Как Лёва и предполагал, никаких задачек Паша не решал. Он заперся в своей комнате и возился со стареньким приёмником. Правда, учебник и тетрадка лежали для отвода глаз на письменном столе.
У Штейна тоже была своя комната, хотя одновременно это была комната и его мамы, и брата, и даже бабушкина в дневные часы.
– ЗдорОво, – сказал Лёва другу, который пропустил его внутрь и закрыл дверь перед маминым носом, нервно пояснив своё поведение. – Мне дадут сегодня спокойно позаниматься или нет?
Тётя Люда хмыкнула и вернулась на кухню.
– Ты чего так с ней? – спросил Лёва.
– А нечего, – махнул рукой Титаренко. – Алгебру сделал?
– Только что, – кивнул Штейн. – Объяснить?
– На фига? – улыбнулся Паша. – Продиктуй, а я запишу.
Через пятнадцать минут он, весело напевая «Ходили мы походами» и размахивая тетрадкой, вбежал на кухню.
– Ты хоть что-нибудь понял? – покачала головой тётя Люда.
– Всё знать невозможно, – философски ответил ей сын. – А чего у нас на обед?
– Идите руки мыть, математики, – вздохнула женщина.
Обедать у Титаренко Лёва любил, хотя и очень стеснялся этого. Достаток в Пашином семействе был гораздо выше, чем у Штейнов. И меню у них, соответственно, было несколько иным.
Тётя Люда поставила перед друзьями по огромной порции картофельного пюре, обильно политого тёмно-коричневой подливкой. Следом, на отдельных тарелках, им поднесли по куску тушёного мяса величиной с утёс среднего размера, обложенный, будто мелкой галькой, консервированным зелёным горошком. В центре стола высилась в блюде горка пахнущего домашним постным маслом капустно-морковно-яблочного салата, а рядом с ней на подносике – крупно нарезанный хрустящий белый хлеб.
– Ешьте, – произнесла хозяйка и вышла из кухни.
– Налетай, – с набитым ртом пробубнил Паша.
***
– Подожди, я переоденусь, – бросил на ходу Титаренко и, усадив Лёву в кресло в гостиной, убежал в свою комнату.
Штейн уставился на висящую напротив него чёрно-белую фотографию в простой металлической рамке.
Там была изображена молодая, коротко подстриженная брюнетка в кожаной куртке и армейских брюках, заправленных в полусапожки. Одной рукой для устойчивости она ухватилась за берёзку, а другой держала наган, направленный на кого-то невидимого, но, очевидно, что на врага мирового пролетариата.
Лёва часто видел эту фотографию и давно знал, что на ней была изображена Пашина бабушка, служившая в те горячие годы в ЧеКа.
– Здравствуй, Лёвочка, – слегка постаревший оригинал снимка вышел в гостиную и прошелестел на кухню. Теперь на ней был выцветший халат и тапочки без задников, волосы поседели, но глаза практически не изменились. Тот же молодой задор и едва уловимая смешинка, немного приглушённые возрастом и болезнями.
Руки она держала в карманах, грея озябшие пальцы. Но Лёве показалось, что в правом кармане лежит готовый к бою с врагами революции всё тот же наган. Смазанный и заряженный боевыми патронами.
– Здравствуйте, баба Сима, – пролепетал Штейн. Он с уважением и даже некоторой робостью относился к старушке.
Паша часто рассказывал об её подвигах в революцию и Гражданскую войну, да ещё и показывал бабулино удостоверение Ворошиловского стрелка.
– С ней не забалуешь, – гордо поведал как-то друзьям Павел. – Дома-то она тихая, но попробуй какой-нибудь торгаш ей на рынке мясо плохое подложи или овощи. Сразу арестовывать начинает и громко к стенке ставить. Я люблю с ней за продуктами ходить. Бабулю все знают. Как увидят, «Комиссарша идёт!» орут. Веселуха, пацаны.
***
Павел и Лёва спустились во двор и по узкой, протоптанной ими же тропинке нырнули в беседку. Вокруг лежал снег, а там сухо и относительно тепло. На улице было около нуля.
Тётя Люда выглянула в окно и, убедившись, что сын в пределах видимости, крикнула «Недолго!» и скрылась.
Следом за ней выглянула баба Сима, внимательно осмотрела окрестности, убедилась, что внуку ничего не угрожает, и исчезла вслед за дочерью.
Паша три раза свистнул, а буквально через минуту они услышали ответный свист.
Ещё через пять минут в беседку ввалились Вовчик и Юрка-капитан. Это его прозвище прилипло к нему давно, и происхождения его уже никто не помнил. Теперь вся компания была в сборе.
– Привет, мореманы, – хмыкнул Вовчик. Он и Юрка скептически относились к увлечению Паши и Лёвы новым делом. Да и учились они в другой школе. Поэтому им никто и не предложил стать курсантами. – Ну как, не штормит на берегу? А, морские волки сухопутные?
– Посмейся, – отрезал Павел. – Вот дождёмся лета, поглядим, кому веселей будет.
– Нам из Севастополя лодки везут, – гордо объявил Штейн. – Называются четырёхвесельными ялами.
– Небось, рухлядь какая-нибудь? – недоверчиво спросил Вовчик.
– Данилыч сказал, – авторитетно произнёс Паша, – что ялы нужно будет немного подлатать, и они ещё прослужат много лет.
– Только и слышно от вас, Данилыч да Данилыч, – ревниво буркнул Юрка-капитан. – Совсем про друзей забыли.
– Хотите, замолвим за вас словечко? – предложил Лёва.
– Делать нечего, – фыркнул Вовчик.
– А можно? – спросил Юрка.
– Штейн у него в авторитете, – произнёс Паша. – А у Нелли Григорьевны вообще любимчик.
– А это ещё кто? – хмыкнул Вовчик.
– О, эта дамочка главнее Данилыча будет, – проворчал Титаренко. – Командирша ещё та. Да, Лёвка?
– Без сомнений, – кивнул Штейн. – Завтра же о вас поговорю. И с Николенко, и с Нелли.
– Павлик, домой! – раздался крик тёти Люды. – Отец с работы пришёл!
К этому сообщению Паша отнёсся со всем возможным почтением. Пожав друзьям руки, он через тридцать секунд махал им сверху.
– Холодновато чего-то, – сказал Вовчик, и вся троица тут же разбежалась по домам.
***
Это действо, если не ошибаюсь, называлось монтажом. Каждый из группы чтецов заучивал по четверостишию и в определённом порядке выкрикивал свою порцию поздравлений.
В День Советской Армии некоторые курсанты «Бригантины» получили первое крещение. Но не на поле боя или хотя бы учениях, а на сцене Дома Культуры «Химик».
Много тогда ещё было живых, настоящих ветеранов войны.
Сначала фойе, а потом и зрительный зал заполнились подтянутыми, праздничными людьми в военной форме и штатской одежде. Они шли мимо юных моряков, стоящих в почётных шеренгах, начиная от входа в ДК, на лестнице и дальше вдоль всего их пути. Каждый из проходящих старался или потрепать морячков по плечу, или пожать руку, или просто подмигнуть. Многим из ветеранов в войну было всего лишь лет на семь-восемь больше, чем этим курсантам.
В фойе появился и Николенко. Он впервые при своих питомцах надел парадную форму с наградами. Явно стесняясь своего вида, он вошёл в кабинет к Нелли Григорьевне.
– Пора начинать? – спросил Данилыч.
– Это вы? – опешила женщина, разглядывая медали и орден.
– Вроде бы, – смутился моряк.
– Вам идёт, – улыбнулась Нелли. – Проходите в зал. Сейчас начнём.
(продолжение следует)