ДневникIV-33 1999 г. Я поэт, и мой воздух огонь
3 марта 1999 г. Всякий раз, когда я влюбляюсь, я попадаю в капкан, в зависимость. Это плата за святые чувства любви. Если же нет привязанности к человеку, то и чувства исчезают.
Слушаю кассету с музыкой А.Н. Думаю о том, что мой отец умер, а когда я слушаю А.Н., он превращается в моего отца, в мою мать — так прекрасно звучит его голос в «Колыбельной» Лермонтова.
Лукреций писал, что тот, кто неотразимо действовал на тебя, со временем приедается. Он выразился более изящно, тонко, чем пересказываю его мысль я.
Если я вижу иногда А.Н., он ведёт себя безукоризненно недоступно. Это раздирает мне сердце.
Пишу ему письмо:
«Я поэт, и мой воздух огонь. Вы зажгли меня, Вы же и погасили. Некая градация чувств, оттенков прошлась по моим мирам огненной поступью. Вы были поводом. Смертная любовь перегорает, бессмертной достигают немногие. Я не из их числа. Что-то абсолютно родное есть в Вашем пение. Все мои восторги по поводу Вас на уровне поэзии только. В реальной жизни мы не совпадаем во многом, поэтому Вы меня не видите, не слышите, не чувствуете. Ваши отражения во мне неоднозначны. Не сердитесь и не пугайтесь».
Не послала, конечно, но разрядилась.
Меня не должно удивлять равнодушие ко мне А.Н. Это моя судьба — не быть любимой на земле.
Мои стихи о А.Н.
Снова я с тобой прощаюсь,
Странный. Скуп ты, нелюдим.
Шар земной летит, качаясь,
Исчезает всё как дым.
Ты не смог хотя бы словом
Ни утешить, ни сберечь.
Оставайся впредь суровым.
Потечёт родная речь
Мимо. Вновь непониманье,
Маята, гордец, чудак.
Расстоянья, расставанья...
Я нужна тебе? Дай знак.
17 марта. Перечитывала свои ранние дневники. Вокруг меня было так много интересных людей, а я к этому относилась, как к должному. Мне следовало быть зоркой, внимательной ко всем этим Гёте. Всё интересное за ними записывать. Мои записи хаотичны, отрывисты, лаконичны.
18 марта. Петя Старчик говорит кому-то: «Вот Галя, умная женщина, хорошие стихи пишет. Мне нравятся они. Но хорошо, что мы с ней в границах удержались». Мне это пересказывают, я удивляюсь. Он никогда не был для меня соблазном. Он мой музыкально-композиторский учитель. Когда мы познакомились, он был хорош, но у него жена, дети, тьма народу вокруг. Мне в голову не приходило влюбляться в него.
Берта сказала мне по телефону: «Я помню Ваше прекрасное лицо». Это приятно слышать. Я подумала: "Если бы люди меня любили, я бы очень быстро стала святой».
19 марта. Муж моей подруги вчера пришёл пьяный. Подруга стала его бить. Я встала между ним и ею, протянула свои руки и сказала: «Бей меня». Лицо у неё было страшным, полным ненависти, воздух наполнился тёмными сущностями, энергия щла плохая.
20 марта. Гнев Пушкина был страшен, глаза его наливались кровью, губы дрожали. Читаю о нём. Пытаюсь представить его живым.
Я ехала в метро. Неприятные мужики находились рядом. Имела глупость спросить их, поют ли они. Один из них прочёл мне стихи о погибающей России. «Может быть, надо читать о России стихи светлые и тогда она возродится?», - сказала я. «Надо говорить правду», - сказал поэт. «Правду мы носим в сердце», - заметила я. После этого разговора я ретировалась.
Что толку звать людей на мои концерты, они не ходят. Звонишь 50 человекам. А приходит пять человек.
Мои стихи:
Масса уток, чаек мало. А бреду я вдоль канала.
Разноцветны облака. Сносно мне ещё пока.
Хоть больна я нынче духом, телом, разумом, разлукой
С тем, кто даже мне не брат, кто ни в чём не виноват.
Перечитывала дневники. Нас с Андреем Г. разлучили. Против меня и А.Г. двумя монахами было совершено преступление. Кто ответит за это? Я могла бы дружить с ним до сих пор. Они убили мою любовь к нему. Увы, любовь можно убить...
24 марта. Старославянский язык кажется монотонным, убаюкивает. Покаянное чувство во мне не рождалось в церкви. Что-то тяжёлое наваливалось на душу. А что — понять не могу.
Я стала спокойней. Менее страстной. Не знаю, какой я стала.
26 марта. Поэты устроили мне судилище. «Вы верущая?, - спросила меня Анна Арканоава. Я ответила: «Абсолютно. Я не верующая, я знающая. Я знаю, что Бог есть». Аня сказала, что стихи мои сложные, не запоминаются, метафоры банальные.
Для кого я их пишу? Вероятно, я должна их писать для Ани.
Второй девице не понравилась рифма: все — тьме. Третья подошла и сказала, что я неинтересно написала об Ахматовой. Ни одного доброго слова мне не было сказано. Кроме заикающегося Петра. Он сказал, что мои стихи ему понравились. И в коридоре драматург Александр тоже меня похвалил.
Я ушла оттуда оплёванная. Лена Карпишева утешала меня. А девицы эти показались мне дурами... Стихи их гораздо слабее моих, земнее, мельче в смысле тем.
Большинство людей живёт, не думая о Боге. Как это странно.
28 марта. Вечер А.Н. в Булгаковской квартире. Впервые я увидела глаза А.Н., полные тоски, он что-то переживал. Он упомянул обо мне и сказал, что я ему не прощу, если он не споёт то, что я очень люблю. Спел. «На этой песне Вы меня поймали», - сказала я ему. «Я не ловил», - очень серьёзно сказал он. Когда я это пересказала подруге, она сказала: «Произошло объяснение в любви».
В конце вечера я, сложив руки по-католически у груди, умолила его спеть ещё — для полноты жизни, для гармонии. Он что-то буркнул о гармонии и стал петь, всю душу вкладывая в пение: «Я Матерь Божия» Лермонтова. Он сказал задумчиво и спокойно: «Когда я пою — это объяснение в любви для тех, кто есть, кого нет, кого я жду». Он был очень серьёзен в эту минуту.
Мои стихи:
А если небеса подскажут снова
Любить тебя, не замечая краха?
Они простили нас давно – детей из праха,
Они не будут к нам, как ты, суровы.
Не человек*, но с сердцем человечьим -
Оно ведь может снова встрепенуться,
Когда поймёшь, что я жемчужной речью
С тобой прощаюсь, снова на распутье,
Слова сдержав и отступив угрюмо
В ночную тень, где образ твой маячит –
Чуть видный, слабый. Почему я плачу?
Я коротаю медленные думы.
* Он говорил о себе, что он не человек
Читала стихи о нём по телефону Тане Тар. Она сказала, чтобы я их дала почитать А.Н., чтобы он пожил в моей душе, читая их.
29 марта. Утром я сказала себе или кому-то: «Не могу, не хочу страдать. Нет сил на страдания».
Я почти не занимаюсь бытом, я живу в глубинах своей души. Я лечу к нему, к Александру.
30 марта. Что я делаю для людей? Как живёт А.Н.? Он пестует учеников. Творит, пишет книгу, согревает людей своим голосом. От него пользы человечеству больше, чем от меня.
Я протянула ему шоколад и яблоко и сказала: «Вместо цветов Вам шоколад, а яблоко от моих друзей Вам. Они сказали: «А это — твоему гению»». Он пошутил по этому поводу. Я любовалась сегодня моим Мастером, он был красив и весел.
Мои стихи:
Меня не заметивший, страшно молчащий,
По рвам, сквозь обвалы стремительно мчащий,
И ты, вновь потерянный, не обретённый,
Проснёшься когда-нибудь странно влюблённым.
И хмель романтический кудри седые
Закружит, завертит. Глаза молодые
Заблещут сияньем, вакхическим ужасом,
Ты станешь отчаянным и разбуженным.
Меня тревожит моё положение — о какой встрече двух душ может идти речь, если вся инициатива исходит от меня - я звоню, я прихожу на его занятия, на его концерты.
Если бы его жена знала, что я готова её полюбить и ей служить, она не делала бы вид, что она меня не знает, когда я с одним из его учеников подошла, улыбаясь к группе людей, где стояла она.
Мне нет места рядом с ним, мне нет места в его мыслях, в его сердце. Постоянная ситуация безнадёжности. Он не стремится ко мне, у него есть всё. У меня нет его. Тоска по нему подкарауливает меня. «Если этот огонь, который в нём, когда он поёт, устремится на меня - я сгорю», - подумала я, слушая эту стихию.
Мой рисунок. Маленький Принц в женском облике летит на свою планетку.