На полу лежит книга. Она о любви, я это знаю, хотя не читал её.
На кровати лежит женщина. Я едва с ней знаком.
В комнате пыль. Луч света из окна наглядно демонстрирует это.
Утром всё иначе, утром всё по-другому.
Безумно хочется кофе.
Ароматного, терпкого, чтобы чашка грела ладони.
Женщина улыбается во сне и поворачивается набок, спиной ко мне. Тонкое одеяло обволакивает её талию, подчёркивая вопиющую женственность. Словно под него положили гитару.
Какое банальное сравнение.
Какое пошлое.
Я наклоняюсь над книгой, осторожно, стараясь не шуметь, поднимаю её и раскрываю на середине. Текст как текст, ничего особенного. Я открываю титульный лист.
«Гордость и предубеждение».
Смешно.
Женщина произносит моё имя во сне, затем что-то бормочет, чего я не разбираю и снова улыбается. Похоже, я ей снюсь.
Безумно хочется кофе. Но его нет. Есть чай. Она не пьёт кофе. Так она сказала ночью.
Я подхожу к окну.
Через чистое, старательно вымытое стекло виден широкий проспект.
Утреннее солнце играет бликами на крышах проезжающих мимо автомобилей, прячется среди лакированной листвы берёз и клёнов, солнечными зайчиками мерцает в окнах высотки напротив.
Мне хочется быть приятным.
Я наспех обуваюсь, суя ноги в зашнурованные туфли, и выхожу из квартиры, аккуратно закрывая за собой дверь. Её ключом.
Пускай она проснётся и увидит цветы и фрукты.
Я не знаю, зачем мне это надо.
Возможно, это просто благодарность. За её улыбку во сне. За горячий шёпот ночью. За понимание вечером накануне.
А возможно, я просто эгоист и хочу произвести впечатление.
В любом случае, ей понравится это утро.
Я выхожу из подъезда, иду к ближайшему супермаркету и рассматриваю спешащих на работу людей. Они уже устали. Заранее.
Я их понимаю. Даже сочувствую. Но это ничего не меняет.
Магазин закрыт. Откроется в девять. А сейчас начало седьмого.
Торможу прохожего, молодого парня в наушниках, интересуюсь, есть ли здесь круглосуточный магазин.
Он останавливается, вынимает из уха гарнитуру и спрашивает, что мне нужно.
Я повторяю вопрос.
Он показывает рукой за мою спину и двигается в ту же сторону, не дожидаясь ответа.
Благодарю и иду вслед за ним.
Поют птицы.
Я захожу в круглосуточный супермаркет, миную сонного охранника. Вынимаю из ряда тележек одну и прохожу в зал, туда, где на витринах красуются фрукты. Срываю несколько пакетов и постепенно, не спеша, заполняю их.
Мандарины с ярко-оранжевой кожицей, рубиновый виноград с немного стёртым сероватым налётом на ягодах, зелёные в белую точечку яблоки, мягкие груши, жёлтые с коричневыми пятнышками бананы, клубника в пластиковой упаковке.
По очереди отдаю все эти пакеты сонной толстой девушке с азиатской внешностью. Тут все сонные.
После того, как на каждом пакетике, тщательно завязанным на два узла, появляется белый ярлычок-наклейка, благодарю, и иду вдоль рядов, толкая перед собой тележку.
Беру с полки взбитые сливки в металлическом флаконе.
Иду на кассу.
Прохожу мимо витрины с алкоголем. Останавливаюсь, рассматривая коньяк.
Кладу в тележку маленькую бутылочку пятизвёздочного.
На кассе сонная девушка. Я не удивлён.
Он приветственно кивает, официально здоровается, изображает улыбку и начинает методично брать с ленты пакеты и прислонять их штрих кодом к аппарату.
Пип. Пип. Пип. Пип.
Девушка спрашивает, нужен ли мне пакет.
Я киваю и беру со стойки пакетик с растворимым кофе. Три в одном. Гадость, но турки у неё всё равно нет.
Можно и в кастрюльке, знаю. Знаю, но не хочу.
Называю марку сигарет. Девушка вытягивает руку, снимает пачку с полки, и я думаю о том, что ей наплевать, как она выглядит. Всё, что её волнует – рабочее время. Тут она не считает себя человеком. И очень хочет, чтобы уже был вечер и её, наконец, сменили.
Я расплачиваюсь, благодарю, и забираю пакет.
В огромном помещении почти никого нет. Персонал и пара посетителей. Я прохожу мимо терминалов для оплаты телефонов, Интернета и прочего, и слышу гулкие звуки своих шагов.
Рядом с супермаркетом цветочный ларёк.
Открываю дверь, и она звенит колокольчиком.
Цветочница устанавливает огромный букет белых роз в ведро. Завидев меня, радуется, как подарку на день рождения.
Я осматриваюсь. Интересуюсь, есть ли свежие розы. Мне плевать, насколько это банально. Розы, по моему мнению, самые красивые цветы на свете. И даже не в том дело, что нераскрывшиеся бутоны порой напоминают вульвы, а в том, что их красота не требует одобрения. Сказать, что розы некрасивы, может только дурак с отсутствием вкуса.
Цветочница предлагает мне готовые букеты. Там, где кроме роз ещё много других цветов. Я смотрю на неё, как на идиотку.
Она всё понимает и подходит к вёдрам. Показывает на два. Белые, что только что установила и бордовые, рядом.
Я спрашиваю разрешения потрогать. Она кивает.
Аккуратно сжимаю бутоны пальцами. Осязаемая нежность.
Указываю на бордовые, прошу пятнадцать штук. Мы вместе выбираем цветы. Продавщица довольна – утро началось хорошо.
Она спрашивает, нужна ли веточка аспарагуса. Может гипсофилы или гиперикума? Соглашаюсь на аспарагус. Прошу завернуть в прозрачный целлофан и подобрать ленточку под цвет роз.
Рассчитываюсь и выхожу. Выгляжу придурковато. Помятый, небритый, с пакетом в одной руке и букетом в другой.
Ярко светит утреннее солнце. Летом оно нежное только с утра. Ну ещё и вечером, но там уже с оттенком грусти.
Возвращаюсь назад.
Захожу под арку, в тень двора, в его прохладу.
Прислоняю её ключ к домофону и думаю о том, что писк в квартире может её разбудить.
Поднимаюсь на лифте. Жжёные кнопки, начертанные рядом номера чёрным фломастером, сорванные объявления.
Открываю дверь квартиры. Заглядываю в комнату. Она спит. Раскрылась, обнажив грудь.
Розовые соски совсем не такие, как ночью. Скромные, малозаметные, совсем не торчат.
На красивую спящую женщину можно смотреть долго. У меня же дела.
Разуваюсь, мою руки и, стараясь не шуршать пакетом, прохожу на кухню.
На столе пепельница и два бокала. На полу рядом пустая бутылка. Ночью в ней было игристое вино.
В раковине несколько грязных тарелок.
Отодвигаю штору, и в кухню врывается солнечный свет.
Нажимаю на кнопку чайника. Мою посуду, протираю губкой стол.
Высыпаю в чашку порошок, заливаю кипятком. Задумчиво помешиваю ложечкой, постукивая о фарфоровые стенки. Закуриваю.
Дым мягко стелется в воздухе, от сигареты стремительно поднимается мышино-серая струйка.
От меня пахнет парфюмом, перегаром, кофе и сигаретами. Парфюм французский, кофе (кофе ли?) американский, сигареты отечественные, хоть и «подконтрольные», ну а перегар собственного изготовления.
Давлю бычок в пепельнице, но он, собака, всё равно продолжает дымить. Я настаиваю. Он сдаётся и тухнет.
Коньяк оставляю на потом.
Я мою фрукты, тщательно, словно они грязные.
Снимаю с полки супницу и заполняю её ароматными фруктовыми кусочками, вперемешку с ягодами. Обливаю сверху взбитыми сливками, сочиняя белоснежную башню.
Несу в комнату, ставлю на прикроватный столик. Рядом кладу букет.
Наклоняюсь к ней. Она потрясающе пахнет.
Она пахнет намного лучше, чем эти фрукты и эти розы. Она пахнет самым прекрасным созданием на свете.
Осторожно целую её. Она постанывает, затем открывает глаза и тут же щурится.
Доброе утро, говорю я.
Доброе, отвечает она и улыбается. Она очень красиво это делает.
Замечает десерт и цветы. Улыбается шире, словно девчонка, что получила долгожданную пятёрку по алгебре, мурлычет и благодарит. Затем по-кошачьи потягивается. Безумно сексуально, тем паче, что она действительно красива.
Ей приятно, я это знаю.
Она не съест этот десерт, лишь опробует, а после, войдя во вкус, осилит ещё немного.
Я принесу ей чай.
Мы займёмся сексом.
Она будет медленно раскрываться, как бутоны этих роз после, а затем испугается собственного оргазма, встретив его бесполезным сопротивлением. Она вытянется пружиной, согнётся и сожмёт меня бёдрами. Будет стонать и просить ещё. И мы задержимся в постели ещё на некоторое время.
А потом я уйду.
И, наверное, никогда не вернусь.
Никогда не стану её мужчиной в том смысле, который женщины закладывают в это нехитрое словосочетание.
И вовсе не потому что я мерзавец, хотя, пожалуй, это так.
И не потому, что мне на неё наплевать. Она надолго задержится в моей памяти.
И даже не потому, что я не всегда бываю нежным, страстным, заботливым и обходительным.
Нет.
Просто я давно уже отпетый холостяк.
Я боюсь испортить эти мгновения, эти ночи и утра, пошлой бытовухой.
Я не хочу, чтобы она стирала мои носки в стиральной машине и видела меня злобным или неряшливым.
Я не хочу, чтобы она привнесла уют в мою берлогу, потому что это моя берлога. Моя и ничья больше.
Я не хочу, чтобы она говорила мне о том, что хочет ребёнка. У меня есть дети. Я регулярно с ними общаюсь.
Я не хочу, чтобы моё одиночество стало и её одиночеством.
Я не хочу лишаться общения с другими женщинами на основании того, что у меня уже есть одна.
И я не хочу наблюдать, как она из прекрасной нимфы, что шептала ночью и утром моё имя, превратится в склочную, мелочную бабёнку с внешностью аля моя бывшая тёща.
Я уже был женат. Спасибо, добавки не нужно. Наелся.
Да, наверное, со стороны, эти розы и фрукты – благодарность. Но ею они будут восприняты как удар поддых.
Она просто не поймёт. Мало кто из них понимает.
Что это не благодарность за секс и не оплата счёта за поцелуи, не попытка откупиться и не желание загладить свою вину.
Просто это единственное, что я могу сделать в ответ на искреннюю нежность и мимолётный уют.
Единственное, что позволяет мне оставаться собой, общаясь с ними.
Единственное, что я делаю просто так. Не для чего-то, а действительно просто так.