Дневник IV-27 Петя Старчик сказал: «Мы с тобой будем петь»
23 декабря 1998 г. Днём я звонила подруге, она сказала: «Я каждый день звоню тебе мысленно и прошу у тебя прощения». «И ты меня прости», - сказала я.
24 декабря. Католическое Рождество. С Мелваром и Олей, его знакомой, мы посетили костёл. Народ стоял плотной массой.
Вспоминала А.Н., всегда хочется подружиться с тем, кто тебя так или иначе взволновал, покорил, кого ты ценишь, как незаурядную личность. Но он так далёк от меня. У меня нет возможностей общаться с ним.
25 декабря. Пришла в светёлку в храме святых Косьмы и Дамиана. Встала я на пороге и смеясь сказала: «Лучше поздно, чем никогда». Петя Старчик обнял меня, помог мне снять пальто. Сказал: «Мы с тобой будем петь».
Успела в костёл. Подарила незнакомому молодому православному священнику Филарету книгу Иоанна Сан-Францизского. Он поблагодарил меня.
26 декабря. Самый дорогой человек на земле сейчас для меня А.Н., я не вижу его и не беседую с ним. Я боюсь ему звонить.
Мои стихи:
Боюсь тебе звонить, боюсь я эту нить
Тончайшую ещё порвать нечаянно.
Пока мы вдалеке, и нет руки в руке
Фантазия царит отчаянно.
Не знаю я тебя, не знаешь ты меня.
Ты погружён в себя. Моё стремление
Лишь может отпугнуть. Прости мою мне грусть.
Прочти хотя б моё стихотворение.
27 декабря. Спасала одну из подруг, которая позвонила и сказала: «Если ты сейчас не приедешь, я погибну». Я приехала к ней, напоила её святой водой и окропила ею. Долго слушала несвязную речь, сопровождаемую матом. От мата я чуть не упала в обморок. У меня начались сильнейшие спазмы в голове. Я абсолютно умираю, когда слышу мат. Пришлось принять лекарство.
Я забрала её к себе. По дороге она проклинала всех своих старых друзей. Я строго ей сказала, что никого проклинать нельзя, что надо за это просить у Бога прощения.
У меня дома она успокоилась, стала мягкой и умилённой. Я поехала в храм петь, когда вернулась, то подруга сказала, что поедет домой, я боялась, что она опять впадёт в злобу и отчаяние, отговаривала её. Но тщетно... Она извинилась, сухо простилась со мной и уехала.
Я потрясена. У меня плохо с сердцем и с головой. Думаю о загадке того, что в человеке всего намешано — светлого и чёрного. И неизвестно, чего больше.
Жизнь — иллюзия, и отношения людей друг с другом иллюзия. И любовь иллюзия, ибо если она уходит, то почти никогда к человеку не возвращается. И тогда непонятно, зачем она была, и что это было? Я опять разочарована в этом человеке. Она свою злобу не замечает. У неё была жуткая истерика. Возможно даже, это было беснование. Думаю о ней и содрогаюсь.
28 декабря. Как ужасно, что я не мужчина. Тогда бы я стала активнее завоёвывать моего-не моего А.Н., если бы он родился женщиной.
Мои стихи:
Как ночью меня утешал ты во сне,
Как тонок ты был и нежен.
Мой путь без тебя – печален вдвойне.
Отказ от тебя неизбежен.
Наяву ты мне ни отец, ни мать,
Лишь во сне ты мог меня утешать.
Я была к концу вечера в Музее Маяковского. А.Н. сидел слева недалеко от меня. Вечер кончился. А.Н. говорил с кем-то, потом вдруг стал танцевать. Это было очаровательно. Он так непосредственно ведёт себя иногда, как дитя. Меня он не заметил.
Я встала у дверей зала. Он вылетел из дверей артистической и полетел мимо меня, я его остановила, схватив за руку: "Привет!" и вручила ему подарки. Он всё взял, не говоря: «Зачем?» «А вот в этом бюрократическом конверте мои стихи, посвящённые Вам», - сказала я. Через минуту я близко видела его лицо, на три четверти оно было повернуто ко мне. Это было лицо интересного, значительного человека, умного, творческого, своеобразно красивого, здесь было чем любоваться.
30 декабря. В студии (Трубниковский переулок) А. Н. был горяч, неспокоен, резко жестикулировал. Говорил о «Венке сонетов» М. А. Волошина, назвал его евреем, потом читал стихи Николая Тряпкина... Я села поближе к сцене. Вдруг он подходит ко мне, кладет мне крепко руку на мою руку и говорит: "Галочка, спасибо. Я прочитал Ваши стихи - очень симпатичные. Я Вам очень благодарен". Я тихо улыбнулась в ответ.
Как сообщить о жизни души, впитывающей в себя поток жизни, растянутой во времени, но запечатленной и остановленной в каком-то объёме, сосуде, хранилище, откуда черпает она силы и переживания для расширения себя, для наслаждения сопереживанием того, что занимало и волновало другие умы и души, давно забытые? Она растет, приподнимается и объемлет собой временные пространства, она плачет вместе с Моцартом, болеет с Владиславом Озеровым (драматургом прошлого века), неистовствует с Бетховеном...
Я просила Лену Васильеву переписать для меня песни А. Н. Она сказала, что я должна поговорить с ним. "Я не думала, что всё так сложно", - сказала я. Лена: "Да, но Вы же сказали, что вы друзья." "Да, мы из одного Литобъединения". Спускаясь по лестнице, я встретила поднимающегося А. Н. Он был спокоен и красив. "Я к Вам, меня послала Лена...".
Я изложила ситуацию. Он был милостив. «Пойдёмте, подойдём вместе, а то она не поверит», - предложила я. Он послушался меня и мы подошли к Лене. А.Н. отдал распоряжение, я отдала пустую кассету Лене. Она была сурова. Когда я хотела дать ей мой телефон, она сказала: «У Вас же есть мой телефон».
Он спел Блока и две новых для меня песни. Одна из них — очень романтичная — создала в моём воображении образ Ассоль.
Не прощаясь с А. Н., я ушла с Серёжей Е. Поговорили по дороге с сыном А. Н., он сказал, что у А. Н. прекрасная библиотека. Сын подарил отцу Шопенгауэра. Цена книги 65 $. Ничего себе!
31 декабря.
Бессонница всё ближе.
Покой не нарушим.
Поэзией мы дышим.
Наш дух несокрушим.
1 января 1999 года
Господи, благослови!
Так начинал запись в новом дневнике любимый мой Александр Блок. Я ему подражаю — хотя бы в этом...
Встречала Новый год у Наташи Романович. Весь день читала разные книги: о переселении душ, Андрея Кураева. Шопенгауэр мне показался скучным. Не приспособлена моя голова к этому философу.
2 января. Позвонила моему любимому. В трубке раздался женский голос. Вот тебе на! Мне говорили, что он живёт один. Я говорила с ним несколько секунд. «Это Галя?», - спросил он. Грустно мне стало, что я не с ним.
3 января.
Теперь стремись к его душе, как прежде,
Всё потеряв, последние надежды...
Ночью писала страстные стихи и плакала. Читала их Тане поэтессе и Наташе К.
А.Н. сидит в моей голове, но нет поводов звонить ему. Я благодарна Судьбе за эту встречу. Может быть, он поможет мне в моей неряшливой поэзии. С радостью буду ждать его концерта. На дружбу с ним нет никаких надежд, как всегда невозможно.
4 января. Длинный, трудный, напряжённый разговор с А.Н. Он ничего не понимает в женщине, презирает некоторых людей. Не великих поэтов превозносит. Есенина – русскую душу - не любит.
Он изрекает: «Пушкин - дурак, Брюсов – дубина русской поэзии. Анненский - нормальная предтеча русской поэзии 20 века, никакой он не Серебряный век. Мне не близок Ходасевич, но я чувствую его магию через эстетический канон... Я не люблю Есенина. Николай Заболоцкий – очень его люблю.
Я всю жизнь занимаюсь вопросами восприятия. Поэтический слух имеет полный аналог музыкального абсолютного слуха. Вы философ? У женщины душа – пар. Я не верю в Вашу религиозность. Я восприимчив, от Вас исходят другие волны. Я совершенно грубый, колхозный, крестьянский мужик. Некоторые вещи надо трогать руками (речь наша шла о перевоплощениях). Я против профанации».
Я: «Мы сражаемся». А.Н.: "Я не сражаюсь. Мир жив... О законах живых будем размышлять. При безалаберном мышлении это преступление. Надо за это сажать".
Я: «Мы не все обманываем». А.Н.: "Я не знаю. Меня нельзя сажать. Вот здесь я знаю 22 варианта, а здесь я не знаю. Сознательная подмена – это преступление. Я люблю Лермонтовскую тропу". Я: «Кого можно поставить рядом с Бродским?» А.Н.: "Меня интересует русская поэзия, еврейская душа мне невнятна, немецкую душу я ненавижу. Они убивали моих родных". (А Гете, Генрих Гейне, Шиллер, Райнер Мария Рильке?)
Мы говорим о бардах Дольском, Митяеве, Александре Розенбауме. Я: «А у певцов королей не бывает?»
Я не всё успеваю за ним записывать... Он: "Я - внимательный. Хуже наказания, чем внимание, не бывает. Вы о себе можете ничего не знать. Я всё чувствую, как приёмник". Я: "Мы не живем с Вами среди ангелов". А.Н.: "Мне подарена сила терпения. Я любого человека в зале знаю, как он смеётся, как плачет."
Я: "Я Вас боюсь, у меня такое ощущение, когда я разговариваю с Вами, что я вхожу в клетку к зверю". А.Н.: "Я не в клетке".
В какой-то момент он сказал презрительным голосом: "Вы из себя ничего не представляете. Вы говорите банально". Я поблагодарила его за встречу с ним на Земле, я сказала, что его глазами прочитала свои стихи. "Моими глазами?" - переспросил он. Говорил он быстро, умно, резко. "Меня раздражает медлительность людей," - сказал он. Михаила Козакова называет А.Н. паршивым актёришкой.
Я прочла А.Н. своё стихотворение. Он не понимает, что я и мои стихи суть одно. Это моя душа, а он думает, что я творю что-то условное.
Он говорит: "Сколько-нибудь стоящий народ обладает душой. Существует русская поэзия. В золоте есть пробы, но это золото."
Мы говорили о графоманах. Он сказал: "Зачем их разгонять? Они могут взять любую первоклассную книгу, и из них что-то вырастет".
Я прощаюсь с ним. Потом пишу ему письмо: "Не имея Вас, мне и терять нечего. Дружбы не получится, а больше мне ничего и не надо. В Вас много противоречий, презрения к людям, певческий дар и полное непонимание женской души. В Индии женщину почитали, о душе её говорили, как о тайне и о чуде. Может быть, Вам не повезло с женщинами. Я окликнула Вас, Вы не заметили меня. Воля Ваша. Прощайте."
Я позвонила Дане, она сказала: "Твоя душа уникальна. У неё уникальный опыт." Я: "А.Н. другой души не чувствует." Дана: "Самый главный дар был у моего любимого – дар зрячести. А.Н. упоён собой, он центр Вселенной. Может быть, он невротик? Великие люди Индии говорили: "Мужчина не интересен, женская душа потрясающа." Взять Шри Ауробиндо, Рабиндраната Тагора – они писали песни женщине. Раз он так долго с тобой говорил, значит ему было интересно. Он нервный, судорожный, или его обижали много или били". Я: "Он не гармоничный".
Другая подруга - Галя И.: "Ты видишь развивающуюся жизнь. Ты хорошо себя анализируешь. Ты умница. Мужайся. Как только ты подтянешь свой внутренний мир, свои тонкие оболочки, физическое тело станет здоровее. В стихах ты правильно на всё реагируешь, в стихах у тебя нет никаких претензий к миру. Музыкальны твои стихи."
Вера Х.: "Петя Старчик про тебя говорит одной женщине: "Вот она такая умная, как Галя". Он тебя ценит".
Поэтесса Лена Карпишева: "У тебя очень глубокие стихи. Когда у человека идёт что-то возвышенное, то говорят, что он оторван от земли".
Я сказала АН, что я очень печальна, что я его антипод, а он - веселый, я ещё не видела, чтобы у него было печальное лицо. Я называла его во время телефонного разговора: «Милый мой, дорогой мой, дитя моё, сударь».
Иллюстрация: Моя юная фотография.