Комнаты тети Нади и Ламары выходили на общую застекленную веранду на первом этаже, куда со двора вели четыре ступени, сваренные из металлических полос. И та, и другая поселились у нас во дворе еще до моего рождения, и обе – из-за войны. Тетя Надя родом была из Украины, в Тбилиси оказалась в эвакуации, будучи еще сравнительно молодой женщиной. Когда война закончилась, выяснилось, что никого у нее не осталось на всем белом свете, и возвращаться ей, собственно, некуда и не к кому. Так и осталась она здесь жить и работать кондуктором на трамвае, выйдя на пенсию по возрасту примерно в те годы, когда начали появляться трамваи без кондукторов.
У Ламары во время войны отец погиб на фронте, а мать умерла в тылу. Их с братом распределили в детские дома, разные, потому что Ламару могли взять только в дом для детей с недостатками физического развития. То ли от рождения, то ли от какой-то перенесенной в детстве болезни, она росла и выросла с физическим изъяном. Довольно крупное тело стояло на крошечных ногах, отчего росту она была очень низкого. Руки тоже были маленькими. Но довольно сильными. Во всяком случае, со своим нехитрым хозяйством Ламара управлялась прекрасно. Еще она работала на трикотажной фабрике, благодаря чему и получила у нас комнату размером два на три метра. Это, несомненно, была самая маленькая комната во всем доме. Там едва помещались железная кровать, стол, часть которого занимал большой телевизор, и два стула.
Тем не менее, каждый вечер в этой крошечной клетушке собирались люди – передачу, или фильм по телевизору посмотреть, просто парой слов перекинуться, в общем, душой отойти. Потому что, сколько не пытаюсь, не могу я вспомнить более приветливого и доброжелательного человека, чем наша соседка Ламара. Ей непостижимым образом удавалось жить так, что рядом всем бывало хорошо. Она, например, как никто другой, умела мирить людей. Узнавала, например, что утром поцапались две соседки из-за бельевой веревки, натянутой через двор, или лужи на общей кухне, и вечером звала обеих к себе. В особо сложных случаях даже стол какой-никакой накрывала. И ни разу не бывало такого, чтобы соседки уходили от нее, не будучи вполне довольными друг другом.
У тети Нади комната была тоже маленькая, но все-таки побольше. Там стоял даже внушительного вида платяной шкаф. Но к ней приходили редко, ненадолго, и только в тех в случаях, если нельзя было не прийти. Например, когда всем двором собирали деньги, чтобы заплатить за электроэнергию, которая расходовалась на общую лампочку в подворотне. Тетя Надя вообще отличалась редкой замкнутостью. А еще - крутостью нрава, которую в полной мере испытывали на себе мы, росшая во дворе детвора.
Двор был очень небольшим, и, когда мы устраивали там футбольные матчи, самым уязвимым объектом оказывалась, естественно, застекленная веранда. Однажды во время игры пущенный кем-то со всей силы мяч угодил, нет, не в стекло, слава тебе, Господи, а в распахнутое по случаю теплой погоды окно веранды и запрыгал прямо перед дверью, ведущей в комнату тети Нади. Та выскочила с ножом в руках, схватила мяч и принялась резать его, крича при этом в наш адрес не очень лестные слова, среди которых «паршивцы» и «паразиты» были самыми безобидными. «Никогда, - кричала она, - из вас не получатся ни Пеле, ни Гарринча, ни Стрельцов, ни Миша Месхи... У вас у всех ноги чугунные и глаза косые! Из вас вообще никогда ничего не получится, кроме докторов и инженеров!». «Подожди, Надя, - остановила ее вышедшая на шум Ламара. – Посмотри на этих детей. Разве можно их так проклинать?!». И она увела разбушевавшуюся соседку к себе. На следующий день тетя Надя подарила нам новый мяч вместо безнадежно изрезанного накануне, взяв с нас, правда, честное октябрятское слово, что мы постараемся больше не попадать ей в окно.
Ламара вообще была единственной, с кем тетя Надя общалась не только по необходимости. Время от времени она даже приглашала соседку к себе на чашку кофе, на что Ламара всегда охотно соглашалсь, хоть и не особенно любила этот напиток. А дело было в том, что ритуал у тети Нади включал в себя непременное гадание на кофейной гуще. А Ламаре ох как нужно бывало почаще слышать, что брат, которого она искала уже много лет, в конце концов, обязательно найдется.
Однажды он действительно появился у нас во дворе, большой, сильный, надежный и почти такой же веселый, как Ламара. Он приехал из деревни в горах, нагруженный множеством сумок, полных всякими домашними разносолами. Случилось это летом. И слава Богу, потому что стол, к которому, естественно, был приглашен весь двор, накрыли прямо под открытым небом. «Люди добрые, - сказал брат в разгар веселья, обращаясь ко всем присутствовавшим, - спасибо вам за то, что сестру мою не обижали, что были ей ближе иных родственников. До конца жизни не забуду вашей доброты. Теперь же, извините, но я должен забрать ее к себе. Хватит ей дышать грязным городским воздухом, на фабрике каждый день надрываться и есть на обед консервы. Пусть поживет как человек». Оказывается, у брата в деревне было большое налаженное хозяйство и была хорошая, дружная семья, в которой росли сын и дочь.
И на следующий день Ламара действительно уехала с ним в деревню, очень рано утром, избежав, тем самым, долгих проводов, а значит, и лишних слез. Но через несколько дней вместе с ним же вернулась, потому что отпускать ее одну в дорогу длинную, конечно же, было нельзя. «Не понравилось ей у нас. Домой, говорит, хочу, в город этот ваш. Как тут вообще люди живут, понять не могу. Развернуться негде», - бубнил брат довольно громко, потому что тихо говорить он не умел. И казалось, что ему действительно тесно и на нашей не очень большой, всего в двадцать домов, улице, и у нас во дворе, и конечно, в крошечной коморке Ламары. А та, словно оправдываясь, объясняла, что – ничего подобного, ей у брата в деревне очень даже понравилось, и жена у него замечательная, и детей она сразу полюбила, только дома все-таки как-то привычнее. И, если подумать, так будет даже лучше. Можно друг к другу в гости ездить. А когда дети подрастут, они, может быть, захотят приехать в город учиться, и им будет, где здесь жить.
Так с тех пор у них и повелось. В течение года брат время от времени появлялся у нас во дворе, иногда один, а то и со всей своей семьей. А летом, когда Ламара брала на фабрике отпуск, он забирал ее в деревню. От приглашения на кофе к тете Наде Ламара по-прежнему не отказывалась. Теперь ей надо было слышать, что она обязательно когда-нибудь получит отдельную квартиру, которую ей обещали на фабрике. Это стало для нее чрезвычайно важно. Потому что, когда она была одна, ей и в ее комнатушке было очень даже неплохо. Но теперь у нее есть родные. А это уже совсем другое дело. Вдруг племянник с племянницей действительно приедут в город учиться. Им же нужны здесь нормальные условия.
Ламаре дали квартиру, когда проклятие тети Нади многолетней давности понемногу начало сбываться, то есть, когда мы, вчерашние пацаны, стали студентами. Это был уже новый, практически – взрослый, статус, а значит, и особая ответственность. Мы активно участвовали в процессе переезда Ламары. Благо, и ее саму, и весь ее скарб удалось перевезти за одну ходку на «Москвиче» дяди Павлика, единственного, у кого в нашем дворе в те годы была машина. Однокомнатная квартира в новом доме казалась по сравнению с прежней комнатушкой хоромами. Но Ламара выглядела в ней растерянной и, вопреки обыкновению, грустной. Она даже сказала что-то в том духе, что, когда мы уйдем, ей будет не так-то просто привыкать к новому жилищу, где нет общей кухни и общей застекленной веранды. Мы оставались у Ламары допоздна. Но, в конце концов, конечно, ушли. И, придя домой, увидели, что у тети Нади, которая не поехала смотреть новую квартиру бывшей соседки по причине плохого самочувствия, несмотря на очень позднее время, горел свет, чего раньше она, всегда строго соблюдавшая режим, никогда не допускала.
А через некоторое время наша соседка слегла не на шутку и, как сказал осмотревший ее Гия, скорее всего, окончательно. Потому что, объяснил он, болезнь тети Нади называется старостью, и лекарства от нее пока не придумали. Ему можно было верить, потому что, как и предрекала тетя Надя, он закончил-таки медицинский институт и стал врачом, очень, говорят, хорошим. А соседка болела долго, почти год, в течение которого Гия, надо отдать ему должное, делал все, что мог, чтобы как-то облегчить ее состояние. Ближе к концу тетя Наде попросила привезти к ней Ламару. Чтобы попрощаться.
Ламару мы застали сильно постаревшей и тоже нездоровой. Она уже не работала на фабрике. И не только не выходила из дому, но и по дому передвигалась с трудом. Вообще, была настолько слабой, что, если бы не племянница, которая училась в Тбилиси в институте и жила с ней, нашей бывшей соседке и стакана воды некому было бы принести. Ехать навестить тетю Надю Ламара, тем не менее, согласилась, и мы помогли ей спуститься со второго этажа и дойти до машины.
А оказавшись вместе, прежние соседки, давно не видевшиеся друг с другом, вроде как бы и помолодели. У Ламары глаза загорелись, как в прежне времена, да и тетя Надя немного оживела. Они пустились в долгие воспоминания, в основном, хорошие, потому что обо всем, даже о грустном, теперь вспоминали хорошо. «А скажи, Надя, славную мы с тобой здесь жизнь прожили»,- обронила Ламара, когда в разговоре наступила пауза. И всем нам, глядя на них, трудно было с этим не согласиться.