Счастливый шанс

Николай Николаевич Николаев
   
               
     Когда резкий порыв ветра с треском разбил стёкла, хлобыстнув оконными рамами, я лежал на кровати с открытыми глазами и наблюдал причудливую игру света на облупленном потолке. Это Луна пробивалась сквозь колышущиеся занавески и строила таинственные фигуры, словно передавала мне закодированную информацию о другом, неземном, более возвышенном мире.

     Поднявшись с кровати, я перешагнул через разбросанные на полу цветочные горшки и комья земли вперемежку со стеклянными осколками и подошёл к осиротевшему без стёкол окну. Закрыл оконные рамы и замер... Недалеко от желтого диска Луны сверкала яркая-преяркая звезда. Казалось, она протягивала мне свои острые лучи-иглы, приглашая шагнуть к ней навстречу, отсюда, с последнего пятого этажа.  Шагнуть в неведомое. Это Сатурн, подумал я и повернулся к кровати.
 
     И обмер…

     Я увидел самого себя, по-прежнему лежащего под одеялом, но при этом веки мои были сомкнуты, а дыхание совсем не угадывалось. Как и полагалось мне – я был неподвижен, ровно, без складок как в морге, укрытый простынёй. Так я лежал последние двенадцать лет. С тех пор, как солдатом-первогодком в войсковой части попал в дорожно-транспортное происшествие.

     Остолбенев от внезапного прозрения, я смотрел и смотрел на себя. Сколько раз мысленно я видел себя со стороны, жалкого и беспомощного, когда отец, вставал на полу на колени перед моей кроватью и, согнув свое длинное, тощее тело, дышал перегаром и наносил кисточкой тёплую пену на мои щеки. Затем он неаккуратно, резкими движениями, причиняя мне боль тупой бритвой, сбривал упорно пробивающуюся щетину. Я чах, я высыхал, но щетина, не желая ничего знать, лезла и лезла, мечтая превратить меня в крутого мачо с густой чёрной бородой.

     Отец, не выпуская изо рта сигарету, ругал меня за это.

     – И на кой она тебе нужна, а? Всё ростишь её и ростишь, как путёвый, как мужик всё равно что!

     Он откладывал на  железную тарелочку, которую разместил тут же на одеяле, столетнюю бритву, поднимал с пола бутылку водки и делал хороший глоток из горлышка, а затем глубоко затягивался сигаретой. Он пил водку как воду, не закусывая. Вся моя инвалидная пенсия  уходила ему на спиртное.

     – Пойми, парень, – убеждал он меня, – ты вытянул несчастливый билет. Всё равно, что волчий билет тебе выдали, понятно?

     Я молчал, мне не хотелось ему ничего отвечать. Так отец со мной и говорил, всегда один. Даже когда он уходил в свою комнату и бросал на  кровать свои кости, то всё продолжал и продолжал со мной разговаривать.

     – Ты что же, ждёшь, когда у тебя отрастут новые ноги? А? Или ты надеешься, что я буду вечно жить и кормить тебя вот так, с ложечки? Говорю тебе, друг, ты сильно ошибаешься!

     Мне даже казалось, что он при этом грозил мне пальцем.

     – Вот я помру, и ты не протянешь без меня и недели! Говорю тебе! Вот так!

     Видимо он считал, что я лентяй, каких мало.

     Он еще долго мог бубнить уже что-то нечленораздельное в подушку. Пока не засыпал.

     Только в редкие часы его трезвости, когда заканчивались мои деньги, он замолкал, и тогда сигаретный дым, густой и синий, как утренний туман на лесном болоте, тянулся из его комнаты в мою, удушая меня.

     А когда он получал пенсию – всё начиналось сначала.

     У меня не было выбора, как только слушать его.

     Конечно, я хотел разогнуть свои одеревеневшие колени, хотел пошевелить онемевшими руками, или хотя бы произнести одно слово. Но вместо этого я вынужден был открывать свой рот, когда отец толкал в меня ложку с ненавистной кашей и глотать жидкую размазню.

     Мне всегда казалось, что это последний мой завтрак, последний обед, последний ужин. Но я почему-то не умирал. Говорят, человек умирает не когда хочет, а когда может. Глаза мои смотрели и уши слышали, но я чувствовал, что у меня не было воли переломить ситуацию.
 
     Возможно, если бы моя мать была жива, то с её помощью я бы встал на ноги. Но только не с безвольным  отцом. Если я сломался, потому что по молодости не был ещё готов к тяжелым испытаниям, той мой отец изначально был подточен некоей гнильцой, которая не позволила ему выстоять эту чехарду в стране с перестройкой, с её сокращениями производства, увольнениями и безработицей. Поэтому он легко пополнил ряды безработных и также легко спился.

     Сейчас, когда разбилось окно, я прошёл в комнату к отцу и остановился напротив его кровати. Отец спал не раздеваясь. Похоже, он чувствовал себя пассажиром общего вагона. Лишь бы добраться до конечной станции. А как
–неважно. Он устраивал стирку и приводил себя в порядок только от нечего делать, когда заканчивались деньги.

     Давно я на него так не смотрел – сверху вниз. Он лежал на животе, подмяв одну руку неловко под себя, а другую – свесил с кровати, доставая обкуренными пальцами до пола. Подушка слетела на пол, и отец щекой, напоминавшей старую резиновую маску, давил грязный матрац.

     Да, отец оказался в нашей семье самым слабым звеном. После несчастного случая, когда  меня такой же, как и я, солдат-новобранец, придавил на полигоне, тяжелым тягачом,  мать не отходила от меня ни на минуту. Она продала нашу большую квартиру в центре города, перевезла нас в маленькую хрущёвку на окраине, а вырученные деньги потратила на моё лечение. Она бросила работу и переквалифицировалась в мою сиделку. Если бы не мать, я умер бы довольно скоро, так и не придя в сознание. Возможно, она смогла бы и больше, но у неё отказало сердце. Умерла спустя два года после несчастного случая со мной. Вот отец с того времени и запил, стремительно превращаясь в старую высохшую развалину с не менее стремительно усыхающим мозгом. Мне иногда представлялось, что его мозг ссохся до размера грецкого ореха.

     А было время, когда он всё мог, когда он был сильным, красивым и умным. У него всё получалось и ему везло по жизни. У него была хорошая работа инженера на оборонном заводе. Ему досталась красавица жена и умный, толковый сын, то есть я. Так, во всяком случае, все говорили.
 
     Я запомнил, как после окончания мною школы отец повёз нас на Чёрное море на своей подержанной, но еще тяговитой Волге. Мы остановились тогда в Хосте, в небольшом домике прямо на берегу горной речки, стекавшей со стороны самшитовой рощи. Хозяин нам достался радушный и услужливый. Ровесник отца, такой же чёрный, как и мы с отцом. Звали его Сергей, и говорил он с легким кавказским акцентом.

     Как-то вечером,  он приготовил для нас шашлыки во дворе своего дома. Вытащил из подвала домашний коньяк и говорил, говорил один за другим тосты в нашу честь. Он прославлял ум и сметливость отца, красоту и женственность моей матери и моё великое и счастливое будущее.
 
     – Жил  один человек, – говорил Сергей, подняв рюмку. – И очень он в Бога верил. Как-то случилось большое наводнение. Все кинулись спасать своё имущество и свои жизни,  а этот человек  остался дома. Он встал на колени и начал молиться, чтобы Бог послал ему спасение. Соседи звали его с собой:

     "–У нас есть в машине  одно место – как раз для тебя осталось. Поехали!
 
     – Нет! – ответил им человек, – Бог меня спасёт.

     А вода тем временем поднималась всё выше. Пришлось человеку подняться на чердак. И там он продолжал молиться. Тут к его дому пристала лодка. И лодочник сказал:

     – Полезай в лодку! Осталось ещё место – как раз для тебя!

     – Нет! – снова ответил человек, – Бог меня спасёт.
 
     А вода уже  затопила и чердак. Человек перебрался на крышу и всё молился и молился. Тут течением к нему прибило бревно. Hо и бревно человек оттолкнул от себя – Бог меня спасёт! Так он и утонул. Уже на том свете подошёл он к Богу и сказал:

     – Я  жил безгрешно, искренне верил в тебя. Почему же ты не спас меня?

     – Я посылал тебе бревно, посылал  лодочника, посылал соседскую машину. Но ты не воспользовался ни одним из данных мною тебе шансов. Что же тебе еще надо?"

     Так ответил человеку Бог.
 
     – Так выпьем же, – призывал Сергей, – за то, чтобы использовать шансы, которые нам даёт жизнь!

      Отец, смеялся тостам и шуткам Сергея, обнимал его и говорил:

     –Я тебя уважаю! Ты настоящий джигит, Сергей! Настоящий горец!

     К вечеру отец заснул  сильно пьяный там же, в летней беседке, на плетеной из ивы скамейке. Хозяйский коньяк оказался очень крепким.

     Сергей же,  с толком воспользовался шансом, который дала ему жизнь, а точнее, тот летний южный вечер. Кто-то из довольно умных людей сказал, что в нашей жизни на каждую тысячу только один человек умеет воспользоваться счастливым шансом.

     Проходя мимо гаража, я видел, как он увлёк на кожаное сиденье своего старого мерседеса мою опьяневшую мать, обнимал её и целовал, не забывая быстро  снимать с неё одежду. Мать же безвольно разрешала делать с собой всё и только слабо, как в полусне, гладила Сергея по спине. Я поначалу хотел ворваться в гараж и увести мать, но что-то меня остановило. Видимо страстный поцелуй, которым она одарила Сергея. Или те несколько рюмок, которые по ходатайству Сергея, позволили мне выпить родители. А может быть, просто потому, что дело у них зашло уже слишком далеко. И я прошел мимо.

     А следующим вечером отец повёл меня и мать гулять по оживлённой набережной. Мы заходили в летнее кафе, ели  мороженое, пили кофе, катались на пролётке, запряженной дряхлой, но старательной лошадью. Отец был навеселе, мать тоже. Она смеялась и без конца прижималась к отцу, то и дело поглаживая его нежно ладонью по спине. Меня же ничто не могло вывести из мрачного расположения духа. Я ещё помнил, как мать на кожаном автомобильном сиденье страстно царапала волосатую спину нашего хозяина Сергея.

     Когда уже совсем стемнело, отец подвел нас к подростку, стоявшему на набережной у телескопа, водруженного на треногу. Вокруг него столпилось человек десять. Каждый по очереди подходил к мальчишке, отдавал ему денежную купюру и предприимчивый парнишка позволял посмотреть через телескоп на Сатурн.

     – Философ и мистик средневековья Якоб Бёме, – говорил мальчишка хорошо поставленным голосом заправского экскурсовода, – писал о Сатурне, что холодный, острый и строгий, терпкий правитель Сатурн берет начало и происхождение свое не от Солнца: ибо он имеет во власти своей темницу смерти...

     Мне тоже тогда удалось глянуть через телескоп на таинственную и мрачную планету. Темницу смерти.

     Я всегда жалел отца. Может быть потому, что был очень сильно похож на него. Такой же чёрный, и такой же длинный и худощавый. А, может быть, я его жалел, потому что он был слабовольным человеком.

     Подняв с пола подушку, я засунул её отцу под голову. Немного еще постоял, глядя на него, и подошел к разбитому окну.

     Может быть, для меня кончилось бы всё по-другому, счастливо, воспользуйся я своим правом студента на отсрочку от военной службы. Но я решил послужить солдатом.

     Возможно, ничего бы не случилось, прими я предложение ротного остаться в войсковой части оформлять стенды. Но я выбрал манёвры на полигоне.
 
     После этого, только мать оставалась моим счастливым шансом встать на ноги. Но я не сумел им воспользоваться. Я предавался своей слабости.  Со смертью матери, единственного человека, которому моя судьба была небезразлична, у меня не осталось никаких шансов.

     Я подошел к разбитому окну и увидел в полном мраке всё ту же яркую звезду. Выбравшись сквозь пустые рамы наружу, я оглянулся на прощанье на то, что когда-то было мной – высохшее, скрюченное за годы изнурительной болезни, ненужное мне сейчас тело – и направился в черную мглу навстречу Сатурну.

     Мне не было страшно, укорят ли меня за упущенные возможности.  Я был всего лишь одним из многих, одним из тех  девятьсот девяносто девяти на тысячу, кто не использовал свой счастливый шанс.