Москве реке плыли разукрашенные баржи с артистами, которые периодически пришвартовывались и давали концерты. Вечером в парке Горького был большой рок концерт, на котором выступало несколько групп, из которых я запомнил только Иванова, который прыгал по сцене, в полосатых легинсах, и пел про Ваньку-встаньку. Под конец пошёл дождь, но одуревший народ всё равно продолжал веселиться и праздновать не желая расходиться по домам.
      Праздники закончились, и столица опять погрузилась в рабочую суету. В конце сентября нас срочно подняли по тревоге, переодели в милицейскую форму. Через час езды мы оказались  в парке Дружбы. Там быстренько разбив всех по трое, отправили патрулировать по дорожкам. Парк был маленький, а нас было много, и весь он наполнился милиционерами. Оказывается, евреи в этот день решили провести там свой несанкционированный митинг, против антисемитизма. Но увидав такое количество милиции, они ни как не решались начать, и то же разбившись на группки ходили по аллеям парка туда сюда. Некоторые были в национальных одеждах, с косичками. Я очень плохо знал евреев, и тем более, что у них есть проблемы, из-за которых надо митинговать. Мы даже слабо представляли себе, что такое антисемитизм. Вот так и ходили мимо друг друга, поглядывая исподтишка. Потом в другом углу парка они попытались, что-то организовать, но их быстро успокоили, и мы ещё немного походив туда сюда, отправились в Дивизию.
     29 сентября маленькая статейка в газете, всего две колонки: Приказ министра обороны СССР об увольнении из рядов Вооружённых сил. Каждый дембель должен иметь такую статью. Аккуратно вырезается из газеты для дальнейшего вклеивания в дембельский альбом. Всё, - с этого дня мы уже не дедушки, а граждане.  Есть масло, ни-ни. С удовольствием наблюдаешь, как  молодые быстро уплетают твою пайку. Одновременно приходит приказ, о присвоении сержантов. Мелочь, а приятно. Дембель, - а младший сержант, как то не звучит. А вот сержант – самое то. И не выслуживался, и не последний. Вот только всё же, какие лычки лепить на погоны. Престижней конечно металлические, но они не совсем законны, могут придраться патрули. Ладно пусть будут, обыкновенные жёлтые.
      Всё чаще в казарме раздаются странные запахи. Это пахнет жжёным гуталином. Дембеля гладят сапоги. Прилепляют к ним хитрые каблуки. Гладятся парадные шинели. То тут, то там расставлены тома Ленина, с натянутыми на них шапками. Шапки тоже гладят.  Бляхи натираются до зеркального блеска пастой ГОИ. В погоны вставляются специальные  жёсткие вставки. Тут же работает филиал типографии. Разложены листы дембельских альбомов. Бережно перебираются кальки и открытки с видами Москвы. Идёт обмен фотографиями для альбома. Всё чаще наведываемся в гарнизонный магазин. Надо прикупить чего-нибудь, что бы надеть дома, после дембеля. Чешский костюм, польские кроссовки. Бедные родители, еле успевают высылать деньги. Ничего, а то дома придётся покупать то же, только втридорога. Всё складывается, и при случае переправляется домой.
      В Москву, к родственникам приехала погостить моя жена. Конечно это сейчас она жена, а тогда ещё моя девушка. В город вырваться не удалось, а на воротах пара часов, не успеешь и поговорить нормально.  Что бы решить проблему, я попросил у друга, из взвода АТС, проверочную трубку. Вечером, когда все офицеры штаба ушли домой, я  отправился в кинобудку, (благо киномеханик был в моём отделении). Распределительный телефонный шкаф, находился там, и я «крокодилами» спокойно подключился к городскому телефону командира части. Набрав номер родственников жены, с радостью услышал её голос. Мы проговорили почти всю ночь, она лёжа в постели, а я сидя на табуретке возле шкафа. На следующий вечер, я повторил этот фокус, и так продолжалось несколько дней пока она не уехала домой.
     Так повелось, что осенний призыв в Дивизии не уходит домой, пока не закончатся ноябрьские праздники. Кто-то, будет маршировать по Красной площади, кто-то стоять в кольцах оцепления. Некоторые будут сидеть на всякий случай в музее или  ГУМе, и по первому сигналу выскочат на площадь. Кто-то будет обеспечивать связью все подразделения Дивизии. Я как обычно должен был обслуживать командно штабной автобус. Командир вручил мне пропуск на Красную площадь с моей фамилией, на котором было написано «Проход всюду». За несколько недель начались тренировки. Как правило, они проходили поздно вечером. Участвовали все. Мы разворачивали штаб, перед Красной площадью, а Московские студенты проходили мимо, изображая радостных демонстрантов.
Утро 7 ноября в 1987 года выдалось по зимнему холодным. Крупными хлопьями шёл небольшой снег, который слепил глаза, лез за шиворот, но упав на землю, не выдерживал и минуты, превращаясь в воду. Всё было готово к параду. Все кабели были подключены, закреплены, и десять раз проверенны. Я стоял на углу Исторического музея, и вглядывался в длинную цепочку военной техники, выстроившейся на теперешней Манежной площади. В воздухе чувствовалось торжественное напряжение. Вдруг, по единой команде завелись сотни мощных двигателей, и всё пространство, начало наполняться дымом. Уже через несколько минут, можно было с трудом разглядеть, танк стоявший в десяти метрах. Техника пошла вперёд, обдавая нас вонючим сизым выхлопом. Я не мог понять, как они вообще видят куда ехать в этом дыму. Рёв был такой что, ничего нельзя было разобрать даже если кричать в ухо. Через полчаса вся техника, разъехалась оставив после себя пустую площадь, ободранные булыжи, и вонючий туман, который ещё долго не рассеивался.
Ещё через какое-то время показались колонны людей, с цветами, транспарантами, портретами и воздушными шарами. Они шли бесконечной рекой мимо меня, иногда прибавляя темп, иногда замедляясь, подчиняясь чьим то неизвестным командам. Что-то странное было в выражении лиц этих людей. Мы у себя в городе, тоже ходили на демонстрации, - от техникума, от работы, да и просто так. Немного выпив, весело вышагивая и горланя разные песни, мы проходили от дома до центральной площади, а там орали во всё горло, соревнуясь кто громче крикнет Ура! Здесь же лица людей были, не весёлые, а скорей напряжённые и недовольные. Это была последняя демонстрация 7 ноября.
Уже очень скоро я должен был распрощаться с армией и присоединиться к этим людям на гражданке. Тогда ещё я не понимал, что страны из которой я уходил в армию больше нет. А есть другая. Более мрачная, чужая и жестокая. В которой надо постоянно смотреть в оба, и не расслабляться ни на минуту. В любой момент в ней обманут тебя на улице: напёрсточники и кидала, а в офисах строители «пирамид» или государственные чиновники.   А пока  я стоял на углу, перед входом на Красную площадь,вжимаясь в воротник шинели и ждал когда же наконец закончится эта демонстрация, а вместе с ней и моя служба.