- Дед, ты был в оккупации?
- Нет.
- Тогда откуда ты так хорошо знаешь, что происходило в тот момент в городе?
- Я приехал в Богородицк сразу после ухода немцев.
- Дед, я тоже следователь. Ты же рассказываешь детали того, что происходило не после, а во время оккупации, причем говоришь как человек, эту оккупацию переживший.
- Я приехал в Богородицк сразу после снятия оккупации.
Старый следователь лукавил. В оккупации он был. Но лукавил дед мастерски. Ни в одном из официальных документов, включая личное дело полковника юстиции Саморукова В.В., нет упоминаний о его пребывании в Богородицке в период оккупации города. По документам после ранения в руку и голову под г.Веневом с 16 сентября по 17 ноября 1941 года он лечился в подмосковном госпитале, а с 17 ноября 1941 года по 18 марта 1942 года еще несовершеннолетний Владимир Саморуков находился … «в отпуске по ранению, полученному под Веневом». И ни слова о том, где именно парень провел этот отпуск.
Единственный документ, подтверждающий пребывание деда в оккупированном городе, нашелся в архиве города Таганрога, куда дед отправился на учебу в августе 1945 года. Слушатель Юридической школы Саморуков писал в своей автобиографии:
«В середине октября наш госпиталь, находившийся в г. Подольске, в связи с приближением фашистов к г.Москве был эвакуирован. Меня в числе других «ходячих» раненых распустили по домам. В начале ноября 1941 года прибыл домой в г. Богородицк. На пути следования домой заболел. Спустя неделю после моего прибытия местность была оккупирована. Пытался уйти вместе с частями Красной Армии, но из-за тяжелого состояния здоровья это мне не удалось. 20 дней пробыл на оккупированной территории в г.Богородицке. за это время нигде не работал и вообще не выходил на улицу. Находился на оккупированной территории по 17 декабря 1941 года».
Лишь однажды дед разоткровенничался со своим зятем – моим отцом, прояснив обстоятельства своего отпуска осенью 1941 года. Обратить внимание на то, что период оккупации (15 ноября – 15 декабря 1941 года) с лихвой поглощается временем лечения в госпитале и отпуска по ранению (16 сентября 1941 года - 18 марта 1942 года), деду подсказал преподаватель Юридической школы Таганрога. Дед частенько вспоминал добрым словом «умного еврея». Угадать, кто именно из преподавателей помог деду, невозможно. Русскими фамилиями могли похвастать немногие педагоги Юридической школы Таганрога.
В советское время нахождение на оккупированной территории, мягко говоря, не приветствовалось. Это было черное пятно на биографии. Человека автоматически начинали подозреваться во всех смертных грехах и на всякий случай могли отправить в лагерь или серьезно ограничить в выборе профессии и места жительства.
Вернемся в первый день оккупации на общее собрание жителей посёлка имени Кагановича. Мы покинули его как раз в тот момент, когда фашисты схватили из толпы работников советских учреждений Ивана Костенко, Николая Романова и других. Рассказывает очевидец И. Козарь: «в легкой одежде, без продуктов питания этапом были конвоированы в г.Плавск, в лагерь (в церкви города), где они прибыли три недели. Единственным продуктом питания были отходы с кухни, всё то, что выливалось и выбрасывалось на помойку … Церковь никто не отапливал, согревались телами друг друга и небольшими кострами, ломали для этого деревянный пол. Под полом оказался ход, ведущий в подвал на улицу. Так большинство, в том числе активисты нашего посёлка, бежали из адского плена … и … к середине декабря вернулись тайно домой. Дорого им обошлось пребывание во временном заточении в лагере фашистов. Их приравнивали, чуть ли не к пособникам оккупантов».
Куда большая опасность поджидала на оккупированной территории бойцов Красной Армии. Вспоминает жительница деревни Упертовка Елизавета Ивановна Трубленкова: «Как-то откуда-то забрели в деревню два парня в гражданском. Жители, предупредили, что здесь немцы, а ребята, видимо решили, что они обречены, и ничего не предприняли для своего спасения. Фашисты тут же схватили их, убедились, что на нижнем белье, как у всех солдат, стоит клеймо, и расстреляли».
Видимо по этой причине через некоторое время (предположительно 5 декабря) дед с неким своим другом ушел в глухой лес, где они прятались в избе старика-лесника. Рассказывая об этом моему отцу, дед вспоминал, что питались они грибами, ягодами и прочими дарами леса из запасов лесника. Найти на занятой врагом территории место без немцев было непросто, но возможно. Известно, что некоторые деревни, затерянные в лесах Ефремовского и Плавского районов Тульской области, немцы просто не нашли.
Возможно, именно этим уходом объясняется то, что в документах деда значится его присутствие на оккупированной территории до 17 декабря, хотя оккупация Богородицка была снята 15 декабря. Есть, правда, и другая версия. Просто советские учреждения начали работать не в день снятия оккупации, а чуть позже. Этим днем деду в документах и отметили выход из оккупации.
Обратите внимание, как подчеркивает дед то, что в период оккупации он «нигде не работал и вообще не выходил на улицу». Для людей, вышедших при немцах на работу, последствия нахождения в оккупации были особенно неблагоприятны. Так, оккупанты силой заставили помогать своим хирургам известного городского терапевта Марию Сергеевну Обухову. О том, что она врач, не промолчали соседи. Бедная женщина из-под палки кое-как два дня отработала медсестрой, после чего сбежала. После освобождения эти два дня в немецком госпитале обернулись десятью годами высылки в Казахстан.
Директор богородицкого хлебозавода, член партии с 1916 года, Григорий Дандыкин перед приходом фашистов каждый рабочий день начинал с вопроса властям, печь ли ему хлеб сегодня? Ему приказывали печь, чтобы обеспечить хлебом отходящие части Красной Армии. Дандыкин и обеспечивал. В конце-концов последняя испеченная партия стала первым хлебом оккупантов. После освобождения города Дандыкина арестовали, обвинив в том, что он встречал хлебом врага. Правда, через некоторое время старого большевика отпустили.
Фашисты пытались возобновить работу знаменитых тогда богородицких шахт, однако шахтеры на работу не спешили, а новые власти за месяц оккупации просто не успели довести дело до конца. Многие шахтеры эвакуировались из города или прятались.
Вспоминает Ольга Сергеевна Альмашова: «Горняки вынуждены были до прихода нашей армии прятаться в шурфе шахты № 63… Ночью я вместе с женами других шахтеров тайком выходила из поселка, чтобы передать продовольствие и курево».
Несколько раз приходилось слышать историю про то, как во время оккупации люди прятались от немцев в вырытом за двести лет до этого подземном ходе усадьбы графов Бобринских. Интересно, это только легенда?