РОЗОВОЕ
Куча лохмотьев лежала под деревом на чахлом городском газоне.
Черный снег уже давно растаял и тепло, разлитое в воздухе, наводило на мысль о том, что робким надеждам на лето суждено-таки сбыться.
Внезапно куча зашевелилась и выпустила из себя пушистый бочонок, который, переваливаясь на смешных коротких лапках, присел в сторонке справить нужду.
Бочонок зевнул, обнажив малюсенький розовый язычок, настолько розовый и чистый, что было не понятно: как он сохранился таким чистым там, в этой куче.
Куча пошевелилась еще раз и обнаружила лицо: сизо-черное, с бесформенным носом и распухшими губами, которые, расплывались, однако, в подобии нежной улыбки и, создавалось ощущение, что из мутных глаз, которые наблюдали из-под дерева за бочонком, изливались потоки теплого умиления. Бочонок неуклюже-старательно изобразил желание вильнуть шнурочком хвоста, но завалился на бок, чем еще более развеселил кучу…
Маленькая приличная девочка топала по тротуару, держась за поводок руки не менее приличной мамы. Вся в розовом с пушистыми волосами, похожая на весеннее облачко, она, увидев смешной бочонок, протянула к нему свою крошечную ладошку. Бочонок потянулся навстречу пуговичным мокрым носом.
- Давай, еще глистов понахватай! – одернула приличная мама.
Розовое облачко испуганно спрятало ладошку за спину.
Куча перевела лучи, струящейся доброты на девочку и, понимающе подмигнула.
Видимо,
у нее тоже
когда-то
была
МАМА…
Потом выдвинула из своих недр корявую черную руку и осторожно подхватила под теплое пузичко попытавшийся семенить за девочкой бочонок. Куча вернула его в свои недра, где, видимо, было тепло, хотя, скорее всего, не стерильно.
А розовая девочка еще долго оглядывалась потом, не поспевая переставлять ноги, вслед стремительно мчащейся куда-то очень приличной маме…
СЕРОЕ
После обеда почта открылась вовремя, но люди все равно были уже недовольные и уставшие. Очередь сразу сформировалась и превратилась в единую, враждебно настроенную, утомленную массу. Девушка-почтальон начала обслуживание.
Худая и сутулая, со слипшимися нездоровыми волосами в сером интерьере почтового отделения она производила впечатление послушницы. Образ нарушала только заколка-розочка, заставляющая металлом своей целесообразности не падать на глаза фатально бессильную челку.
Девушка автоматически вершила привычную ей работу. Очередь потихоньку рассасывалась. И чем меньше становилось людей, тем явственнее становилось звучание чистого голоса, который, доносился непонятно откуда, и продолжал звучать непонятно для чего, но, в итоге, вторил неясно трещавшему радио-хиту:
- Она хотела бы жить на Манхеттене…
и с Деми Мур делиться секретами…
Это напевала девушка-почтальон, перебирая худыми крючковатыми пальцами чужие заказные письма. Люди приходили и уходили по касательной. Из серого полумрака почтового отделения они вываливались по своим делам в духоту городского лета.
А девушка-почтальон продолжала работать. И что-то там напевать, думая о своем.
У нее оставалась впереди еще целая половина рабочего дня…
БЕЛОЕ
Собор монастыря возвышался над горой и, казалось, над всем расстилавшимся миром.
Облака туманом окутывали дорогу и, призывно, как маяки, сверкали сквозь них золоченые маковки.
С горы вид открывался еще более удивительный, совсем непривычный для замыленного городскими пейзажами взгляда. Воздух был прозрачным и, краски воспринимались особенно отчетливо и ярко: малахит елового леса перемежался окрест изумрудом травянистых проплешин.
Простор распахивался необычайный. Хотелось раскинуть руки и, казалось, что не взлететь будет уже не возможно. Тишина стояла такая, что слышен был даже остаточный гул в ушах от работающего всю дорогу автомобильного мотора.
Место было действительно благодатным, многострадальным и намоленным. Странным казался только раскинутый рядом с собором шатер, напоминающий летнюю эстраду, наспех сооруженную ко Дню Города.
Совершая обход монастыря, можно было отметить динамику шатерных изменений: появилась банальная арка из воздушных шаров и предсказуемый биотуалет. Интеллект порывался дать этому рациональное объяснение, но все стало понятным лишь после появления таксоподобной белой машины, которую суетливо начали украшать оставшимися шариками и сердечками. Стало ясно, что ожидается обряд венчания – один из красивейших в Христианской церкви.
Однако недоумение продолжало нарастать и достигло своего апогея, когда прибыл не менее дорогой автомобиль, выплюнувший из себя итальянского пошиба мафиози в сером костюме и шляпе, с бутафорскими усиками и автоматом Калашникова. За ним автомобиль покинули два лакированных негра в ливреях петровских времен.
Стали прибывать гости на особо статусных автомобилях. Их веселый гомон заполонил собой пространство. Кто-то курил, кто-то травил байки. Стало привычно суетно и пыльно.
Туман облаков рассеялся, и, отчетливо обозначилась дорога, уводящая вниз. По ней и унесся белый таксоподобный автомобиль с сердечками и шариками за счастливой парой брачующихся…
Теперь собор стал похож на декорацию. Монахи с умными печальными глазами, и крошечная девочка в черном платке, хмуро глядящая на солнце, и женщина, никак не решающаяся выпустить из рук уже сильно оплавившуюся свечу, - превратились в массовку.
Маяки погасли.
Жизнь потекла своим чередом…
ЧЕРНОЕ
На удивление с утра в автобусе не было давки. Счастливчики успели сесть и теперь наблюдали в окна, проезжающую мимо жизнь. Прочие обреченно болтались, держась за поручни, и, пытаясь храпеть, когда их просили «предать на абонементик».
Вошла очень худенькая молодая мама с двумя сыновьями-погодками удивительно на нее похожими. Они деловито захватили поручни и маму, пока та отсчитывала деньги. Этим они очень заинтересовали пожилую женщину, обнимавшую плотно набитый полиэтиленовый пакет, который покоился на ее солидных коленях:
-Растишь-вот, растишь для какой-то скотины. А она потом придет и будет командовать, - сочувственно попыталась она завязать разговор.
Худенькая мама вскинула на нее глаза и пожала плечами. Мальчики напряглись и заглянули маме в лицо, пытаясь оценить масштаб опасности.
-Хорошо, если сами командирами вырастут. А то ведь и че…
На остановке мама и мальчики вышли. Но пожилая женщина уже, видимо, пробудилась для утреннего общения с народом и углядела рядом новый объект: молоденькая девушка стояла рядом и держала за руку маленькую девочку в берете. Девочку поматывало при движении, но она почему-то держала свободную руку в кармане. Пожилая женщина вздохнула и встала:
-Садись-ка. Такие молодые пошли мамаши! Еще угробишь ребенка в автобусе-то…
-Да я не мама. Попросили соседку в садик отвезти, - стала оправдываться девушка, усаживая девочку на освободившееся место.
-Не мама? А че ж сами-то не могут отвезти? Родят, а воспитывать некогда.
Девочка уперлась ногами в переднее сиденье и стала разглядывать женщину исподлобья.
-Не надо так ногами пачкать. Как тебя зовут? Опусти ноги,- женщина сердито зашуршала пакетом.
-Катя, опусти ножки, - попыталась быть хорошей девушка.
-Не слушаешь? Воспитывать некому. Кто воспитывает-то?
-Мама и бабушка,- отчего-то смущенно произнесла девушка.
-Без отца, значит? Оно и понятно – балованная Катя. Привыкла командовать. Бабушкой командуешь дома, Катя? Опусти ноги, слышишь, говорю тебе? Я тебе место уступила, а ты, как свинья, пачкаешь тут все. Вставай тогда, я обратно сяду.
Катя совсем набычилась и уже сжала добела руками пуговку на плаще, но ноги упорно не убирала.
-Высадит тебя сейчас шофер. Опусти ноги. Почему не слушаешь? Вставай тогда. – но девочка не вставала и ноги опускать тоже не думала. Большая сердитая пожилая женщина, уязвленная напрасно израсходованной добротой, устало выдохнула:
-Вырастет черт знает что из такой Кати. Потом будут удивляться. А чего удивляться, когда взрослых людей такая малявка не слушает? Сколько лет тебе, Катя? Четыре? Пять?
Девочка сжала губы, а опекающая ее девушка, извиняясь, ответила:
-Три с половиной… У нее просто мама высокая… - и, подхватив Катю, облегченно выпорхнула на остановке.
Автобус замер и весь как-то озабоченно отвернулся в окна, боясь привлечь к себе освободившееся внимание. Но женщина спокойно заняла свое место, водрузила на колени пакет и, абсолютно молча, поехала далее.
Каждый думал свои мысли.
А девочка Катя, подпрыгивая на ходу, вела по дороге в детский сад свою симпатичную соседку.
ГОЛУБОЕ
Да, в это раз в театр, она пришла в смятении. Она не видела Его лет восемь. Последний раз она была на Его спектакле тоже одна. Был очень дорогой билет. Тогда это был еще подарок мужа. Теперь ни мужа, ни подарков…
Она нашла свое место на балконе, нашла удобный угол зрения и принялась изучать программку. Моноспектакль… Да, что-то и у Тебя, мой дорогой, не так. От хорошей жизни моноспектакли не играют.
Когда-то давным-давно (а может быть не так уж давно, просто она на себя наговаривает) она видела художественный фильм про немцев и партизан. И там, она впервые увидела безумной красоты юношу с глазами-маслинами. «А что, - подумала она тогда – кто мешает мне выйти замуж за такого? Никто. Вот дам себе слово – и выйду только за такого красавчика» Это только потом она поняла, что для жизни красавчики – не самое лучшее решение. Но, замечая Его на телеэкране, и отмечая, как он хорош профессионально, она благосклонно делала себе комплимент – да, она угадала в нем Божью искру.
И как-то так текла жизнь, и как-то так она урывками попадала на Его гастроли. И, каждый раз, выходила переполненная эмоциями, потому что – ни дать, ни взять – Он делал в этой жизни то, для чего был создан. И она была почти уверена, что Он не посторонний, что есть у нее с Ним какая-то связь (ведь не зря же он ей изредка снится, зачем бы сниться абсолютно постороннему?!). Хотя даже цветов она Ему никогда не дарила. Это было не в ее вкусе – пошлое стремление к сцене, где творит Кумир. Но ей казалось, что быть может где-то, совсем в другой жизни, они, возможно были близки и разговаривали душами…
Спектакль начался как всегда внезапно. Интригующе. Были хорошие декорации, дорогие, хотя и лаконичные костюмы, живая музыка. Все «натюрель» и «комильфо», так, как она любит.
В последнее время она перестала нравиться себе. Как-то неотвратимо надвигался возраст. Она, к сожалению, не имела ни времени, ни денег, чтобы дать ему должный отпор. Поэтому решила стареть «натюрель». Но сколько не говори мед – во рту слаще не станет. 40 лет – уже не «комильфо»…
И вот она решила подарить себе встречу с Ним. Как к стати оказались эти гастроли! Она смотрела на сцену и думала о своем. О том, что да – Он прав – у каждого есть свобода выбора, и каждый кроит судьбу себе по размеру, и каждый живет на своем корабле, но у кого-то это – утлая лодчонка, а у кого-то – атомный ледокол. Но кто может сказать – где человек более счастлив? Он счастлив там, где ему ничего не грозит, где корабль, скроен по размеру его мечты.
И тут Он снял шляпу. И она улыбнулась. Потому что с балкона, даже без бинокля, было отчетливо видно, что сквозь черную смоль его волос над ослепительно белым пальто, (таком белом, что просто не верилось, что премьера спектакля состоялась месяц (месяц!) назад) неумолимо просвечивала намечающаяся лысина.
Она перестала вникать в смысл Его пламенных монологов. Она уже не пыталась разгадать ребусы сотворенной Им сценографии. Она улыбалась одной мысли, которая смешила ее своей простотой и сокровенностью – она
вошла
в возраст,
когда даже мечты
становятся
лысыми…
Она долго аплодировала Ему вместе со всеми. Он выходил еще и еще раз на поклон. И ей уже не казалось, как восемь лет назад, что все время он смотрит где-то очень близко, возможно даже на нее. Да это было уже и не важно. Важным было то, что она приняла неотвратимость происходящего. И это ее забавляло.
ОРАНЖЕВОЕ
Начальник отдела логистики выглядел очень усталым.
Сегодня он вдруг резко ощутил у себя в печенках грузчиков, находящиеся в вечно измененном состоянии сознания; постоянные, необъяснимые недостачи, недоотгрузки, недополучения и прочие радости складской жизни. Его достал этот серый город, изо всех своих провинциальных амбиций тужащийся достичь столичного уровня. Этот монотонный дождь за пределами складской крепости…
В его стартовые 24 года, вроде бы жизнь прилично набирала обороты, и, впереди маячило радостное зарево карьерного роста; и был он столичным резидентом, брошенным на прорыв периферийного бизнеса, но, какая-то необъяснимая тоска сожрала сегодня его вместе с завоеваниями его жизни полностью, без остатка.
Он растер ладонями лицо и катнул стул от мерцающего таблицами монитора.
Из темного угла, заваленного кипами «особо секретных документов», донеслось шуршание и, на хозяина склада уставились два широко раскрытых янтарных глаза.
-Бля…– лицо начальника перекосила досада.
Две недели назад окотилась не весть когда прикормленная аборигенами кошка. В помете оказалось шесть головастиков, покрытых мокрой замшей. Решить их судьбу сразу никто не сумел, т.к. тощая Дуська умело скрывала приплод первую неделю, и все даже облегченно решили, что она свила себе гнездо на другом каком-нибудь складе. Но, однажды вечером, разбирая бумаги, начальник отдела логистики явно услышал за коробками шипение. Находясь в здравом уме и твердой памяти, он рационально решил, что на его складе рептилий быть не должно, и решительно исследовал источник шипения: им оказался скелет Дуськи, с лихорадочно сверкающими глазами, облепленный по животу жадно сосущими вампирятами разнообразных расцветок. Тогда, сраженный открывшейся картиной, он зачем-то налил кошке молока…
Теперь он неделю искал среди своих сотрудников садиста, способного шесть раз получить удовольствие от созерцания утопления живого существа. Но грузчики почему-то отказывались наотрез, кладовщики отстраненно пожимали плечами, а немногочисленные складские пэри, из женской солидарности, принялись откармливать Дуську с приплодом.
Сегодня он, как всегда, решил все сделать сам, но дел навалилось столько, что лишь в полночь он вспомнил о намеченном мероприятии, наткнувшись на круглый янтарь Дуськиных глаз.
Начальник отдела логистики встал и подошел к коробке. Карандашики хвостов дрожали перед Дуськиной мордой и мешали заглянуть Хозяину в глаза. Она начала вылизывать сначала приплод, потом себя, на всякий случай пытаясь продемонстрировать свою чистоплотность. Он потрепал ее по макушке и тяжело вздохнул. Пузатый лопоухий котенок ткнулся носом в большой палец Хозяина. Он сгреб его в ладонь и поднес к лицу. Под пальцами явственно ощущалось тиканье. Котенок беззвучно открывал рот, пытаясь мяукнуть, но видимо, кошки тоже не сразу начинают говорить. Дуська вскочила и лапами стала притягивать руку с котенком к себе, обнюхивая пальцы.
Хозяин принес ведро.
Дуську он застал с рыжим котенком в зубах. Присев от неожиданности, она тенью шмыгнула за вентиляционную трубу, куда решила перепрятать помет на всякий случай, уж что-то слишком много внимания Хозяин сегодня уделил ее потомству. В коробке осталась пара котят, не донесенных матерью до укрытия. Хозяин взял одного, Дуська метнулась, и утащила другого.
Хозяин присел с котенком на корточки над холодной бездной. Дуська уставилась на него из нового своего укрытия, не решаясь подойти, но, пытаясь хоть как-то повлиять на ситуацию жалобным мяуканьем.
Под пальцами снова затикало. Хозяин почувствовал явственный приступ тошноты. Он бросил котенка в коробку, вернулся к монитору, и застучал клавиатурой: «Котята со склада: оптом и в розницу. Выбор окраса и пола ограничен только вашей фантазией. Срочно. SOS!!!» Щелчком клавиши он отправил рассылку всем сотрудникам филиала. Так, для очистки совести…
…В квартире он появился далеко за полночь. Нехотя пожевал остывший ужин, угрюмо созерцая облупленные стены съемного жилища, и, очень недовольный собой и жизнью, нырнул под одеяло.
Там было тепло и, он с удовольствием уловил запах ждавшей его молодой женщины. Скользнул рукой под мягкий живот и прильнул всем телом:
-Привет…
-Что так поздно? – она повернулась к нему, спросонья подставляя пухлые губы.
-Дела, заяц…- поглаживая ее уютное тело, он почувствовал, что ей тоже хочется любви. «Хоть здесь все тип-топ», - подумал он, погружаясь в туман желания. Вихрь ощущений захватил его, унося за тридевять земель не только мрачные, но и любые мысли. Недовольство жизнью взорвалось яркими красками переживаний молодого здорового тела.
Но, видимо, день разочарований еще не кончился полночью. После корриды любви, его пассия, сладко прижавшись всем телом, тихо сказала:
-Ренат, я беременна…Что будем делать?
«Бля-я…», - только и возникло у него в голове. Но, как настоящий джигит, он справился с вновь захлестнувшей его досадой и максимально нейтральным тоном, на который только был способен, поинтересовался:
-Какой срок?
-Три месяца… Я боялась тебе говорить…
-Ладно, спи, утром поговорим, - на всякий случай он чмокнул ее в лоб и, нащупав на полу пачку сигарет, вышел на кухню подышать никотином.
За окном моросил все тот же дождь. Все так же монотонно стучал он по карнизам. Все тот же город лежал в его мокрой власти. Начальник отдела логистики раскурил сигарету и затянулся, выпустив мощную струю дыма в заоконную сырость. Эх, так бы выкурить все свои проблемы…
В голове мелькали картины одна слаще другой: кто он? Что он? По сути, лимита, высланная из Москвы, для якобы укрепления провинциального филиала. Где-то там, далеко, в залитом солнцем городе у него есть большая семья, которая никогда не примет всерьез эту, им разыгранную, партию. Да и не было у него никаких намерений к брачным играм!
Много еще чего разного, грязного и не очень, можно было насобирать в хаосе мыслей, заполнивших его голову, но как ни крути, надо было принимать решение. Нет, если не прет, так везде не прет. Он щелчком послал окурок в вечность и захлопнул форточку.
Конечно, она не спала. Она лежала на кровати, свернувшись в маленький калачик, стремясь уменьшиться до размеров эмбриона, каждой клеточкой своего тела, пытаясь уловить его настроение. Когда он лег, она обхватила его ладонь и засунула себе под живот. Там было как всегда тепло, мягко и уютно. И он ощутил опять это тиканье. Как будто опять в ладони беззвучно открывал рот пузатый лопоухий котенок.
Он вздохнул, и свободной рукой погладил ее рыжие волосы:
-Завтра поговорим…
И честно попытался уснуть. И она тоже честно попыталась.
И честно всю ночь через мокрое стекло желтым Дуськиным глазом смотрела в их комнату луна. А счастливая Дуська на складе за вентиляционной трубой вылизывала розовым языком своих тепло тикающих котят.
КРАСНОЕ
Это была железнодорожная станция причерноморского курортного городка. Вся толпа ожидала вечернюю электричку из Сочи. Хотя какая там толпа, человек 30 сидели по периметру квадратного сооружения и вяло млели от жары.
Женщины пытались обмахиваться только что купленными периодическими изданиями. Мужчины стойко пили забывшее, когда оно было холодным, пиво. Сморенные солнцем дети сидели, уткнувшись лбами в жаркое материнское тело, уныло покачивая недостающими до пола ногами. Два смуглых темноволосых молодых человека пытались затеять вечерний многообещающий флирт со стайкой юных пляжниц.
В это время на середину квадратного сооружения вышла довольно рослая дворняжка рыже-черного окраса, сопровождаемая кавалером. Вид у них был бомжеватый и вольный. Остановившись в нужном для нее месте, самка задумчивым взглядом уставилась в даль железнодорожного полотна. Ее спутник начал совершать попытки явно сексуального характера. Но вот беда – роста он был вдвое меньшего, нежели объект его желания. Он подпрыгивал и подпрыгивал, а результат все оставался недостижимым. Самка, остававшаяся внешне безучастной к потугам своего кавалера, благосклонно прилегла, но теперь объект желаний оказался слишком низко, и, как бы он не приседал, грязно-белый маленький кобель, как бы он не пытался изловчиться, он никак не мог попасть в нужное ему место.
До электрички оставалось еще минут двадцать…
-Мама, а что собачки делают? – нашелся, конечно, пытливый детский ум.
-Играют, - попыталась замять тему молодая мамаша.
Народ, пряча смущение, был вынужден вновь и вновь наблюдать за попытками собачьей пары достичь удовольствия. Молодежь начала хихикать, обсуждая процесс. Дамы постарше перестали обмахиваться и стали нервно листать свои журналы. Мужик, сидевший справа от меня, чуть слышно сквозь зубы сказал:
-Ну, давай уже…
Женщина слева, полулежавшая на коленях у читающего газету мужа, начала рассеянно водить пальцами по его голени.
Уйти с перрона никуда было невозможно. Жара распекала зелень, пряный запах разнотравья, сдобренный соленой влагой, делал воздух густым и терпким, в траве сходили с ума кузнечики. Разогретые солнцем тела становились ленивыми. Мысли текли вязко.
Отчего-то никто не догадался, что собак можно просто прогнать.
Вдали показалась электричка. Народ начал отлеплять свои тела от мест посадки. Дворняжка раздраженно рявкнула на своего незадачливого кавалера и трусцой побежала от насыпи в придорожные кусты. Народ приступил к штурму электропоезда.
- Как думаешь получится у них? – я оглянулась.
Это был мужчина, сидевший от меня справа, в глазах его прыгали два знойных чертенка.
- Вряд ли, - сказала я, и пожалела о том, что уже сегодня ночью мой поезд умчит меня в в мой Тьмутараканск.
ЖЕЛТОЕ
Старуха чувствовала себя плохо этой весной. Незнамо как пережила зиму. Очень не хотелось, чтобы могильщики матерились, копая ей последний приют…
Каждый вечер перед сном она молилась, чтобы не сегодня, и, открывая утром глаза, благодарила Бога за то, что была услышана.
Подойдя к окну, она взглянула не неприглядную картину ранней городской весны: черный ноздреватый снег с кучками собачьих фекалий и кусками унесенного ветром с помойки мусора. Она давно не выходила из дома, боялась упасть на улице. Продукты заносила сердобольная пьющая соседка, за что ей раз в неделю полагался шкалик. Иногда заходили другие пожилые соседки. Но старуха их никогда ни о чем не просила и тяготилась этими визитами, потому что ей все чаще требовался отдых и сон.
Она открыла холодильник, чтобы разогреть себе на завтрак вчерашний ужин, наклонилась и внезапно отдернула руку. Потом долго смотрела на кастрюлю. Сходила в комнату за очками. Нет, сомнений не было, на крышке кастрюли сидела желтая бабочка…
Старуха протянула к ней дрожащий, изуродованный полиартритом палец. Бабочка недовольно пошевелила усикам и, цепко перебирая лапками, деловито взобралась на предложенное средство передвижения. Старуха, затаив дыхание, перенесла ее через кухню на единственно сохранившийся в доме цветок, сиротливо стоявший на пустом подоконнике.
Это была фиалка. Когда она цвела последний раз, не помнила даже Старуха. Возможно, фиалка была такая же древняя, как и она сама, а в таком возрасте уже не тратят силы на легкомысленное цветение. Но бабочка не отказалась от нового места обитания и охотно перебралась на бархатный зеленый лист.
Старуха села на табурет и, склонив голову на ладонь, стала рассматривать гостью. Глаза ее, увеличенные линзами очков, были полны бесконечного детского удивления. Бабочка, как птичка на ветке, немного потопталась на листе, выбирая удобное положение, потом затихла и распустила крылья, пытаясь согреться в лучах скудного утреннего солнца. Улыбка собрала лицо Старухи в подобие сдувшегося воздушного шарика. «И откуда она только взялась? – думала Старуха – Чудо чудное…»
Потом она вспомнила, что забыла закрыть холодильник. Суетливо поспешила к агрегату. Осмотрела его еще раз, но более ничего необычного не отметила. Достала полбанки варенья. Размешала ложку сиропа с водой, пипеткой капнула себе на палец и протянула это угощение Желтой бабочке.
Бабочка вначале оставалась безучастной к проявлению заботы, но потом, опять затопталась на листе, лапками захватила старушачий палец, и неожиданно запустила в каплю морса свой свернутый хоботок. Развернула его внутри капли и начала с пониманием процесса посасывать жидкость. Причем капля действительно стала таять на глазах.
«Вот умница-то, - шептала Старуха, не спуская с бабочки взгляд,– Сама все знаешь. Кушать надо. Всю зиму зимовала. Надо теперь сил набираться …»
Бабочка почистила хоботок, свернула его аккуратненько и опять замерла на листе, расправив желтые крылья. Старуха села рядом и, совсем позабыв о том, что собиралась завтракать, разглядывала Желтую бабочку, думая о чем-то своем.
В дверь постучали, где-то очень низко, как будь-то бы ногой. Старуха очнулась от своих мыслей. Хриплый детский голос позвал: «Баб Маша! Ты встала уже?! Давай чай с вареньем будем пить??» Старуха заспешила к двери.
Это была Лиза, соседкина дочка. Так как мать ее злоупотребляла дружбой с зеленым змием, и дома девочке делать было нечего, она иногда заходила к бабе Маше погостить и чем-нибудь угоститься.
Старуха была одинокой и в благодарность матери за помощь по хозяйству она, порой через силу, привечала девочку. Та заходила к ней после детского сада по вечерам и утром по выходным. Общение это все чаще становилось Старухе в тягость, и иногда она, притворяясь, что спит, не подходила к двери. Но поступать так она позволяла себе не часто, потому что жалела девочку и не хотела, чтобы кто-то обидел беспризорного ребенка. Она всегда держала для нее в буфете на кухне пакет дешевых леденцов.
Лиза скинула на стул у двери грязную курточку, сбросила стоптанные боты, и по-свойски села на табурет за кухонным столом, излагая последние новости:
- Мамка опять пьяная храпит со вчерашнего. А дядя Миша у нас не ночевал сегодня. Есть-то утром я ничего не нашла. Вот и пришла к тебе чай пить, баба Маша. Я же сегодня в садик не иду. Мы с тобой с утра чай будем пить. У тебя сегодня булочек нет? Ну, давай тогда кашу. Я ее тоже съем. Гулять я не пошла с утра. Че говна месить, да?
Лиза общалась как всегда за двоих, пока Старуха разогревала на завтрак вчерашнюю кашу. Лизе она положила в кашу ложку варенья из банки. Девочка аккуратно съела вареничную серединку, а потом принялась и за кашу.
-А ты сегодня веселая, баба Маша. Улыбаешься. Тебе что ли пенсию добавили, да?
-Нет, Лизанька, у меня для тебя есть что-то интересное, - загадочно сообщила Старуха.
-Давай. Что? – девочка с готовностью слезла с табурета.
Старуха осторожно подвела ее к подоконнику: «Смотри, только не испугай…» Девочка долго молча смотрела на Желтое чудо, потом худеньким пальчиком показала на бабочку и шепотом спросила:
-Это че у тебя?
-Бабочка, - улыбнулась Старуха.
-А где ты ее взяла?
-Она сегодня утром родилась. У меня в холодильнике.
-Из чего? Из колбасы?
-Да нет, почему из колбасы? Осенью мне баба Валя привозила из сада овощи, наверное, там и гусеничку привезла…
-Специально?
-Да почему специально? – растерялась Старуха. Не по возрасту информированная по вопросам соседских взаимоотношений девочка часто ставила ее своими вопросами в тупик – Лизанька, а ты знаешь, как бабочки на свет появляются?
-Не-а. А ты знаешь?
-Пойдем, у меня где-то книжка такая была. Я тебе покажу…
Старуха увела девочку в комнату, там нашла какую-то книгу, долго отвечала на вопросы: а рыбы откуда на свет появляются? А мыши? А птички? А собаки? А дети откуда? На последнем вопросе Старуха совсем стушевалась и предложила пойти покормить бабочку.
Процесс кормления бабочки привел Лизу в совершеннейший восторг и она уверенно заявила:
-Ты мне ее подаришь.
-Нет, Лизанька, не подарю. Она у тебя погибнет.
-Погибнет – это помрет что ли? Почему? Ты мне варенья дашь – я ее тоже кормить буду.
-Кормить – это не главное. Надо заботиться о живых существах. А ты в садик уйдешь – кто о ней будет заботиться? Дядя Миша наступит на нее нечаянно. Пойдем, я тебе лучше конфетку дам.
Лиза согласилась на обмен желаний, но, отходя от бабочки, все-таки заметила:
-Повезло тебе, баба Маша. Тогда я каждый день к тебе буду приходить ее проведывать. Ты не спи долго.
Старуха улыбнулась. И вообще стала улыбаться чаще, как будто ей действительно «добавили пенсию». Иногда она стала улыбаться даже сама себе, своим мыслям. Вставая утром, она теперь заглядывалась на солнце, вздыхая от того, что опять его закрывают тучи, что так медленно тает снег, и что вообще время течет так медленно, и весна все никак не разыграется в полную силу. А совсем недавно ей так хотелось почти остановить течение времени.
Она теперь не включала по вечерам свет, чтобы бабочка ненароком не опалила себе у лампочки крылья, так что, чай с Лизой они пили в сумерках, а потом плотно закрывали дверь кухни, чтобы Желтая гостья не вылетела ненароком в неположенное место, где ее могли растоптать. Старуха даже стала лучше чувствовать себя. Как-то днем разгребла старье в рассохшемся серванте. Долго рассматривала фотографии. Потом нашла свою шкатулку с брошками-бусами и вечером сказала Лизе: «Когда я умру, эту шкатулку можешь забрать себе».
-А скоро ты умрешь? – живо поинтересовалась девочка – И почему ты умрешь? О тебе что ли никто не заботится?
Старуха вздохнула и погладила белую льняную головку.
На третий день бабочка внезапно отказалась от капли сиропа. Старуха запереживала. Долго ходила по квартире, думая какие-то мысли. Потом выглянула в окно, оценивая тротуар, пересчитала бумажки и монеты в кошеле и засобиралась на улицу.
Воздух, пропитанный влажностью таявшего снега и сопутствующими весне ароматами, закружил ей голову. Она немного постояла на крылечке с закрытыми глазами, позволив солнцу пригреть морщины на лице, а потом, осторожно опираясь на палочку, мелкими шажками двинулась в путь. Повернув за угол, она растерянно остановилась. Цель ее путешествия, как оказалось, отсутствовала на привычном месте.
-Мария Степановна! – окликнула ее соседка – Здравствуйте! Погулять вышли?
-Здравствуйте, Зиночка! Да вот в магазин вышла, а что-то не вижу его.
-Какой вам нужен-то?
-А цветочный был тут недалеко…
-Так он теперь в двух кварталах отсюда! Давно вы не выходили, Мария Степановна.
-А ближе-то нет ничего? – ахнула Старуха.
Соседка сообщила, что через два дома существует киоск, и Старуха решительно двинулась к своей цели. В киоске долго пыталась выведать у мятой продавщицы – какой цветок «самый нектарный»? В конце концов, та раздраженно спросила: «Ну – лилия, к примеру, нектарная, так вы ж все равно ее не купите – дорого! Да и вообще, бабушка, вам-то зачем нектар?» Старуха обиженно поджала губы и не стала посвящать плохо воспитанную женщину в свою тайну, а попросила понюхать гиацинт в горшочке. Аромат говорил о том, что цветок жив и, соответственно, обладает необходимыми соками. На нем она и остановила свой выбор. Немного посидела на лавочке, переводя дух, а потом двинулась в обратный путь.
Дома она бережно пересадила бабочку на гиацинт и долго сидела рядом, наблюдая за ее действиями. Но Желтая никак не реагировала на синий цветок, хотя дом быстро наполнился его ароматом. Позже Старуха увидела, что бабочка переползла обратно на бархатный лист фиалки. Она попыталась еще раз покормить бабочку сиропом, но та вдруг резко вспорхнула и стала беспорядочно летать по кухне, чем до смерти перепугала Старуху и она долго не могла унять сердцебиения.
Следующим вечером, когда Лиза пришла на чай, баба Маша долго не открывала. Поэтому Лиза справедливо поинтересовалась своим хриплым голосом:
-Ну ты че, баба Маша, спишь опять? Всю жизнь проспишь так. Ну че, как наша бабочка?
-Погибла бабочка, Лизанька…-тихо сказала Старуха и, зачесав гребнем, спутавшиеся седые волосы, зашаркала на кухню.
Лиза даже не стала раздеваться. Шмыгнула к цветку.
-Так вот же она сидит у тебя, - вопросительно глядя на Старуху, констатировала девочка.
-Сидит, детка. Да, сидит. Деревья, когда умирают, тоже не сразу падают.
-А откудова ты знаешь тогда, что она померла?..
-Глазки у нее почернели. Видишь? Рано она вылупилась. В холодильнике у меня не так холодно. Вот она и обманулась. Не дождалась весны…
-Че теперь делать с ней будем, баба Маша?
-Не знаю, Лизанька…
-Давай ее в цветке похороним?
-Похороним, детка… Только потом. Не сегодня. Ты возьми-ка конфетку, да я лягу пойду.
Нездоровится сегодня …
Девочка с готовностью взяла протянутую конфету и, натянув боты, перед уходом сказала:
-Да ты не переживай, баба Маша. Я тебе летом еще бабочек наловлю. Сто штук! Или тыщу…
Старуха погладила девочку по голове и протянула ей шкатулку. Девочка внимательно посмотрела на Старуху и отрицательно покачала головой:
-Не, баба Маша… Я к тебе завтра зайду. Ты только не спи, ладно?
В выходные Лиза с матерью шла из магазина и, проходя мимо лавочки у подъезда, обильно усыпанной соседками-пенсионерками, греющими свои бока, как пичуги на весеннем солнышке, она услышала, в полголоса брошенное им вслед: «Некому будет теперь их приваживать. Одну поила, другую – кормила. А померла – ни здрасьте, ни спасибо. Тьфу!» В подъезде она подергала, не совсем трезвую мать за рукав:
-Мам, а кто помер-то?
-Марьстепанна померла, - вздохнула мать, - Вчера увезли, - потом подумала и добавила - Кончилась, Лизуха, твоя лафа…
Покачиваясь, она долго копалась в замке. Что-то еще бормотала себе под нос. Лиза стояла и смотрела на бабы Машину дверь.
- У нее, значит, тоже глаза почернели… - сказала девочка, помолчав.
Но мать, не расслышала ее, как всегда, и вошла в квартиру. Лизе показалось, что дверь бабы Машиной квартиры приоткрыта. Она тихонько толкнула ручку и вошла в прихожую. В комнате, действительно кто-то был, слышно было, как двигали мебель, что-то перебирали, кто-то тихо разговаривал.
Лиза прошла в кухню. Открыла буфет, достала вазочку с конфетами, переложила содержимое себе в карман. Потом медленно подошла к окну. Встала рядом с фиалкой.
Бабочка сидела на листе. Рядом стоял завядший гиацинт. Форточка была открыта. Лиза осторожно пальчиком потрогала Желтую. Бабочка оставалась недвижимой. Лиза посмотрела на свой палец, на нем осталось пятнышко желтой пыльцы. Девочка еще раз посильнее тронула бабочку пальцем. И неожиданно - та вспорхнула и закружилась по комнате.
Комната была залита солнечным светом настолько, насколько это было возможно через давно не мытое стекло. С улицы через открытую форточку доносилось сумасшедшее воробьиное чириканье и монотонное биение о карниз сосулечьих капель. Бабочка неожиданно попала в струю свежего весеннего воздуха, и, как по взлетной полосе, легко и быстро выпорхнула в весеннее тепло.
Лиза, замерев, наблюдала за происходящим, и когда Желтая скрылась из вида, улыбнулась:
-Не совсем померла… значит…
Она посмотрела на свой желтый палец, и засунула руку в карман, где в ладошку сразу же липко попали, шуршащие дешевыми фантиками леденцы.
ЗЕЛЕНОЕ
Синим морозным вечером народ пытался скучковаться на троллейбусной остановке, чтобы единой живой массой ввалиться в подошедший транспорт и начать там отогреваться, прижимаясь к бокам соседей.
Но – то ли вечер был уже поздним, то ли морозец чуть более крепким - народу на остановке тусовалось не много. Какой-то подвыпивший гражданин пытался всех веселить, но люди только глубже прятали носы в шарфы, варежки и воротники. В троллейбус тоже ринулись все без азарта. Он казался полупустым, но - на удивление - довольно теплым.
Гражданин в шапке-ушанке, явно отметивший где-то начало грядущих выходных, завис возле сидения, где расположились мама с мальчиком, укутанным в широкий зеленый шарф так туго, что из-под надвинутой на нос шапки торчали только две румяные щеки.
- А почем нынче билетики? – громко поинтересовался гражданин.
- Дешево. Берите – не пожалеете, – с готовностью отозвалась скучавшая на своем месте кондукторша.
- У меня проблема последнее время, мать, - сказал гражданин, глядя, на вытащенную из кармана мелочь – зрение что ли теряю? Деньги плохо вижу. Вроде вот они были – и вот уже нет… - пробормотал он во след монетам, исчезающим в ловких руках кондукторши.
- Биноклю купите, - оптимистично посоветовала та, - или женитесь. Жена всегда деньги хорошо видит.
- Женитесь! От пацан, слыхал? – неожиданно обратился он к зеленому шарфику – Послушай женщину – и сделай наоборот. Я еще жить хочу, мать! А ты, пацан, маму слушаешь?
-Угу, - с готовностью ответил шарфик.
-Молодец. Маму надо слушать. Она у тебя красивая,- глаза гражданина сделались умно-печальными и, он многозначительно вздохнул.
Мама зеленого шарфика продолжала отрешенно разглядывать вечерние виды, проезжающего за окном зимнего города.
- А папка ваш маму слушает? – задал стратегический вопрос гражданин, желавший завязать общение.
- Не-а, у меня нет папы, - откровенно сдал семейные тайны мальчик и внимательно уставился на шапку-ушанку.
- Бывает, - слегка смутился гражданин – Да ты не дрейфь, пацан, мужиком расти. Будешь маму свою защищать по жизни…
-Угу, - логично согласился шарфик.
-Мама у тебя очень красивая – прямо Снегурочка. И гордая такая. Молчит, не разговаривает с нами…- закинул еще раз удочку гражданин.
-Да, не, она не гордая, - решил оправдать маму честный шарфик – Мы из садика едем. Она просто очень в туалет хочет…
Троллейбус наполнился спрятанными в воротники улыбками. Мама белой снегурочьей варежкой быстро подхватила зеленую варежку сына и на остановке выпорхнула в синь зимнего вечера.
-Бывает…- растерянно повторил им в след подвыпивший гражданин и с сожалением, в который раз, вздохнул.