Осень вступила в свои права. Деревья стояли в разноцветном уборе. Прохладный воздух был прозрачен и неподвижен. Мелкий гравий дорожки слегка поскрипывал при каждом шаге.
Ощущение чьего-то присутствия заставило отшагнуть в сторону и развернуться.
На фоне жёлто-красной листвы придорожного кустарника возник силуэт командира разведроты.
- Здрав… желаю! Разрешите обратиться? – лихо вскинув руку к козырьку, не слишком громко, но и не тихо проговорил он.
- Здравствуй, Ваня. Ты, что подкрадываешься? Что случилось? – улыбаюсь ему в ответ и протягиваю руку.
- Простите, привычка, – слегка смешавшись и крепко пожимая протянутую руку, Ваня, чтобы снять неловкость, тоже улыбнулся.
– Скажите, а, правда, что Вы можете достать кумыс? – уже обычным голосом добавил он.
- На что тебе кумыс, ты вон и так мальчиш-крепыш, кровь с молоком? – подначиваю я в ответ.
- Да, не, не мне это… Айболит вон, Маше выписал, говорит, что в её положении это полезно…, – всё ещё смущаясь, проговорил Ваня.
- А-а-а, вон оно что… - понимающе киваю, – а кто сказал-то тебе? – Пристально смотрю на него, от чего глаза у Вани вначале шевельнулись влево, потом вправо, а затем его взгляд стал скучающим и двинулся куда-то вверх, как будто он хотел что-то рассмотреть у меня над головой.
– Ладно, не говори…, а Петрович своё получит, – добавляю грозным голосом, от чего фигура Вани враз потеряла лихую выправку, и он уныло проговорил, – ну, вот, говорил же я ему, чтобы сам шёл…, что Вы узнаете, а он…, – и Ваня обречённо махнул рукой.
- Не переживай, ты, так… - замечаю примирительно – у нас с Петровичем свои счёты и ты здесь ни причём. До субботы дело терпит? - интересуюсь уже деловито.
- Терпит, терпит… - радостно заторопился Ваня, - только у меня это…, того… - опять замялся он.
- Ваня, чего… того? Я тебя не узнаю… - с удивлением переспрашиваю, опять засмущавшегося командира разведроты.
- Ну, в общем, машина…, ну…, не на ходу – явно пытаясь о чём-то умолчать, Ваня тянул резину.
- Та-а-а-к, хорошо, пойдёшь к зампотеху, скажешь я разрешил и возьмёшь ключи от моей. Её уже должны были обслужить. А в субботу, сразу после развода, ко мне…. Да, оденься в гражданское. Только смотри, ты за рулём туда и обратно, поэтому ни капли…. Понял меня? – Ванино смущение улетучилось «как с белых яблонь дым» и радостно сверкая глазами, он приобрёл привычный вид бравого и подтянутого вояки. Его рука лихо взлетела козырьку, и он исчез также неожиданно, как и появился. Только на том месте, где он стоял, ещё висело в воздухе его радостное «Есть!»
Машину Ваня водил уверенно и мастерски, поэтому, несмотря на довольно загруженную дорогу и неблизкое расстояние, часа через три асфальтовая лента влетела в знакомую широкую липовую аллею, а за окном в глубине замелькали низкие постройки конюшен.
Возле невысокого белого домика с толстенными, едва ли не в метр толщиной, стенами мы остановились. На стене синяя табличка - «Ветчасть».
Старинная дверь из дубовых досок с трудом подалась, и мы оказались в тёмном, тесном тамбуре. Нащупав в темноте вторую дверь, я постучал кулаком. За дверью раздался какой-то шум, потом что-то упало, и знакомый голос чертыхнулся. Постучать второй раз я не успел. Дверь неожиданно распахнулась, и в лицо ударил яркий свет. В проёме, во всю его ширину, громоздилась знакомая коренастая фигура. В нос ударил резкий запах камфары, ихтиоловой мази, флюида и ещё чего-то.
- О-о-о…, здорово, Отступник! - загудела фигура знакомым баском, а рыжая, с трёхдневной щетиной, физиономия, венчающая эту фигуру, прищурилась и ухмыльнулась знакомой весёлой ухмылкой. Лапищи, с короткими толстыми пальцами, раздвинулись и, обхватив за плечи, сдавили, что есть силы.
- Да, тише, ты, Лазарь! – освоившись при ярком свете и с трудом выбираясь из цепких объятий, говорю, еле переводя дух.
- Что, Отступник, размяк, разнежился… на командирских-то харчах? А всё одно, нюх не потерял, как всегда, на выпивку с закуской вовремя появляешься, – продолжал басить Лазарь, переставляя что-то в одном из стеклянных шкафов, бесчисленное множество которых теснилось вдоль стен.
Тут я понял, наконец, чем это ещё так пахло у Лазаря в каморке. В углу, на газовом двухкомфорочном таганке стояла и парила большая кастрюля, из которой торчали лапы каких-то птиц, а на полу валялся пластиковый, прозрачный мешок, набитый мокрыми перьями.
- Лазарь, ты, что соседский курятник разорил? Или мзду начал брать с бедных селян? – пытаюсь подначить рыжего великана, но его басок из глубины стеклянного ящика продолжает ухать совершенно невозмутимо.
- Да, не, это я на охоту сходил, вальдшнепов, нащёлкал.
- Ты же не охотник, Лазарь, да и перья у твоих вальдшнепов какие-то, того… - пытаюсь развить тему, с некоторым удивлением разглядывая пакет с перьями. Но тут, Лазарь, наконец, выбрался из стеклянного ящика, и бережно прижимая к груди сосуд литра на два с притёртой пробкой, двинулся к нам.
- О, Отступник, да, ты не один! Во, здорово, втроём всегда веселее! А кто это? – зачастил Лазарь весело, наконец, заметив Ваню, который молча в изумлении, наблюдал за происходящим.
- Да, ты же слова не даёшь вставить, - оправдываюсь я – помощник это мой, а сегодня он за рулём, – добавляю я быстро, заодно повышая Ваню в звании. Но провести Лазаря трудно, если вообще возможно.
- Здорово, разведка! – басит он и протягивает Ване свою лапищу, а другой продолжает крепко прижимать к груди стеклянную бутыль, на боку которой фиолетовым восковым карандашом написано заветное це два аш пять оаш.
Через мгновение Лазарь выставил на стол три аптечных мерных рюмки зелёного стекла, которые в его хозяйстве заменяли гостевой сервиз. Откуда-то из глубины какого-то древнего шкафчика появилась банка с солёными огурцами и тарелка с домашним хлебом. Дальше последовало блюдце с початым кругляшом домашнего масла, на котором выступили слезинки влаги и миска дымящейся картошки. Лазарь разошёлся не на шутку.
Салатница с нарезанным фиолетовым луком дополнила картину. Критическим взглядом, окинув получившийся натюрморт, Лазарь, нырнул за какую-то дверь, и через минуту на столе уже стояла огромная сковорода, на которой скворчали и брызгались горячим маслом зажаренные птичьи тушки.
- Слушай, Лазарь, чего-то мне это блюдо напоминает…, только вот не помню что, - проговорил я с сомнением в голосе.
- Обед оно тебе напоминает, вот чего, - сказал Лазарь, как отрезал и выразительно посмотрел на меня, - ну, что стоите…, в ногах правды нету, рассаживайтесь.
По примеру Лазаря, мы уселись на тяжеленные дубовые табуреты. Ловко, не пролив ни капли, Лазарь наполнил зелёные рюмки и, подняв свою, прогудел: «За встречу!» Услышав в ответ традиционное «Будем!» он лихо опрокинул стаканчик и деловито закусил хрустящим огурцом с луком. Увидев, что мы не очень налегаем на закуску, он прогудел голосом строгого наставника: «Вы, это, закусочкой-то не манкируйте – это вам не какой-нибудь шнапс, а чистейший спиритус вини. Я не разбавляю, как некоторые». Лазарь, очевидно, вспомнил кого-то и осуждающе нахмурился.
Вторая пошла под тост: «Шоб наши кони грому не боялись!» Постепенно оживление улеглось, и началась неспешная беседа. Только Ваня помалкивал, пытаясь расправиться с жареной птичкой. Периодически трапеза перемежалась возгласами «Слушай…», «А помнишь…», «Вот когда мы…». После третьей, Лазарь, перехватив мой взгляд, перестал мне наливать и начал усиленно потчевать Ваню.
Где-то между шестой и седьмой дверь распахнулась, и в помещение ввалился мужичок в растоптанных кирзачах, кепке набекрень и засаленном ватнике.
- Дохтур, дохтур, там это…, того, кобыла, кажись, подыхает. Ну, эта молодая из латвийских…. Колики у неё, кажись…, - затарахтел он хрипловатым голосом.
- Кажись, кажись…, - передразнил его Лазарь, - а ты где был? Меньше бы водки жрал, глядишь, и кони были бы целее, - добавил он грубо и закончил, как отрезал, – не видишь, люди у меня.
- Так это, дохтур, как же это…, подохнет кобыла-то, - почти захныкал мужичок, - а водовки не…, уже четвёртый месяц в рот не беру, как ты сказал…, пойди, глянь-то на кобылу-то, - мужичок умоляюще сложил руки на груди.
- Ну, ладно, не кисни, - сжалился Лазарь и потянул на свои широченные плечи синий халат необъятного размера.
Отказавшись от предложения Лазаря подождать его в лазарете, мы живописной группой направились к конюшне. Мужичок вприпрыжку двигался впереди и пытался на ходу что-то объяснить Лазарю. Как оказалось, в этой конюшне как раз и содержались те самые кобылы латвийской упряжной породы, из молока которых и делали кумыс.
Пол огромного бетонного сарая был застелен толстым слоем соломы, а вдоль по стенам были прикреплены ясли для сена и автопоилки. Конюшня была пуста, только посередине на соломе неподвижно лежала лошадь. Из-за своей соловой масти она почти сливалась с соломой и, если бы не более тёмный «ремень» на спине, её можно было бы и не заметить.
Дыхание лошади было очень редким и прерывистым, глаза закатились и подёрнулись характерной белесой дымкой – это была агония. Лазарь выругался и погрозил конюху кулаком, отчего тот сжался и сделался ещё меньше.
- Ты бы ещё завтра пришёл…, где тебя носило-то…, конец кобыле. Тьфу, ты…, - раздражённо хмыкнул Лазарь, хлопая себя по карманам, - ланцет забыл. Надо бы прирезать, а то и зверинец не примет, если подохнет. Та-а-к…, - он оглянулся вокруг в поисках чего-то.
В углу конюшни стоял железный станок, в котором кузнец фиксирует лошадей, когда надо обрезать копыта. Лазарь направился к нему и вытащил из него перекладину – трёхдюймовую трубу, примерно, с метр длиной. Мы с некоторым удивлением наблюдали за ним.
Подойдя к кобыле со стороны головы, Лазарь, размахнувшись с плеча, ударил кобылу трубой по лбу. Это было слишком даже для меня, и я крикнул: «Лазарь, ты чё, обалдел?»
- Да, ладно вам, неженки…, это ж наркоз, чтобы не мучилась, - попробовал он нас утешить, но получилось не очень убедительно, - так…, я пошёл за ланцетом, - и он двинулся к воротам.
Мы с Ваней, потрясённые увиденным, поплелись следом. Расстроенный и безмолвный конюх остался возле лошади. В воздухе повисло гнетущее молчание. Хмель куда-то улетучился.
Когда от конюшни нас отделяло уже метров двадцать, из ворот выбежал мужичок и, затопав своими кирзачами, завопил: «Дохтур…, дохтур…!» Лазарь не поворачиваясь, буркнул в ответ: «Отстань, сказал же, за ланцетом иду…». Однако мужичок не унимался: «Дохтур, не надо ничо…, сюда иди…», - и призывно махал рукой.
Лазарь нехотя развернулся и медленно двинулся назад, мы последовали за ним. Когда мы вошли в конюшню, то не поверили своим глазам. Посередине стояла та самая кобыла и безмятежно выбирала что-то в соломе, а мужичок приплясывал вприсядку вокруг неё. Челюсть у Вани отвисла, а Лазарь двинулся к кобыле, на ходу вытаскивая из бездонного кармана стетоскоп.
В полной тишине он минут пятнадцать осматривал и ощупывал лошадь, прикладывая стетоскоп к разным местам её необъятного живота. Наконец, он закончил и вынес вердикт: «Жить будет!» Нашему изумлению не было предела.
- Всё, Лазарь, готовь академическую статью, название я придумал – «К вопросу о лечении желудочных колик у лошадей упряжной породы трёхдюймовой трубой…», - съязвил я и тут же пожалел об этом. Лечение лошадей – это была любимая тема Лазаря. В общем, в ближайший час мы выслушали целую лекцию о том, как цыгане, ещё в старину, похожим способом лечили хромоту у лошадей….
Когда тема иссякла, а Ваня, ссылаясь вначале на меня, а потом на свою Марию, которая его непременно убьёт и именно трубой по голове, уже совсем наотрез отказался поднять ещё стаканчик, Лазарь, наконец, поинтересовался: «А вы чё тогда приехали? Пить не пьёте, закусываете кое-как…». На его лице появилось выражение обиды, как у ребенка, у которого отняли любимую игрушку.
- Да, ладно, Лазарь – не сердись, мы же по живому весу меньше тебя. Вот и пьём меньше, - пытаюсь перевести всё в шутку. Но Лазарь не сдаётся.
- Вы мне тут вола не крутите, умники, выкладывайте. А то, вишь, ночевать они не будут, и не наливай им больше…, тоже мне друзья называется, - жёлтые тигриные глаза медленно переходили с меня на Ваню и потом обратно на меня.
Пришлось сдаваться и рассказывать про Айболита, Марию и кумыс.
Лазарь примиряюще хмыкнул: «Ну, так бы сразу и сказали, а то темнят, темнят…, ну, ещё по одной, а тогда пойдём за кумысом. Они как раз ща смену сдают». Мы дружно выпили и засобирались. Ваню изрядно пошатывало, а Лазарю было хоть бы что.
Время было послеобеденное и осеннее солнце, хотя и яркое, но низкое и холодное склонялось к закату. Наступал прохладный осенний вечер. Дойдя до угла, Лазарь свернул с главной дороги и, призывно махнув нам рукой, прогудел: «Давай за мной, здесь ближе…».
Мы оказались на задворках лазарета, здание которого примыкало к крытой площадке тока, на которой высились огромные кучи зерна. Рядом с одной из крайних куч стояла какая-то конструкция, сплошь затянутая в сеть с мелкой ячеёй. Часть этой сети, лежащая живописным холмиком, шевелилась. Меня начали терзать смутные сомнения, где-то я уже это видел.
Неожиданно Лазарь остановился и Ваня, пошатнувшись, еле притормозил, чтобы не натолкнуться на него.
- О, разведка, - прогудел, ухмыляясь, Лазарь, - иди…, чего покажу, - его рожа с тигриными глазами раздвинулась в хитрой ухмылке. Своей лапищей он легко развернул Ваню в сторону шевелящегося холмика сетки. И тут я всё понял, я вспомнил, где я это уже видел, и почему мне показались странными перья ощипанных птиц…, но было уже поздно.
Коварно ухмыляясь, Лазарь подталкивал Ваню к шевелящейся сетке.
- Иди, иди…, разведка, погляди на мои охотничьи угодья и моих вальдшнепов. Такого больше нигде не увидишь, - и Лазарь заухал довольным баском.
Ничего не подозревающий Ваня, улыбаясь добродушной пьяноватой улыбкой, пошатываясь, подошёл к сетке и остановился. И тут Лазарь проделал свой главный фокус, неуловимым движением он выхватил из-под сетки какой-то хлопающий крыльями комок перьев, так что сразу было и не понять, что это такое. Но через мгновенье перед изумлёнными глазами Вани оказалась пара обычных сизарей, которую Лазарь прочно держал за лапы.
- Во, гляди, какие толстые и упитанные. Ну, как, нравятся? – и Лазарь ткнул голубей Ване под нос.
- Ну, так…, ничего…, красивые…, - слегка растерявшись, протянул Ваня.
- Гы-гы-гы…, га-га-га…, красивые, - передразнил его Лазарь со смехом, - ну, ты, даёшь разведка – это же не бабы. Я говорю, нравятся жареные-то? – и Лазарь весело хлопнул Ваню по плечу от чего тот слегка пошатнулся.
Тут до Вани, наконец-то, дошло. Он слегка переменился в лице, побледнел, и его рука машинально потянулась к груди и выше к горлу.
- Э-э-э, ты чего это, разведка, - Лазарь заметил странные движения Вани, бросил голубей обратно под сетку и ловко выхватил из-за пазухи небольшую плоскую фляжку.
- Отступник, ты кого привёз, как же с ним в рейды ходить…, - не замолкая ни на секунду, Лазарь щелчком откинул крышку фляжки и почти насильно вставил её горлышко Ване в рот. Тот судорожно сделал пару глотков, закашлялся и замахал рукой, что, мол, хватит и ему уже лучше.
- Во, даёт…, подумаешь голуби, та же курица, только маленькая, - не переставал удивляться Лазарь.
- Ну, мясо слегка не такое, и чего, чего так переживать-то, я говорю…, - и он вопросительно развёл руками.
Мясо голубя действительно мало чем отличается от куриного, разве только тем, что при варке оно становится откровенно синего цвета и, чтобы скрыть это его надо довольно сильно обжарить, лучше в каком-нибудь соусе. А так вполне съедобно. Хотя с непривычки могут быть неожиданности.
Потом был кумыс и прощальное застолье…. Под конец выпили за дружбу, потом прощальную, за ней «на посошок», а после того как усадили в машину Ваню, едва передвигавшего ноги, но весёлого и со счастливой улыбкой, подняли ещё и «стременную».
Дорога была чиста и пустынна. Ровно дышал мотор. Над головой россыпью звёзд сиял Млечный путь…, и на заднем сидении крепко спал, с довольной улыбкой, командир разведроты, обнимая ящик кумыса….