Живым не верится, что живы

Валентина Вильчек
Николай  Павлович Кацубо в неполные 14 лет ступил на тропу войны, о чем свидетельствует запись в сохранившейся  красноармейской книжке.

У каждого, пережившего  годы войны, она - своя. Воспоминания о страшном времени  не проходили и через десятки лет мирной жизни. В бессонные ночи в памяти возникали опасные эпизоды давно минувших дней, вспоминались лица боевых товарищей  с забытыми за 60 лет именами...

Капитан Павел Кацубо, командир механической части  военного  гарнизона дислоцированного в городке Лещенцы Гомельской области, каждое лето брал сына Николая в летние лагеря, и мальчишке было интересно жить среди солдат. Дружил с денщиком отца, которого звали Сосо. Это был заботливый, внимательный, молодой и красивый грузин. Коля еще спит, а у его постели уже дымится каша в котелке из солдатской полевой кухни. Помнит, как удивлялся  мастерству бойцов, которые словно по нитке устанавливали  палатки военного городка, завидовал, что сам не   в строю,  и, приноравливаясь к шагу колонны, вместе с пацанами, такими же как он сам, печатал, босыми ногами  шаг и подпевал:  “Если завтра война...”

Так бы и шло время, если бы не

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет  и тридцать лет
Живым не верится, что  живы. 

Начала войны в Белоруссии ждали. После молниеносного захвата Польши фашисты не скрывали агрессивных  намерений в отношении . Демонстративно накапливали силы вдоль границы.  отослал Николая из Гомеля  к бабушке в деревню Громыки, через которую в скором времени вражеские части прошли парадным маршем.  попал в окружение, сбежал из плена и пришел к семье. Скрывался на чердаке дома, а после в лесу между двух огромных елей  вырыли большую яму, замаскировали ее, и в этой землянке отец с братом Владимиром Кацубо, секретарем райкома партии города Слоним прятались от полицаев.

Осенью сорок третьего года  Николай и его двоюродный брат Виктор, сын дяди, повели своих отцов к линии фронта. Благополучно пришли в расположение советской воинской части и отца тут же назначили  командиром автороты, дядю - в саперную часть, Виктор вернулся домой, а Николая пожалели отправлять в неизвестность и оставили при воинской части. В чудом сохранившейся красноармейской книжке Николая Павловича есть запись: Призван на службу 15 октября 1943 года добровольно, а за три дня до 14-тилетия 17 декабря 1943 года он принял присягу. К этому времени у парня были свои обязанности. Под руководством старшины Бодрова он обихаживал двигатель постоянного тока, при помощи которого заряжал аккумуляторы. Мальчишку жалели бывалые солдаты. Ему подогнали по росту обмундирование, старшина однажды раздобыл  хромовые, остроносые женские сапоги, и маленький солдатик  хвастался перед однополчанами и воображал какой у него бравый прикид. Красоту эту парень проспал. Прилег на полянке, сапоги поставил рядом, а деревенские ребята их украли. Минск “отвоевывать” у фашистов шел босиком, пока старшина не сжалился и не выдал ботинки 45 размера.

В составе 2-го Белорусского фронта под командованием генерала армии  Г.Ф.Захарова часть, где служил Николай Кацубо,  в стремительном наступлении подходила к Минску.  В дневнике командир роты 12 - го полка 31-й пехотной дивизии 4-й немецкой армии в панике писал:
- Дикое бегство. Можно сойти с ума. Такого отступления еще не бывало.

Советские войска окружили под Минском 105-ти тысячную  вражескую группировку, и 3 июля 1944 года столица Белоруссии была освобождена. В середине июля по Москве прошла под конвоем колонна пленных фашистских солдат и офицеров в количестве 57600 человек, захваченных в Белоруссии. Следом за колонной автомашины смывали следы фашистской нечисти с улиц столицы. В Минске состоялся  партизанский парад.

После Минска Николай попал в разведроту 250 - й стрелковой дивизии. На всю жизнь запомнил случай, как привел в расположение части под дулом автомата немецкого офицера. Отпросился у старшины искупаться. Осторожно подошел к реке Стырь и увидел на противоположной стороне, где были позиции противника, немецкого  автоматчика, стоящего во весь рост и всматривавшегося в нашу сторону. Берег реки здесь был крутым, а с немецкой - пологим и открытым. Автоматчик дал очередь в сторону Николая, но из-за дальности расстояния пули рассеялись. Не  успел он ответить, как прозвучал выстрел, и фриц упал, словно  подкошенный. Подойдя к обрыву Николай увидел, что внизу под яром бегал немецкий офицер вокруг вездехода амфибии, застрявшей в прибрежном песке.

- Ком, ком, шнель! - направил на него автомат  молодой солдат.  За этот подвиг 14-тилетнему разведчику вручили медаль “За отвагу”.
- После того, как я сдал командиру части пленника, подозвала меня красивая женщина разведчица снайпер и говорит:
-  Коля, молись за меня Богу, я тебе жизнь спасла, - вспоминал ветеран. - Я даже на колени перед ней упал.

В тыл врага до линии фронта его всегда сопровождали двое разведчиков, один впереди, другой сзади, договаривались, где будут  ждать. Николай переодетый в деревенскую одежду, с прутом в руках проходил мимо немецких солдат. Подростка они не трогали. Если остановят, объяснял жестами, что ищет корову, а сам внимательно присматривался к расположению военной техники,  запоминал по известным ему приметам, где штаб, сколько солдат, случалось, что договорившись с хозяйскими ребятами, заходил в хату, где жили немцы, просил хлеба, а они в ответ:
- Вэг, вэг, руссиш швайне. В удачные моменты уносил  командирские планшеты.
Не жалко было подводить хозяев? - спросила  рассказчика, - Жалко, -  ответил  Николай Павлович . Но что было делать - война. - А страх? Как его переживали? - Да особенно-то страха и не было, чувства как будто притупились, шли вперед. Вела  ненависть.

Насмотрелся ужасов мальчишкой. Как-то ночью вернулся из разведки. Нашел кустик, завернулся в плащ-палатку и уснул. Перед сном не особенно присматриваясь, заметил какие-то белые пятна, расположенные в шахматном порядке. А утром проснулся и обомлел: вокруг лежали многочисленные трупы советских солдат. В нескольких метрах стояла большая палатка полевого госпиталя и оттуда умерших от ран бойцов складывали на земле. Это было страшное зрелище.

Сколько перевидел крови и мертвых людей этот совсем еще ребенок, сын полка, сам раненый не один раз. Много лет осколок  в ноге в  плохую погоду давал о себе знать. Жили в памяти противотанковые рвы на половину заваленные мертвыми бойцами, бесконечные колонны военнопленных, сожженные села, узники концлагерей - скелеты обтянутые прозрачной кожей с огромными глазами, в которых застыл животный страх.

- Идешь по болоту, - вспоминал Николай Павлович,- и видишь: то тут, то там торчит рука, нога или голова, а как-то осенью, уже подмерзало, деревья сбросили листву, шли мы на задание и вдруг увидели полураздетую, избитую, изнасилованную девушку с обгоревшими волосами, прислоненную к небольшому дереву. Только сохранившуюся каштановую челку развевал ветер. Какими словами можно рассказать, о том, что мы испытали в тот момент, что навсегда осталось в сердце?

Было это в Западной Белоруссии. Шел Николай с донесением через лес и услышал стук топора. Подошел к старику - леснику, который рубил дрова и попросил  поесть, но тот заворчал: - Много вас тут ходит, а потом услышали треск сучьев под ногами идущего человека, и старик мне бросил:
- Прячься скорей. Николай забежал в темный хлев   без окон, раскидал солому, вырыв небольшую ямку, лег в нее. Дверь отворилась и, словно в раме, в светлом проеме двери  показался человек в черной форме и  дал очередь из автомата на уровне человеческого роста. В ответ Николай расстрелял  в него половину диска, вышел из хлева, и, не взглянув на старика, ушел прочь.

Случались и смешные курьезы. В польском небольшом городке Остроленка, который оставили немцы, отступая, втроем зашли в богатый  красивый дом. Осмотрелись и поняли, что в доме никого нет. В большом зале  вся стена была зеркальной.
- Стоим мы, смотрим на себя - уставшие, потные, грязные, - вспоминал ветеран,- и вдруг один из солдат дал очередь из автомата. Зеркала с шорохом осыпались на пол. Досадно стало от того, что испорчена такая дивная красота.

Послали меня на чердак посмотреть что и как. Увидел стеклянную бутыль. Подошел, открыл пробку понюхал и чуть не потерял сознание. Не могу ни вдохнуть, не выдохнуть. В бутыли был нашатырный спирт. Я спустился  вниз и стрелявшему в зеркало, сказал, что наверху спирт. Он тоже понюхал, и с трудом мы его откачали.

Когда наши войска подошли к германской границе, Николая отправили учиться в школу юнг Днепро-Двинского военно-восстановительного управления Наркомречфлота.

Во время учебы иногда удавалось съездить в Москву к  своему дяде Андрею Андреевичу Громыко, в то время замминистра иностранных дел. Однажды личный водитель дяди молчаливый капитан привез юношу на Кунцевскую дачу И.В.Сталина. Его поразили золотые погоны и блеск наград больших военначальников, стоявших вдоль стены большой комнаты, посредине которой ломились от яств накрытые к обеду столы. Взгляды всех были прикованы к двери. Наконец, в зал вошел хозяин дачи, и присутствующие встретили его продолжительными аплодисментами. Проходя мимо человека в морской форме, Сталин приостановился и направленным в сторону юнги  жестом руки, в которой была зажата трубка, негромко сказал:
- Вот наши будущие кадры.

Три года  Николай учился на механика, плавал на речных пароходах по Днепру, Припяти, а в 19 лет был призван на срочную службу. Через всю страну на поезде приехал на Дальний Восток. Служил в Зарубино, Краскино. После службы в армии съездил домой в Белоруссию. Там все было связано с войной, сердце отзывалось болью на воспоминания, и Николай Павлович навсегда вернулся в полюбившееся Приморье. Работал в Дальнегорске, Ольге, Кавалерове, в Находке.

Часто по ночам, когда не давали  заснуть фронтовые раны, вспоминал  Николай Павлович свое убитое войной детство, недошедших до победы однополчан и родственников, сложивших головы на бесконечных военных дорогах.
Май 2005г.