Ох, и красив я был тогда. Почти, как гусар времен Бородино. Готовая форма дембеля, солдата, приготовившегося к увольнению в запас, была использована задолго до увольнения. Ещё шел сентябрь, ещё «трубить да трубить» дней шестьдесят-восемьдесят, а по армейским меркам это много . Ещё листья только-только начали желтеть.
Нам дали увольнительную. Мы думали – идти или не идти в маленький серый городок Свободный, где и располагался наш гарнизон. Что делать-то там, в этом очень сером городке? Вероятно, мы с двумя моими товарищами так и не пошли бы никуда, остались бы валяться в каптерке и бренчать на гитарах, если бы не случайно подслушанная нашим дневальным реплика в дежурной части. Там кто-то кому-то по телефону сказал, что в городском медучилище сегодня осенний бал, что там «и вправду всегда как-то стильно и пышно»… Приглашают молодых офицеров и солдат из медицинской части. Мы были не из медицинской…Но что, мы рыжие что ли? Мы завелись – решено было идти на «настоящий пышный бал». И стали собираться. Мне бы тогда догадаться, что вечер будет какой-то необычный в моей жизни – как-то уж слишком… слишком как-то празднично и правильно мы собирались. И запах парфюма в казарме был слишком. И слишком не казармено, а как-то по-кадетски светили настольные лампы, создавая клубный эффект. И слишком как-то по-отечески проводил нас инструкцией начальник штаба – занудливый и мелочный Курьянов. Еще в казарме все преобразилось и было торжественным. И необычно была «ночь тиха…». Ну, не ночь – вечер.
В медучилище прямо у порога гостей встречали «фрейлины» - яркие и красивые девушки, с прическами и запахами какого-то романтического «киношного» прошлого. И даже окна актового зала по случаю бала изнутри были оформлены каскадными гардинами, белыми с розовыми цветами. Клацая по бетонному полу первого этажа подковками наших, сверкающих от гуталина, сапог, мы, окруженные подхватившими нас другими «дежурными», были проведены на второй этаж, где в ослепительно ярком свете были распахнуты двойные двери спортзала, и свет там казался ярче яркого даже по сравнению со светом в коридоре. Боже, здесь светили даже канделябры! Вот уж правда – настоящий пышный Осенний бал. Мы с друзьями были поражены эффекту наших золотых галунов и белых аксельбантов, строгости рядов пуговиц на «пш-форме» старого образца (в конце 70-х так было модно уходить на дембель), будто сами себя видели впервые. Зеркала тут были громадные и свет, конечно, ярче света казарменного раз в тридцать. Мы отражались даже в паркете! Мы боялись ступить на него, зная, что поцарапаем его своими железными набойками на каблуках. «Ничего-ничего, мы знаем, что через полтора часа паркет будет взлохмачен до неузнаваемости, - улыбаясь, сказала высокая красивая женщина в очках, наверно, завуч или директор училища. – Но это наша традиция, и самый идеальный паркет все-таки придуман, чтобы по нему ходили…» - она приглашающим жестом ввела нас в актовый… нет - в бальный зал этого дворца.
Не знаю сколько пар девичьих глаз смотрело на нас – может сотня, может полторы. Мы были в центре внимания не случайно – кроме нас, бравых солдат, в зале были студенты-мальчишки в гражданской одежде. Человек семь. Явно не модники – больно уж простенькая одежда. Видимо, ребята из окрестных сел, поступившие в это училище. На них-то девушки точно внимания почти не обращали, свои все-таки, примелькавшиеся.
Бал начался минут через двадцать, когда подошли ещё четыре солдата из медбатальона и шесть лейтенантов из артиллерийского полка – один другого смешнее. Два коротышки, один длинный, как цапля, ещё один с необычно красным щекастым лицом… В общем, мы втроем, пришедшие первыми так и остались в центре внимания. Даже, когда ещё через полчаса подкатили местные хулиганы гурьбой человек в двадцать. На бал пропустили только пятерых (все-таки сильно не хватало на сотню девушек партнеров для танца) – тех, кто был трезв и одет более-менее соответствующе. Красивая женщина в очках, наверно, знала, кого можно пропустить на пышное торжество, чтоб не испортить вечер.
Девушки. Пожалуй, я больше никогда в жизни не видел в одном месте столько красивых и светлых девчонок, добродушных и открытых, скромных и в то же время не скучных – зажигающихся от музыки и радующихся празднику. Была какая-то несправедливость в том, что парней так мало. Но если б нас было много, то, что стало бы с этой атмосферой – хулиганы, готовые подраться, кривили улыбки, да и нас по тем временам хлебом не корми – дай схлестнуться. Дурацкая молодежная «культура». «Какие же звери мы были, боже…какие звери…» - восклицал герой Джека Лондона Мартин Иден. Это к нам относилось в полной мере.
Вальс. Слава Богу, я пропустил вальс, потому что я не умею его танцевать. Танцевали девушки друг с другом и выручили два лейтенанта и один медсанбатовец. Молодцы, неплохо - не посрамили нашу кирзовую братию.
Я разглядывал девушек. Они – меня. Вот тут и надо уточнить. Я не успел разглядеть девушек, я сразу увидел её… Не знаю, что это было. Но зато я на всю жизнь узнал, как это бывает.
… Зазвучала музыка, слегка приглушили свет. Это была медленная мелодия из концерта Поля Мориа. Я пошел через зал к ней. Четко, звонко цокая каблуками, спокойно. И она знала, что я иду к ней… как так? И мы танцевали одни. Невероятно. Почему-то никто никого больше не пригласил, и даже две пары девчонок сначала стали танцевать, а через минуту тоже остановились. И весь зал смотрел на нас. Я не догадываюсь, я точно знаю. Было в нас что-то, что не могли не почувствовать многие…
- Как тебя зовут?
-Таня… а тебя?
-Григорий.
Она смотрела мне в лицо, прямо и просто. Синие-синие глаза… Как я шел к ней! Как я шел к ней, когда приглашал на танец! Это были двадцать-тридцать шагов не через зал, это был крик – как будто мы нашлись после долгих и совсем неземных лет разлуки. В каждом моем шаге была клятва – я обещал, и я пришел за тобой! А она, ещё только зазвучала мелодия, уже повела рукой перед подругами, будто извиняясь «за мной пришли»… И едва не вышла мне навстречу. «Я чуть не заплакала, - шепнула мне на ухо Таня, - Я так и знала….».
Она на полголовы ниже меня, у неё синие-синие глаза, к цвету которых она и сшила, наверное, платье синее с белыми кантами и поясом белым. Аккуратные часики были на её руке тоже с белым узеньким ремешком. Темно-каштановые локоны, никогда ещё не крашеные, тихий запах цветочных духов, очень ненавязчивый, даже слабый. Сережки с финифтью маленькие-маленькие. Наверно, золотые… Красивая гармоничная фигурка. В тот момент мне гармоничным показался бы и контрабас, если бы он висел у неё за плечами. Потому что все детали были не важны…
«Я так и знала…». Самое удивительное, что я в этот момент точно знал, что она «так и знала». Она знала, что судьба летит к ней навстречу в шинели на МТЛБ, а может и не видела – в шинели или в рабочей робе, неважно.
Наверное, она почувствовала тот вечер лучше, чем его почувствовал я – ведь сверкнуло же ещё в казарме у меня в душе… Но я не поверил странностям и сказочностям вечера, не поверил тому, что все как-то необычно – парфюм, боковой свет, незанудный начальник штаба... А она поверила. Где-то в своей тихой общежитской комнате увидела не только закат за окном, но и птицу на окне, и сеть паучка, моющего лапки перед осенним балом… И яркий ослепительный лист с деревьев не падает…нет-нет, не падает, а стелит какую-то золотую дорожку!..
Музыка была бесконечной. Я не слышал перерывов между танцами, мы не уходили из середины зала. Да впрочем, мы и не понимали, что стоим в середине, что вокруг нас уже несколько раз сменилась обстановка.
… Никогда в жизни я не чувствовал так ярко свою вторую половину. Никогда. Не спрашивайте меня про два моих брака – это другое. Тоже любовь и тоже все по-честному. Я говорю о четкости и яркости « с первого взгляда»…
Мы даже не целовались, хотя уже хотели. Приехал военный патруль и придрался к оформлению увольнительной записки одного из моих однополчан. Выяснять в комендатуру повезли всех троих. Да мы и сами бы не остались на балу, когда товарища уводят… Батальонное братство у нас было крепким.
И что-то рухнуло, какие-то линии на небесах разомкнулись. За шестьдесят дней, что я ещё был в гарнизоне, мы так и не смогли встретиться. Это была почти мистика: я прихожу к ней в общежитие – она на дежурстве в военном госпитале ( в самоволке там появляться невозможно). Она приходит к нам на КПП три раза! И дважды в тот момент, когда я на выезде из города, а один раз невероятным образом меня не смогли найти в самой части (хотя я сидел почти на виду – на переборке зимнего обмундирования склада батальона).
Потом я прихожу уже в увольнительную – чин по чину – все также парадно отполированный, как на нашем балу, а у Тани тетка в селе сильно обожглась, и её отпустили уехать на два дня. Капец какой-то…
…Что это было? Что за странный танец в моей жизни? Что за странный вечер? Что за странное ощущение полноты себя, на которое я потом всю жизнь ориентировался, как на высшую точку единства со своей таинственной половиной судьбы?
Мы обменялись только по письму с каждой стороны. «Почему ты уехал?». «Почему ты поосторожничала?…Почему танец тот отделила от сурового мельтешения солдатских рот, в которых потерялся твой Григорий?»… Серое множество солдатской стихии затушевало, наверное, в Татьяне уникальность нашей встречи. .. Не утверждаю. Но в сомнениях пытаюсь понять тот вечер и ту меру, которая провела меня так явно мимо какого-то поворота в судьбе…
Мы оба не ответили на наши вопросы в письмах и самим себе. Впрочем, не знаю, может она по-женски как-то себе и ответила... Не знаю. Я ж её больше не видел.
Может быть, ещё и потому не ответили, что ответы помешали бы высоте памяти - памяти танца с пострясающим ощущением Единственной и Единственного, с потрясающим ощущением судьбы; с верой в любовь с первого взгляда на всю жизнь. Потому что мы оба теперь знали, что любовь с первого взгляда бывает…