Свободе знать – где временной нарыв.
Ты умерла, Когда ты умирала? И боль сочилась
Из-под сжатых век. У памяти - обрыв…..
Часть I — день первый
Дверь в процедурную отворилась несколько сильнее, чем обычно, так что от удара отскочила назад, и в тон этому порыву тихонько зазвенели дверцы стеклянных шкафов.
— Ира, чего это ты летишь как шальная? – удивилась, приподняв глаза от заполняемых документов, находящаяся в кабинете процедурная сестра, сменщица только пару часов, как сдала своё дежурство и пошла отсыпаться.
Чуть с одышкой от ходьбы вошедшая поинтересовалась:
— Ты не поверишь, мне звонил сам главный и сказал, скорее даже попросил, выйти на дневную смену. Тут у вас ничего такого не случилось?
— Да нет. Сама видишь всё спокойно, - дежурившая медсестра пожала плечами.
Чтобы сам главный приглашал выйти на работу... такого не припомнила ни одна из сестер. Ирина была озадачена:
— Но кто-то должен знать? Зачем он меня, да ещё так спешно?
Джульетта всё же отвлеклась от занятия бумажками и в задумчивости погладила пальчиком переносицу. Нет, аналогичного случая она не припоминала.
— А не могли тебя разыграть?
Ира еще больше удивилась: когда это у них так шутили? Да и как она могла не узнать начальство по голосу, когда баритон главного узнавал весь персонал от кухонных рабочих до санитарок. Девушка машинально запустила пальчики в волосы: странно, не смотря, что на улице было достаточно жарко, корни всё ещё оставались влажными от душа. А может так торопилась, что они взмокли от чрезмерного усердия. "Как говорится у военных: не спеши выполнять приказ, может дадут отбой".
В озадаченности Ирина прошлась из угла в угол процедурной. Ещё разок пошевелила светленькую кудель на голове - пусть просыхают.
— Да не кипятись, давай, иди пока, приляг в той комнате на топчан, отдохни от ночной, раз звонили, то знают, куда ты вышла, - сменщица Джульетта была как всегда в спокойствии удава.
Ничего не оставалось, как послушаться, и переодевшись, отправилась пока прилечь в соседней комнатке. В открытую форточку, чувствовалось, начинает проникать уличная жара, так что день видимо должен был удариться в зной. Слышно было, как за прикрытой дверью пару женщин из послеродовой заходили на уколы, как Джульетта ставила стерилизоваться инструмент, потом позвякивали бутылки - вышла поставить капельницы. Ире даже показалось, что она впала в лёгкую дрёму, кода её кто-то тихонько позвал:
— Ирина Бронеславовна.
Открыв глаза, с легкой ноткой изумления рассмотрела в солнечном проёме полную фигуру старшей сестры, и, собравшись с мыслями, уже хотела пояснить, чего это она пристроилась тут на отдых в нерабочее время. Однако Лилия Альбертовна опередила:
— Сейчас в отделение привезут незапланированных больных. Там что-то случилось на районе, так их перевозят к нам. И нужно будет встретить, мест маловато, так что готовим коридоры. Вот тебя и вызвали. Я у себя отмечу – главный лично распорядился по два отгула за внеурочный день. Так что пойди, пожалуйста, приступай к обязанностям, там уже все, кого удалось вызвать, занимаются подготовкой.
Девушка, слегка потянувшись, встала, поправила у зеркала над умывальником шапочку и приступила, как выразилась Лилёк, к обязанностям. Лильком Альбертовну звали разумеется за глаза, такая фамильярность в коллективе не приветствовалась, но в целом маленькие прозвища не таили злобы.
Выйдя из процедурной, Ирина сразу почувствовала разницу: слегка спертый воздух редко проветриваемого коридора роддома, набирался зноем от подогреваемых солнцем стен здания. Было абсолютно тихо. Какое-то нездоровое безмолвие витало надо всем и резало ухо. Стоило, видимо, вызвать лифт, но, чтобы окунуться в прохладу, решила спуститься пешком по лестнице: там гулял сквознячок, и даже за запахом цементного пола дышать было гораздо легче.
Внизу, не в пример только что оставленному отделению, было странно суматошно и шумно. Беременные женщины в приемный покой действительно, как и обещала Альбертовна, поступали какой-то неожиданно большой волной. Все суетились, толком пояснить ситуацию никто не мог. Здесь, на первом этаже роддома незапланированных пациенток принимали, осматривали, взвешивали, переодевали – всё как обычно, необычным разве что было то, что привезли будущих мамаш не из поликлиники или больницы, а из дома. Что-то там произошло по месту приписки: то ли учения, то ли авария, какая, но всех собирали по домам, уже в автобусах интересовались, кто стоит на учёте в женской консультации по поводу беременности и сажали отдельно. Карточек у прибывших с собой не было, только паспорта. Распоряжение персоналу поступило одно: заполнить списки и передать главному, а учетные истории должны прибыть попозже, когда станет ясно, что да как с контингентом, бумаги подвезут из районной поликлиники.
Беременные выглядели несколько напугано, но вели себя тихо и смирно, потому как были из деревень, а там привыкли подчиняться приказам, не задавая лишних вопросов.
Вполголоса заполнялись истории, вполголоса персонал проводил необходимые мероприятия, шушукались женщины в тревогах за родных да за оставленное бес призора хозяйство.
Когда вновь прибывшие поднимались на лифте с провожатыми наверх, попадали в длинные отделенческие коридоры, их тяга к общению пропадала совсем, раскладывались на каталках вдоль стен, отворачивались от прохода и замирали каждая со своим горем.
Процедур и анализов пока никто не назначал, постовые сестры считали своим долгом только обустроить "не своих", да перевести старый контингент в отдельное крыло, поближе к детскому отделению. Утренним обходом, зная, что понадобится много коек, всех кого можно было выписать, подали на выписку. Посему работы было достаточно и для персонала, и для волнения выписываемым молодым мамочкам. Большинство рожениц в этом учреждении было из области, почему не все из выписываемых ожидали такой поворот событий, что и создавало неудобства: почему не предупредили заранее?
Однако, видя наплыв, старожилы всеми правдами и неправдами старались дозвониться из единственного автомата, установленного на лестничной площадке между первым и вторым этажами, на межгород, что бы дать знать родственникам о выписке.
Кутерьма потихоньку достигла кульминации: к обеду основная масса была выписана, выдана встречающим отцам в виде конвертов с голубыми и розовыми ленточками, спецрейсом прибыли, наконец, документы на внеплановых пациенток, их вновь всех переписали и зарегистрировали, сверив данные первичек. Дело налаживалось. Правда, порции в столовой были несколько урезаны для полного обеспечения всех больных обедами, но никто не придал этому большого значения, только одно волновало всех – какие будут дальнейшие указания.
— Ира, ты сегодня вне дежурства, так что тебе и карты в руки, — в процедурную заглянула шапочка её тезки Ириши из операционной, сама обладательница определялась только по голосу, высокому и встревоженному.
— Чего ты стала в дверях, зайди, объясни толком, чего паникуем? – ответный вопрос Джульетты, как всегда, восстанавливал спокойствие в процедурной в частности, и в жизни в целом.
Этот небольшой кабинетик, когда Джульетта заступала на дежурство, был всецело её владениями. Здесь девушка, всё детство мечтавшая быть врачом по примеру бабушки, чувствовала себя, по меньшей мере, акушеркой старой формации, которые на заре медицины принимали в частных условиях женщин на сносях, отсюда и возникала форма поведения: «всё под контролем», которая передавалась окружающим, настраивала всех на соответствующий ответственный и строгий лад.
Даже несколько развязные врачи-акушеры, позволявшие себе в других местах с медсестрами недвусмысленные и не всегда корректные фразочки и жесты, в Джульеттеном кабинете вели себя более чем тактично, хотя, "подумаешь какая-то медичка", как нотка легкого пренебрежения к среднему медперсоналу у многих частенько читалась в поступках. Нет, разумеется, чаще всего ничего личного. Так сложилось вообще, по жизненному распределению ролей. Привычкой сестер, акушерок и фельдшеров было представляться словом – «медичка», какое-то неопределенное состояние, когда ясно, что должность твоя мало престижна, но врать о себе не хочется. Отсюда и не любовь высшего медицинского звена к этому стригущему под одну гребенку понятию, воспринимаемая, как понижение до уровня недоучившихся врачей.
Причем, не любили врачи и такое вот определение, как день медика. Почему не врача? Все, выходит, шли без калибровки? Это при том, что дипломы врачей котировались в стране независимо от квалификации и внутренних качеств самих обладателей неоспоримо выше, как внутри среды здравоохранения, так и среди выпускников высших учебных заведений иного профиля. Поэтому и лежал такой водораздел, легкого пренебрежения к выполняющим менее квалифицированный труд, как бы второстепенным специалистам здравоохранения: медсёстрам, медичкам.
Тем временем разговор в процедурной прояснил ситуацию. Маленькая, худенькая, как подросток, только-только пришедшая в роддом после местного училища Иришка, была действительно стеснительной трусихой. И когда только что её из операционной отправили за заведующим отделением к главному врачу в соседний корпус, девчонка беспомощно стушевалась, чем вызвала явное неудовольствие: "Поотбирают деревенщину", посему махнули рукой, но приказали кого-то найти и озадачить. Озадачить, так сразу не получилось - все были при деле, поэтому Иришка попыталась найти кого-то менее занятого, забежала в процедурную , вспомнив, что те сегодня вдвоем, и то «только на минуточку», потому как кровотечение, и давление скачет, да у плода неправильное предлежание было, а у второй вакуум, надо срочно Журида. Всё это она так и выпалила с порога, не сильно заботясь о логике и последовательности пересказа событий проистекавших в операционной.
Глядя на раскрасневшиеся мочки ушей под шапочкой, Ирина Бронеславовна, проникшись ситуацией не стала учить операционную смелости, а отправилась на розыски заведующего.
Вновь, не дожидаясь перегруженного лифта в родильном корпусе, быстренько спустилась в подземный переход между корпусами. Быстрым шагом преодолела пахнущий сыростью и бетоном пролет, едва дождавшись вечно занятого лифта для персонала в главном корпусе, споро двинулась по ковровой дорожке, приглушавшей шум, к приемной главврача.
В пустой комнате тихо жужжал вентилятор на столе, раздувая какие-то листы писчей бумаги - секретарша главного отсутствовала, тут только Ира вспомнила за обеденной время, ждать, возможно, пришлось бы долго, посему, слегка переведя дух, Ирина, лишь слегка постучавшись для проформы, почти вскочила в кабинет Гайдука.
Руководство, неформально расположившись за столом заседаний, было занято обедом, что , разумеется, чуток смутило медсестру, но отступать было поздно.
Между тем только что, к её можно сказать приходу и с обедом, и с основной частью разговора было покончено. Тем более все сегодня не вписывалось в рамки: и личное, и общественное, и профессиональное. Добавив в завершение по капельке для снятия нервного напряжения, главный с завотделением переходили к личным темам:
— Говорят, он уже вывез всех детей верхушки на юг, – Журид пристально взглянул на главного.
— Не паникуй. Кому нужен девичий переполох? Санитарная авиация не дремлет. Думаешь, мы тут за зря кувыркаемся, — уже есть договорённость на Ростов, — баритон начальства был как всегда на высоте, — почему ж мы свои своим не поможем.
«Тебе бы арии петь, – мысленно слегка поддел главврача Журид, - это что моя ещё толком не в курсе, имел бы я мирный атом в собственной постели до полного разложения»
— Ты собственно веришь сам в эти слухи? – вместо внутреннего поддевания начальства за упрек в паникерстве Илья резонно перешёл к сегодняшним событиям, потому как, дел было невпроворот, пора было и честь знать, но хотелось подстраховаться указанием шефа.
— Дыма, как сам понимашь, — резонно начал Исаакович, — но тут другое настораживает, как всегда все в устной форме, ищи их потом, свищи, — голос слегка дрогнул, отчего сфальшивил, что Журид со своим музыкальным слухом удовлетворительно подметил: «проняло», Илье Михайловичу почему то хотелось, чтобы кто-то ещё действительно, по-настоящему волновался за происходящее, так ситуация выглядела не как беспричинное раскручивание пустых сплетен, а как адекватная реакция на опасность, и тогда он уже не паникер, а соразмерно реагирующий на нестандартность ситуации человек и руководитель. Илья, не желая самому себе признаваться в том, нуждался в постоянном одобрении всего, что не связано было с его прямыми профессиональными обязанностями. Это в отделении, в операционной - он царь и бог, по жизни сие наблюдалось редко, в чем Журида часто упрекали друзья и знакомые. Однако с годами переломить себя делалось труднее и труднее. Свое мнение , казалось, непозволительной роскошью. Заведующий как раз прикидывал, как вернее подойти к вопросу надвигающейся на него массовой абортации поступивших сегодня женщин, и тут в кабинет неожиданно ворвалась, как почему-то сразу, в порыве интереса к разговору показалось обоим собеседникам, проигнорировавшим негромкий стук в дверь, какая-то слегка растрепанная медсестра с шапочкой, зажатой в руке. Надо сказать, головной убор Ира сдернула машинально, просто, почувствовав, что струйки пота стекают по вискам, всё время по дороге она сжимала ненужную шапочку в кулачке, отчего накрахмаленная материя естественно примялась, не одевать же вновь на голову такой колпак, не в отделении же, право. Сколько минут присутствующие безмолвно смотрели друг на друга.
Молчание начальства, и явное неудовольствие висевшее в воздухе, сподвигло нарушительницу спокойствия на первое слово:
— Илья Михалыч, там ваша требуется помощь в операционной. Сегодня такой сумбурный день. И что-то у них пошло не так… — хотела ли она ещё что-то добавить неизвестно, так как прозвучавший в ответ голос главврача её стушевал полностью.
— Вы собственно женщина кто?
«А баритон-то не терпит фамильярности, так вот посмотри: не все тебе в рот-то заглядывают» - и Илья решил не вмешиваться.
От неожиданности ответа вопросом на её сообщение Ира растерялась. Последний десяток минут голову занимала только одна мысль: что дело не терпит отлагательства, что в операционной никак нельзя без Журида, и прочий сумбур, но вдруг, до Ирины Бронеславовны стало медленно доходить, сейчас её, как провинившуюся опоздавшую школьницу, выставят за дверь и попросят войти с подобающими интонациями. Засосало под ложечкой: "Вот дурочка, думала же уже, кому оно надо твое рвение?" Да, погорячилась, но выходит форма приветствия есть начало и конец всего. А, истекающая там кровью женщина, только частный случай из практики.
— Я процедурная сестра послеродовой Ярмолович, — голос предательски дрожал. Слегка справившись с собой, Ирина Бронеславовна решилась за одно напомнить, – это ж Вы сами меня сегодня вызвали вовне рабочее время на дежурство.
Как будто он должен знать и помнить всех своих подчиненных, кому он там что приказал...
— Сие не значит, что вам позволено вести себя таким вызывающим образом. Можно подумать вы там одна сегодня работаете во вне рабочее время. И потом, видели вы себя со стороны, ваш внешний вид. Это не делает вам чести, как медику, - Гайдук, повышал голос, срывая свою неудовлетворенность сегодняшним положением вещей на этой дурёхе по полной, что настраивало Илью Михайловича на соответствующий лад: «Выйдет эта коза, можно будет, не боясь взрывной волны прояснить ситуацию, и может даже получить письменные указания по поводу готовящейся экзекуции».
В это время окончательно растерявшаяся, в конце концов, от нагоняя девушка не знала, как выйти из положения. То зачем пришла Ира собственно уже сказала, захочет сам придет и посмотрит, но просто развернуться и выйти, было не соблюдением профессиональной этики, как Ярмолович понимала субординацию, установленную в больнице. Отчего не встревая и не оправдываясь, прослушала отповедь до конца. Формально начальник был прав. Ирина по-прежнему не нашла, что возразить, безучастно посмотрела за окно, на раздуваемые коричневыми пластмассовыми лопастями легкие портьеры, перевела глаза на Гайдука и получила что-то типа «вольно, свободна».
Ира тихомолком повернулась, помедлила, так как хотела сказать «до свидания», но сдержалась и покинула кабинет.
— Ты видел «цацу», распустил, имей в виду, попадешь под монастырь, - баритон между тем, выпустив пар, успокоился, и Илья Михалыч, поблагодарив подчиненную за удачный форсаж, перешёл к обсуждению своего щекотливого положения.
Одно дело аборты – шито-крыто, когда это требовалось по ситуации, но другое дело такой вот случай, когда, и ты видел сам, как бы говорил его взгляд, кто будет отвечать если что? Им-то теперь палец в рот не клади. Что тем, что другим.
А Ирина Бронеславовна, по ходу успокаиваясь, уже тихим шагом спускалась по лестничным маршам главного корпуса и слегка злилась: то ли на себя, то ли на ситуацию, может на ту трусиху, что подставила её под начальственный гнев, но с другой стороны, что она сделала в принципе не так? Только одно: им нет никакого дела до всей этой суматохи. То, что происходило сейчас в переполненном отделении у них, в дородовой, в реанимации, в изоляторе, видно, их мало касалось. Они решали совсем другие задачи, а какая-то больная могла и подождать. Борьба за выживание — это только её дело. Хотелось выпустить гнев, но скандальность была не в характере Ярмолович, привычка всё держать в себе, не подавая вида. Уже в который раз Ира пожалела, что нет диплома врача. Что не дано ей гордо пройтись по этим коридорам, как настоящему дипломированному эскулапу.
Сразу после училища девушка три раза подряд поступала в Смоленск. Но, ни разу ей не повезло. В последний раз преподаватель заветного института , которому Ирина, видимо, примелькалась свей достаточно яркой внешностью, притягательно действовавшей на противоположный пол, выдал абитуриентке на экзамене по биологии: «Да не трудитесь – вас просто нет в списке». Фиаско. Бедная родственница не имеющая доходов на "дать на лапу", собственно слухи о поборах за вступительную компанию Ирише были известны, но когда тебе в открытую дают знать за пересортицу по имущественному признаку - это действует резко, как зубная боль, как приговор в зале суда, как роковой удар судьбы. Ей нравилась работа медика в принципе, поэтому, наступив на горло мечте, Ирина на следующий год не поехала поступать. Тем более льгота на один экзамен, как выпускнице с красным дипломом, закончилась.
Много ли изменил бы её диплом сегодня в кабинете главного, если бы она его и имела? Эта мысль так и не пришла в голову.
Вернувшись к себе, открыв дверь в послеродовое отделение, первое чему возмутилась душа - духоте и запаху, покрывающихся испариной тел, что особенно резко ударяло в нос после холодного цементного подземелья. Наверху палаты и коридоры были переполнены, проветривания практически никакого не проводилось. Женщины на с ума сводившей жаре, стоявшей в эти дни в городе, элементарно изнемогали. Поступившие уже разделись до сорочек, были разморенными и вялыми.
Медсестра, вздохнув, прошла в родные пенаты. Джульетта выслушала тираду в пол-уха, продолжая заниматься своими делами, пожала плечом и в качестве сочувствующего ответа, предложила холодненькой из морозилки водички. В комнатке в отличие от остальной части отделения было тихо и прохладно, окна кабинета, выходившие на северную сторону, не распаляло не по-весеннему нещадное дневное светило.
— Ты иди, приляг – отдышись, нам пока вдвоем делать нечего, — снова выказала жалось сменщица, понимавшая, что такие мелкие неприятности надо прощать и забывать как можно скорее.
Ирина и сама понимала правоту Джульетты, поэтому следовало махнуть на хамство рукой и перейти к повседневным делам.
В не закрывающуюся сегодня за посетителями дверь раздался осторожный, но настойчивый стук.
— Входите, – разрешили в один голос сёстры.
На пороге нарисовалась, что именно соответствовало действу, девушка с короткими, торчащими во все стороны волосами, перекрашенными в какой-то несуразный фиолетовый цвет, что создавало в падающем с коридора на шевелюру свете ощущение сияющего иссиним нимба над головой.
— Могу я у вас спросить? – пациентка застыла на входе.
— Со всеми вопросам к лечащему врачу, — отпарировала Джульетта, не сводящая глаз с этого явления: чтоб так изуродовать себя, где были твои глаза.
Переминаясь с ноги на ногу, просительница не отступала.
— Но врач занят, говорят, ждите: вас вызовут, но мне очень, очень надо спросить, — девушка, которая видимо уже пробовала, причём не в одном месте «спросить», не зная местных порядков, кабинет не покинула, а напротив, решила не оступаться от своего желания что-то там разузнать.
Очень, очень. А надо просто набраться терпения, и Джульетта, видя, что больная сама процедурную не оставит, поднялась, слегка сжав руку девушки повыше локтя, настойчиво проводила до двери:
— Мы не вправе давать консультации, — дверь закрылась, — фу, какой запах, — подытожила сестра разговор.
Ира, чтобы не толкаться вдвоем в маленькой комнатке, прилегла за стенкой. но утренней тишины не наблюдалось. Вновь прибывшие, по видимому, начали осваиваться с новыми условиями, и требовали к себе внимания. Из своего закутка Ира слышала только голоса.
— У меня страшно разболелась голова. Пожалуйста, дайте таблетку, или укол, — пациентка была, судя по голосу, далеко не молода, и сильно налегала на деревенский акцент.
— Только по назначению врача, — спокойно уделила ей внимание Джульетта.
— Но я не могу добиться никого тут у вас, а на посту сестра говорит: всё кончилось, идите в процедурную, просите там.
— Нет, ну, ты слышала этот казус. (повысив интонацию Джульетта явно обращалась к сменщице). Это между прочим их прямая обязанность – если что кончилось — побеспокоится, — теперь голос стал не таким громким, вывод был адресован просительнице.
Гнев казался неподдельным, но Ирина то знала, это было показное, такими фортелями сменщицу невозможно вывести из равновесия. Джульетта умела любого поставить на место. Высокая, стройная, с современной только, что вошедшей в моду «олимпией», всегда хорошо подгримированная, в идеально накрахмаленном халатике, на голое красивое тело — она умела стушевать любого.
— А можно я, тогда хотя бы у вас посижу, — больная, вероятно, поняла, что лекарств не дождаться, и нужно перетерпеть, — у вас тут так в холодку прохладненько, не то, что там в коридоре.
— Женщина, вы вообще понимаете, что это не в деревне на завалинке, где хочу – там сяду. Это медицинское учреждение. А это святая святых – процедурная. Полнейшая стерильность. Выйдите на место.
Было слышно, как просительница послушалась и, шаркая больничными из кожзаменителя серыми шлепанцами , вышла из кабинета.
Вновь заглянула старшая:
— Готовьтесь, начинаем.
И не сказав больше ничего, прикрыла дверь.
— Джульетта, что ни там начинают? — привстала с лежака Ира.
— Ты, что не в курсе? Прерывать им все беременности будут, — Джульетта чем-то позвякивала за стеной.
— То есть как? — у Иры пытавшейся заколоть металлическими шпильками волосы под шапочкой, непроизвольно опустились руки, — Зачем это так надо?
— Да никто толком не говорит. Что-то типа учений или аварии, и вот могут быть мутации у плода. Так что работы сама видишь.
Ира была не робкого десятка – надо значит надо, но что должно было случиться — что бы так скоропалительно понадобилось абортировать женщин?
— Ты точно не знаешь, что у них там произошло? – она уже помогала Джульетте готовить шприцы и лекарства.
— Да говорю же, у этих ничего не узнать ( явно имея в виду пациенток, Джульетта кивнула в сторону двери). Ясно деревня, кто им что скажет, но ведь и нигде у администрации или врачей не дознаться. Может тоже знают не больше нашего, — надо понимать персонал на местном фронте, уже пытался прояснить ситуацию, но безрезультатно. Более осведомленные даже пытались куда-то позвонить, но везде говорилось про нетелефонный разговор, отчего ничего толком не выяснилось.
— Но ведь я слушала сегодня, как пришла с работы новости, ничего такого не сказали.
— Вот-вот, они тебе скажут – держи карман шире, — и каким-то неловким движением руки Джульетта уронила шприц – вдребезги! – не к добру….
Старшая, Лилия Альбертовна, заглянула между тем ещё раз и положила назначения. Приготовив системы, капельницы и прочие принадлежности сестры двинулись по палатам. Мало кто пытался у них разузнать, что к чему. Ясным по ситуации было только одно: произошла какая-то ядовитая утечка газа или чего–то там, поэтому дети могут родиться со всяческими отклонениями, то есть велика вероятность умственно неполноценных детей. Как оно связано: утечка, и беременность никто толком не говорил: в воде эта инфекция, или в воздухе было не совсем понятно. Но слово "умственнонеполноценные" действовало безотказно.
— А у меня и живот вот болит, и голова уже второй день раскалывается, — жаловалась в одной из палат больная, полная дородная баба, — я то и думала нашто оно мне дитё это. Вот видно и приговорила, мужика-то уже нет, похоронила с месяц, это ж он всё хотел, путь, да путь, старшие уедут – всё забавка будет, молока тебе дитёнку жалка.
Большой живот, такой, как часто бывает у женщин много рожавших тем временем колыхался словно подтверждая слова в такт речи. «В таком животе иногда и ребенка прослушать не так-то просто», — подумалось Ире, и будто вторя её мыслям, женщина продолжала изливать душу:
— Я ж уже думала всё. Отгоревала своё. Сколь абортов сделать пришлось. А оно и завелось. И не слышно так. Только когда шевелиться стал, думаю, и что это ещё за диво? Вот и врачиха не сразу прощупала. А как нащупала, говорит, поздно. Мне-то и аборт полагался, по возрасту, но я думаю, раз поздно, раз мой настоивает, пусть себе.
Во следующей палате тоже лежала женщина с поздним сроком на искусственные роды, никак иначе. Хвалилась, что абортов и перед тем было достаточно, так что она совершенно не боялась процедуры.
— А что больно, так наша женская доля такая. Всё перетерпеть надобно. Помню, как собираюсь по молодости в клинику, мой: куда? А я ему: куда не скажу – а вернусь, так сам всё узнаешь.
Но были и такие кто очень даже боялся. Та изуродовавшая себя фиолетовой краской девчонка, когда Ира ставила рядом лежащей беременной капельницу, снова решилась спросить:
— А мне, почему не ставите?
— Срок маленький, так пойдёшь, — ответила Ира, хотя это было только её предположение, естественно процедурная не могла быть уверена в том, что говорит. Но девочка так и теребила сзади за подол халата — правильнее было что-то ответить.
— А мне говорили, что если первый сделать аборт, потом может и совсем запуститься, и не родишь больше, не завяжется.
— По-всякому бывает, — Ириша отвлеклась от трудно прощупываемой вены на руке очередной пациентки и попыталась ободрить девчушку с нимбом хотя бы взглядом.
Но, видать, уверенности в глазах сестры милосердия не было, отчего сомневающаяся в правильности операции решила выговориться: вдруг, у неё особый случай, и ей помогут.
— Я-то и хотела у одной знакомой еще перед этим сделать аборт, там у нас у врачихи, так она мне и отсоветовала. Сколько, говорит, случаев, когда не сможешь забеременеть, лечиться потом надо долго, — видимо, надежда на врачебное чудо лично в её ситуации не покидала до последнего, - Понимаете, очень, очень нужно...
Что тут может быть: "очень, очень", смирись раз уже так получилось. Ирине было некогда, но что-то в таком роде сестра посоветовала.
— Но ведь это на всю жизнь... — девочка по всей вероятности готова была расплакаться от бессилия и неизвестности.
Глядя на эти дыбом стоящие прядки фиолетового цвета, Ирине, неожиданно показалось, что и слезы тоже будут фиолетовыми, будто не несостоявшаяся мамочка будет оплакивать этого не рожденного ребенка, а какая-то кукла. С этой минуты Ярмолович дала зарок: не распускаться, а действовать, как учили знающие врачи. Ты отдельно - они отдельно. Никому свои руки под тело, дабы спасти от смерти не подставишь. Каждому своя судьба, и свой рок. Суждено умереть - умрешь, не суждено, значит, будешь жить.
Да и работы было немерено. Процедурные, как заведенные, занимались уколами, капельницами, снова уколами, снова капельницами. Обычно роженицы приходили в кабинет сами, но тут надо было бегать по палатам со стойками, штативами, смотреть, чтобы всё было нормально, переставлять системы, искать вены, которые часто у крестьянских женщин те так-то просто вытащить на этот свет. Кроме всего прочего духота давала о себе все время знать, столбики термометров в эти дни зашкаливали за нормальные отметки.
— А я деньги потратила, чтоб узнать, кто у меня будет: пацан или девка. Специально ездила на консультацию, вот и пропали деньги, а свекруха и говорила: не едь, грех это за ребенка узнавать, божий замысел, мол, только он знает, кто должен быть, того и даст. Вот не послушалась. А судьбу не объедешь, — и потратившаяся на никому не нужного теперь ребенка горемыка в подробностях рассказывала заинтересовавшимся женщинам, как это консультант определял его пол.
Постепенно к позднему вечеру дневное пекло стало спадать. Дышать стало полегче, но работы не уменьшалось. Валившиеся с ног процедурные и постовые, решили немного дать себе отдых, и по очереди переспать по три-четыре часа.
— Не отдавать же последнее здоровье — на этой голгофе, — возмущалась Джульетта, и первой пошла, отдохнуть от суматохи дня.
У Иры оттого сначала работы прибавилось, но и врачи, видно, тоже подустали, так что наступило временное затишье. Мужчины-врачи спустились вниз, к входу в приемное отделение, перекурить, потому как Илья Михалыч, ещё днём запретил курить на этаже, даже на лестнице — и так дышать не чем, а тут ещё сигаретный запах тянет в отделение. Во время же работы на крыльцо-то не набегаешься – третий этаж как-никак. Так что те, кто курил мало или не курил вовсе имели фору.
Иру позвали, только через каких–то часа два. Она снова ставила капельницу, а разбуженная её хлопотами женщина рассказывала, какой только что видела сон.
— И снится мне, что в животе у меня не дитенок, а стеклянный шар. И вот подошёл кто-то и как ударил по животу – никогда, мол. Я об те осколки и порезалась. Только крови не видно. Но знаю, верно, порезалась. И к чему как думаешь?
Часть II — день второй
— Ирина Бронеславовна! – Ира устало повернулась на голос.
В процедурную вошла их третья сменщица Эмилия Аароновна с Лильком, этот визит Иру порадовал — значит, можно будет идти домой, отоспаться, смыть с себя всю грязь и запах.
— Сейчас домой, — подтвердила её мысли старшая, — а завтра как штык на дежурство.
— Лилия Альбертовна, там Джульетта составила заявку на лекарства и материал, я думаю это срочно. Сами видите: день только начинается, а вчерашнему конвейеру конца и края нет, — персоналу было ясно, что надо экономить средства, потому как зав, говорят, договорился получить необходимое на складе, но пока не пришла разнарядка никто ж не пошевелится.
— Он уже поехал подписывать документы. К обеду должен быть. Но задерживаться нельзя. Миля, - так по-дружески обращалась старшая к их старшей по возрасту процедурной, - не мне тебя учить. Посмотри пока, что можно сделать, а то молодёжь, сама заешь, им бы только тут сдавать квалификационные экзамены на знание предмета. Что на постах, что эти, как будто не видят какой наплыв, этим мамочкам только дай волю, они тебя забодают своими капризами.
Старшая, что-то там ещё говорила Эмили, а Ирина между тем быстренько переодевшись, попрощавшись, проскочила за дверь. Во-первых, устала, что бы ещё выслушивать нотации Лилька, во-вторых, они каждый раз с Джульеттой возмущались — ну как будто себе, честное слово, да и какой там перерасход, когда всё выдаётся в общёрк, да и Эмилию в курс дела пусть введёт Джульетта, хорошо смену сдавать не нужно. Ириша мигом пролетела по ступенькам, не дожидаясь лифта, выпорхнула на крыльцо. Запах весны, еще не ощетинившийся яростным солнечным днем, пьянил. Только-только просыпался город, росы на листве больших ив, разросшихся у самого входа, не было, но всё равно, после мрака отделенческой духоты на улице была чистейшая благодать.
— Ира! Ярмолович! – на обращение девушка легко повернулась на каблучках.
На лестничном парапете покуривали Залман и Барташевич, врачи родильного и её послеродового. Медсестра подошла, может быть что-то нужно, поскольку докторам ещё тут смену крутиться.
— Как ночь? – проявили мужчины внимание.
— Как у всех, — правда, рассказывать ни о чём не хотелось — от женщин уже слегка подташнивало.
И в который раз Ира подивилась дублированию своих мыслей. Тут же эту фразу выдал Залман:
— А меня, честно говоря, уже тошнит от них. Не привык я к этой грязной работе, скреби их, мать их за ногу, то ли дело когда сама рожает, природа на страже детородной функции, вмешивашься по минимуму. Да и не мелькают так в глазах, как сегодня. Хочется на воздух от их смрада.
— Чегой-то ты разошелся, — примирительно прервал возмущение Барташевич, погасив окурок о парапет, и легким о щелчком отправив бычок в урну.
— А ты бы не разошёлся? — возмутился истово собеседник, будто бы Барташевич был посторонним, не вместе со всеми отстоял эту ночь у операционного стола, — говорят, некоторые уже в курсе, линяют.... и нам тоже не мешает отсюда слинять.
" Залман не на шутку не в духе, как обычно" — отметила по себя Ира.
— Что тут кто может знать? – Барташевич не поддавался раздражённому тону товарища.
— Поверь, что всегда кто-то что-то знает. Ты посмотри на эти чудачества, что тут творятся, и пораскинь умишком. Что-то должно было сподвигнуть Гайдука дать добро на этот плодосбор. Это ж массовое мероприятие. С нюхом Исааковича на скорую руку чистить баб, надо иметь основания, — Залман явно начал накручивать сам себя, потому что ясно было — возражать ему никто не станет, ведь, о настоящих причинах происходящего никому толком в отделениях ничего известно, не было.
— А что Джульетта ваша, слышала что? – внимание Залмана вернулось к Ирине.
— Я спрашивала. Но куда она не звонила - никто по телефону ничего говорить не хочет. Может в ординаторской вам скорее что-то станет ясно? — прикинула Ира, где только и можно почерпнуть сведения по поводу нестандартной вчерашней ситуации, и тут же пожаловалась, — у нас уже лекарства на исходе, говорят, мол, транжирим, не знаю, как они сегодня будут выкручиваться, а завтра к моей смене, должны подвезти, Лилёк говорила: Журид поехал выбивать превышение лимита.
Было видно, что и сестры знали не больше, чем все сегодня. И собеседники потеряли интерес к Ярмолович.
— Кто-то говорил, что будто бы в газете то ли вчера, то ли позавчера была заметка, — вспомнил Барташевич.
— Да видел я уже эту заметку, на последней странице, что-то типа происшествия на энергоблоке. Но ты мне ответь, какое такое происшествие, что я вторую смену чищу эти …, — и Залман нехорошо выругался, чем он всегда отличался, так это неуживчивым характером, ничему не верил и посылал эти порядки куда подальше, но, чувствовалось, что бессменное, считай сорокачасовое нахождение в неизвестности и сложных рабочих условиях, его окончательно вывело из себя. Не отдавая себе отчет в реакциях, мужчина докуривал третью сигарету, забывая сбрасывать пепел, который тем временем иногда запорашивал форму.
Ира, почувствовав, что она лишняя, потихоньку не прощаясь, повернула к остановке.
— Ир, а у вас там холодненького ничего не завалялось, а то от этой теплой воды тошнит не хуже чем от баб-с, — повысив голос, вдогонку спросил Залман.
— Да, спросите у Джульетты, она замораживала ночью кубики льда, - помахав ладошкой, явно ни к кому не обращаясь, и на этот раз Ира не сказала: до свидания, им было явно не до неё. Впрочем, и ей было дело только до холодного душа и чистой простыни. И спать, спать, не думая, зачем и почему эти женщины попали на абортацию.
Кроме того, радовало, что её вся грязь, на которую намекал Залман, в целом не коснулась, процедурная всё ж далека от этих проблем со стерилизацией операционной, сдачей абортированного материала, всеми не сдерживаемыми криками и стонами. Пациентка ведь пациентке рознь, одна терпит да молчит, а другая, бывает, закатывает истерику, будто персонал персонально виноват в её болях.
«Надо бы нам было стоять тут сутки, если бы не все эти утечки да аварии», — думала Ириша, наслаждаясь воздухом, как вином.
На переходе её подрезала скорая, летевшая в центр, и Журид, рассмотрев свою процедурную, произнёс:
— Вот за что не люблю все эти должности, так за то, что нельзя вот так снять халат и, прохлаждаясь, топать до дома. Сама себе принцесса. А ты только и думай, что да где. И с тебя потом же и спрос, будто кто-то вникал в суть, когда надо было принимать решение, — водитель кареты скорой помощи, еще не до конца проснувшийся, не вникал слишком в слова заведующего, но Илья гладя на удаляющуюся хрупкую фигурку в зеркале заднего вида, как бы сам для себя продолжал, — А эту вчера Исаакович почистил, как курицу, только перья летели, а сегодня, смотри, как с гуся вода, - фигурка между тем исчезла в крошечном зеркале совсем.
Журид с утра был не в духе: благоверная ушла на работу специально ни свет, ни заря, громко хлопнув дверью, и не прикоснувшись к плите. Илья сразу за женой встал, побродил по комнатам: дети ещё спали, поэтому демонстративный жест супруги его сильно раздражал. Выйдя на балкон, мужчина осмотрел дворик, соседний сквер - всё было как всегда в такую рань тихо. Где-то выгуливали собак, кто-то уже тащил первых малышей в садик, молодёжь под велением времени пробежалась на стадион. Да, многие начитались этой оздоровительной литературы. Бегом от инфаркта. Короче никому не было дела, до каких-то там атомов, которые гуляли среди этих деревьев и домов. Никому, кроме тех, кто уже был в курсе. Крысы уже бежали с корабля. И Илью выводило из себя только то, что Гайдук никак не мог пробить отправку их семей. Может и первый уже слинял, о чём переговаривались за плотно закрытыми дверями кабинетов. Но гадай не гадай, а надо идти на работу, вникать во все эти неурядицы, как-то всё разруливать.
И ещё раз, чертыхнувшись на жену, которая закатила ему вчера настоящую истерику, что вот и не мужик, и не отец, и в целом, у нормальных людей дети уже вне области. Что ты этой дуре бабе скажешь, их вон полное отделение. Все брошены на авось да небось. А если первый и вывез семью, так с его-то возможностями, кто бы тут удивлялся. Но есть же вторые, и третьи, и вообще вне списков. Однако вникнуть во все перипетии жизненных неурядиц — духу не хватит. А жизнь, дери её, одна. Тут ему вспомнилась одна из этих вчерашних.
Учительница математики, как он потом выяснил, почему-то проникшись к ней сочувствием. Выловила его на коридоре, видно, как специально караулила, и начала просить толком объяснить, что же произошло. Он и не собирался проводить политинформацию, но взглянув в расширенные зрачки, почувствовал, что пациентка на грани нервного срыва от всего происходящего, и испытал, вдруг, жалость, хотя чего их жалеть. За жизнь ещё столько абортов предстоит, что каждую не нажалешься. Однако черноглазая, возможно даже для себя самой неожиданно, вцепилась в рукав халата заведующего послеродовым, как будто ища защиты. Илья, чертыхнувшись, только паники ему тут не хватало, не стал звать кого из персонала, а вспомнив занятия по психологии, начал успокаивать молодую женщину. Благо пациентка лежала не на коридоре, что привлекало бы слишком много внимания, потому как за этой сценой наблюдали все его вновь поступившие, надеясь что-то разузнать. Журид проводил больную до кровати, попутно отвлекая её посторонними темами. Она оказалась молодым специалистом — учительницей математики в сельской школе.
— Вот видите, вы же интеллигентная женщина. С высшим образованием, а уподобляетесь этим дояркам, да телятницам, — если бы его сегодня спросили, почему он выбрал именно такие профессии для примера, Илья бы ни за что не нашёлся с ответом, а тогда это подействовало, всегда нужно найти струнку на которой докажешь человеческое превосходство над окружающими, и на таком базисе создашь любую надстройку, — как же вы столь не сдержанны. Тем более учительница. Вас ведь тоже готовят по психологии. Зачем же создавать ситуацию, неконтролируемой агрессии.
— Это выглядит как агрессия? — не поверила учительница, но уже более спокойным голосом, то есть он достиг желаемого, она сбита с толку. "Значит, ты идешь верно", — похвалил он сам себя.
— Ну, неужели вы сами не почувствовали, каким скандально-истеричным тоном сейчас заговорили, и между прочим с заведующим отделением, да ещё привлекали к этой некрасивой сцене внимание больных, которые между прочим находятся в более трудных условиях на коридоре, чем вы на отдельной кровати, прямо у окошка. Здесь и воздух заметьте более чистый и прохладный, — Илье Михалычу уже самому понравилась роль хорошего земского врача, которая, глядя на эту девушку, рисовалась в воображении.
Вероятно, так и должен был разговаривать его любимый чеховский персонаж во время эпидемии, когда только ты и можешь быть для кого-то надеждой и опорой. Но действительность, как всегда, откорректировала его речь, что случалось довольно часто, к досаде Журида. Он, ведь, всё никак не хотел замечать, что глубинка начала столетия и его конца — это арии, как он любил подначивать баритон Гайдука, из разных опер.
— Та цэ тольки так здается, што ё чым дыхаты, мы ж тут задыхаемось, - за спиной доктора, кто-то остался неравнодушным к его речам, и Журид повернулся на голос: молодая хохлушка, взопревшая, с растрепанными волосами, сидела, прислонившись к стене. Живота заметно не было, только горбленные плечи и руки, бесцельно поглаживающие этот несуществующий плод, несколько бросались в глаза.
— Вам же намного лучше в палате, чем тем на каталках в коридоре, можете выйти и проветрить палату, — резонно заметил Илья, — почему нужно закупориться на все замки?
Но хохлушка ничего не ответила, за то вступила в разговор её соседка:
— От я то и кажу, а одна плача по корови, другая по чоловику, что хотел сына, а то две девки.
Жиденькие волосы говорившей были упрятаны под тонкий гарусовый платочек,с которым, не смотря на жару, по привычке не расставалась деревенская жительница. Тут же резонно, обращаясь ещё к кому-то в палате, словоохотливая соседка добавила:
— И хто тут ведае: можа сын, а мо девка.
— Вот видите, — как будто получив поддержку своим словам, повернулся к смутьянке Илья Михалыч, — что будет, если каждый начнёт выплёскивать наружу свои чувства. Кому буде легче?
— Но вы должны, понимаете должны, нам что-то объяснить, что вы нас собрали как стадо, какое, и, ни слова зачем, почему? Мне очень нужно было его родить, понимаете вы, — учительница всё пыталась снова заглянуть в глаза врача, но Журид решил больше на эту удочку не клевать, ситуация могла действительно выйти из-под контроля.
— Не стоит демонстрировать своё превосходство этим женщинам. Как можно говорить во всеуслышание – стадо. Это же унижение человеческого достоинства. Вы забываете, где находитесь? — Илья ни в коем случае не хотел выпускать инициативу из своих рук, ибо заведись одна паршивая овца, и конец, им любой будет не указ, — Вы чувствуете, как это по-хамски звучит?
Женщина между тем явно начала терять суть происходящего, и соседи по палате тоже видно было переменили политику, неодобрительно посматривая на возмутительницу спокойствия. Подумаешь, интеллигенция деревенская, кому тут легко, чтобы выпендриваться, и называть коровами, так примерно потёк разговор. Увидев, что понят и одобрен, Журид снова повернулся к пациентке, и червь совести, шевельнулся в его груди, он-то понимал, что и почему говорил, а дивчину жалко. "Так и заклюют, если продолжу" — понял он, и уже более спокойно поинтересовался:
— Как Вас зовут?
— Нелля, — девушка уже не искала с ним встречи глазами, сидела, как и все, будто опущенная в воду, порыв возмущения прошёл, и ли просто наступило безразличие и смирение, - я никого не хотела обидеть, вы же понимаете.
Что он там понимал, осталось за кадром. Но порядок был восстановлен.
Женщины стали снова потихоньку обсуждать свои нехитрые истории: потерпев неудачу выяснить у доктора что-то по ситуации, они перешли к обычным в таких ситуациях жалобам — почему их никто не смотрит, и не дают лекарств на постах «хоть бы от головы», Илья как обычно пообещал, что сестры будут впредь внимательнее, и вышел из палаты.
Сейчас по дороге на работу он думал, девчонка, в общем-то, права, все мы тут стадо, которое никто не собирается толком просвещать. «И не аукнется им это никогда?» — спросил сам себя Журид. Ведь, творится, по сути, беспредел, но внутренний голос подначил: Вот ты же первый и творишь, «но - возразил он сам себе, - жить надо, надо вывезти детей, жена, конечно права, однако, вывозить нужно довольно далеко, а на всё про все не хватает ни сил, ни средств». Это ведь не поездка в выходные, и кто его знает насколько растянется вся катавасия, а он обычный доктор.
"Интересно, а если бы хоть одна не послушалась. Ведь не тюрьма в конце концов. Собралась, возмутилась, что хотят убить её ребенка и сбежала. Чтобы тогда они стали делать?" Ответ он не додумал.
Работа прям с утра встретила чередой неприятностей: не хватало материала, лекарств, было несколько кровотечений, поступили женщины с сахарным диабетом, одна или две с пороком сердца, и все сыпалось как из ящика Пандоры. Не открывай правду — не гневи богов.
Журид поткнулся к Гайдуку, но у того свои дела: делай как знаешь и не мешай. А как знаешь? Кому будешь описывать суть происходящего в деталях. Это ж не валидола попросить на складах. И он решился ехать в облздравотдел. Если делать, так хоть что-то в рамках адекватности.
Выходя из своего отделения, Илья заметил, что санитарка перебавила хлорки в воду для мытья пола: и так дышать не чем, так тут ещё отвратительный запах химии. Заведующий попробовал найти нерадивую работницу и отчитать, но грудастой недалекой женщине было видно на всё уже чихать, и ничуть не уступая в напоре она отбывалась:
— А что мне делать? Какая тут санитария, когда в туалет зайти не можно. Вот и сыплю хлорку, как старшая сказала. Как сказали, так и делаю! Им виднее....
Заведующий понял бесполезность нагоняя, махнул рукой и вышел. Лилия Альбертовна между тем, слышавшая весь разговор, нисколько не посчитала себя виноватой, бороться за чистоту надо всеми доступными средствами — не хватало инфекции какой при таком столпотворении. И старшая, дождавшись когда за заведующим захлопнулась дверь отделения, пошла к Эмили в процедурную, передохнуть и попить чего холодненького.
Сестрам и здесь, как и на постах было некогда, поэтому поговорить и отвести душу не удалось, но зато Лилия посидела с десяток минут в прохладе и тишине.
Сегодня снова выписывали всех кого можно. Снова суетились мамочки, девочки готовили малышей, а эти обречённые, кто как наблюдали за приготовлениями. Видимо, всё ж многим не терпелось и своего родить честь по чести, да не судьба.
— Там у тебя девочка на коридоре в самом углу Галочка, черненькая вся такая, так ты её переведи куда получше, — вошла в кабинет Эмилия, — я с ней поговорила, хорошая такая девчонка, за плохую не попрошу.
Лилёк ничего не ответила, только подумала, как это бывает, что вот одним до других дела нет, а еврею до еврея за всегда. И, вдруг, она поняла, что окажись на месте Мили, тоже попросила бы за своего. «Может потому, что нас мало, нам есть друг до друга дело. Вот ведь, если бы отцу тогда не помогли уехать с Поволжья, кто знает: как бы сложилась собственная судьба. А так у неё все на загляденье, нечего жаловаться, дети пристроены, сама и с домом, что отцу продал кто-то из своих немцев, и с работой, да и в целом своим надо помогать», — подытожила Лилёк, и пошла, посмотреть, что там можно сделать.
Тем временем из приемного покоя везли передачи, и Лилия Альбертовна подивилась на изобретательность «девушек», кто-то видимо нашёл родственников в городе, и палаты начали заваливать трехлитровыми банками с берёзовым соком. Конечно, от березы там было мало, скорее водичка с лимонкой, но зато не эта водопроводная, попахивающая как всегда ржавыми трубами и хлоркой, потому как единственное и незаменимое средство борьбы с микробами. Дёшево и сердито, что хлорка, что этот берёзовик.
Лиля переложила «ту чернявеенькую» в палату с северной стороны, прямо к окошку, но так что бы сквозняк при открытой фрамуге не попадал на девушку.
— Ничего больше не нужно? — поинтересовалась на прощание.
— Мне бы обмыться, — протеже Эмилии выглядело робко и неуверенно.
— Когда тебе на стол?
— Не знаю, пока молчат, да и доктор меня только сегодня первый раз осмотрел, — девушка явно не любила привлекать к себе внимание, — никак нельзя?
— Я придумаю, только позже к вечеру, когда уляжется суматоха.
— А мне нельзя ли тоже? — как обычно бывает: сразу возникли желающие.
— Ладно, возьму двоих, только ни гу-гу, не предусмотрено, пока, не хватит сил уследить за порядком.
— У кого в палатах умывальники, можно и без душа, но у нас кран срезан, говорят неисправность в канализационной системе, — пояснила женщина, со второй кровати.
— Ничего, ждите спокойно, вам тут нормально. А если что нужно, то подходи не стесняйся, — и Лиля вышла в коридор.
Женщины за её спиной слышно было познакомились и стали, как и все потихоньку, обсуждать своё положение. Хотя в целом обсуждать было не чего, ни одна ещё на аборте не была, так, что поделиться впечатлениями с другой не могла.
— А меня, наверно, мужик теперь бросит, он же и женился только из-за ребёнка. А так пойдет по своим бабам шастать, у него ещё там зазноба в другом поселке есть. Да и родственникам его я не по нраву. Мог взять и побогаче.
Вот что тут ещё обсуждать кроме бабской горькой доли.
Только после обеда Илья попал на прием в обком. Все звонки, какие надо были сделаны, машина пошла грузиться. А он пытался, пройдясь по кабинетам прояснить ситуацию. Действительно, слухи оказались не слухами: семьи всего руководства уже были эвакуированы. Мало того, нашлись смельчаки, которые и сами выехали с семьями. Директора крупных предприятий резервировали пионерские базы и лагеря на Черном море, в Прибалтике. Стараясь под это дело тоже вывести свои семьи.
Журид сразу же несколько раздосадовался. Какие могут быть последствия, толком понятно не было. Но что ситуация внештатная здесь уже никто не сомневался. Сколько это продлиться тоже пока не ясно. Но чем быстрее покинешь область — тем лучше, все, что ему удалось понять досконально.
Принявший решение ни при каких обстоятельствах не отступать, Илья из величественного, казалось на века построенного здания комитета партии, направился прямо к Гайдуку, пусть как хочет, но семья должна выехать. С отпуском для жены он договорится потом. Многие так делали. Некогда было заниматься формальностями. Гайдук пришел с полчаса спустя, как Журид оккупировал его приёмную, по дороге для верности прихватив главврача роддома, той тоже было кого отправлять на «большую землю». А женщина есть женщина. Она, как фурия, набросилась на начальство, благо мать, защищающая здоровье своих детей, так что на это надо как бы делать скидку, но зная нрав Софьи Александровны, никакой естественно скидки делать не стоило, она любого мужика заткнёт за пояс, если захочет. Софу уже сколько раз пытались направить на вышестоящую работу в облздраотдел. Но та категорически не сдавалась: тут ты себе царица, а там ты пешка в чужой игре. Так что Журид подкрепил свои силы оригинально и недвусмысленно, настроив перед этим Софу на конкретную цель. Требовался самолёт. И место хотя бы на лето, для всех заинтересованных лиц. А заинтересовать им было кого. Но самолет и жильё ещё должны были быть как-то проплачены, у них ведь не хозрасчётное предприятие, а бюджет:
— Понимаешь, если мы не найдем эти деньги пенять будет не на кого.
Атака Софьи с угрозой приобщить к делу соответствующие силы возымела действие. И всю оставшуюся часть дня Журид и Гайдук потратили на утряску формальностей, на перевод средств, на телеграфные переговоры с южной базой отдыха, и обрастание связями для надёжности всего мероприятия.
Вечером Журид больше не пошёл в отделение. Как-нибудь обойдутся, в конце-то концов, не железный. Он знал о проблемах с питанием, с лекарствами, о случаях непредвиденных осложнений при операциях, но тех было много, а он был один, и так сделал всё, что смог, и для семьи, и для больных. Илья тихо и спокойно решил пройтись по вечернему засыпающему городу, всё такому же безмятежному и мирному.
Но под впечатлением последних пятидесяти часов Илья Михайлович нюхом чувствовал, что где-то немирно и неспокойно. Раз уж отголоски бури достигли даже его ушей, какого-то заведующего отделением в местном роддоме завотделением, следовательно в пределах досягаемомти идёт грозовой фронт. И ещё неизвестно кого затянет в свои сети. Журид по дороге заглянул в пивной бар, что делал крайне редко, пропустил там кружку пива, послушал, о чём говорят люди — никто ни сном, ни духом не слышал об аварии. Они были как инопланетяне для него, уже не сомневающегося что счетчик Гейгера, о котором ему когда-то рассказывал один из друзей брата, мичмана на подлодке, ведет отсчёт этих жизней. Слегка захмелев от неразбавленного пива, Илья вышел под ночное небо, чистое, с множеством звёзд и созвездий и ещё раз подумал — всё что могу. "А всё проклятая литература", — ухмыльнулся он. Не влюбись в этих врачей, беззаветно служивших делу, не попадись, как бы сейчас сказали, на удочку пропаганды, может, стал бы большим человеком.
— И не я сегодня искал бы деньги и самолёт, а они бы сам искали меня, — словно обращаясь туда, в зарево начинавшегося пожара подытожил врач.
Новый рассвет вставал над городом, выспавшимся под крылом неба, насмотревшимся снов, нацеловавшимся по улочкам и домам, укачавшим своих детишек, разругавшимся и помирившимся в несчетных крошечных квартирках, рассвет собирался начать ещё один апрельский день.
А тем временем люди, шедшие на первую смену на местный молокозавод, недоуменно поглядывали в сторону рядом расположенного роддома. На высоте третьего этажа, на железной пожарной лестнице болталась какая-то белая тряпка. Как флаг, трепыхающийся на ветру. Кто-то, из прохожих подойдя ближе, все же рассмотрел, привлекший всеобщее внимание предмет.
Этот любопытный прохожий долго стучался в запертую дверь приёмного отделения роддома, пока заспанная дежурная открыла её и спросила:
— Ну и стоило так стучаться, чай не пожар?
— Нет не пожар. У вас там женщина повесилась.
Часть III — день третий
Ира торопилась на работу, явственно понимая, как там устала за два дня Джульетта, сколько она переделала этих капельниц, уколов, выслушала жалоб и стонов, а с ума сводящее пекло не отпускало город из своих объятий, давно не было такой агонизирующей жары в конце апреля. Плавился асфальт, дома нагревались за день как утюги, и вечером отдавали свой жар, так, что идя мимо панельных зданий, чувствовался непрекращающийся зной. Земля словно горела под ногами. Все старались выбраться сразу после заботы за город, на озёра и реки, что бы хотя бы как-то отойти от этого нечеловеческого зноя.
Впереди был долгий и трудный день. Но Ирина, поднабравшись сил за сутки, решила не раскисать, прихватила с собой из дома банку шиповникового несладкого настоя с лимоном, что бы отбиваться от жажды, сжигавшей нутро.
Банка была тяжёлой, но девушка тем не менее не жалела, что не поленилась на ночь настоять себе напиток. «Не будет мутить ещё и от мерзкого запаха воды», - обнадёживала она себя. Так же на всех парусах она миновала приемный покой, и совершенно не обратила внимания на милицейскую патрульную машину у главного входа. В процедурной, как она и предполагала: никого не оказалось, и Ярмолович спокойно приступила к приготовлениям в рабочему дню. Она успела убрать банку, привести себя в порядок и только тогда дверь открылась и вошла Джульетта.
Когда Ира поздоровалась и предложила свое действенное средство для борьбы с жаждой, Джульетта, которую обычно не выведешь из себя никакими чудачествами, вдруг вспыхнула:
— Да пошло оно всё к черту. Что это действительно за маразм творится. Ты знаешь, они теперь как обычно пытаются переложить с больной головы на здоровую, — заметив недоумение в глазах Ирины, Джульетта поняла, что той ещё не известно об очередном происшествии в роддоме, и вкратце пояснила ситуацию. Ирина Бронеславовна ужаснулась. Такого у них ещё не было. Да, бывает послеродовая горячка у женщин, но обычно до таких крайностей не доходило. Что там могло еще в этом бедламе произойти?
— Это из этих, как сама понимаешь, кто им тут уделяет должное внимание, чёрте что, они и подогревают друг дружку разными сведениями, то одной плохо, то другой, у каждой свои тараканы, а кто нанимался в няньки, бабы здоровые, надо как-то понимать, — присев на стул и прислонившись к прохладной стене, Джульетта видимо решила выговориться за все эти дни, но узнать что они там должны понимать, Ира не смогла, так как вошла, столь же раздражённая Эмилия, и с ходу повторила Ирине всю ситуацию.
Хорошего было мало, милиция пытается сделать всё возможное, чтобы не возбуждать женщин, но слухи всё равно гуляют по коридорам. И приказано реагировать и успокаивать женщин. Никому, видимо, скандал не нужен, да ещё в таких обстоятельствах.
— Я уже и сама не знаю, что говорить, — попыталась Эмилия Аароновна посоветоваться с Джульеттой, как самой грамотной в таких вопросах, — и не хочется же никого подставлять, и что тут происходит — как объяснишь?
— А вас об этом никто и не спрашивает, чего вмешиваться, — резонно заметила Джульетта, — наше дело исполнять предписания врачей, а всё остальное лирика.
— И что теперь будет? — Ира всё никак не могла войти в свои рабочие обязанности и смириться с происходящим.
— Да ничего, поверь мне — в таких условиях и сам повесишься — не заметишь, — Джульетта видимо уже пришла в себя, и спокойствие, только спокойствие, как жизненное кредо, — где там твой лимонный шиповник?
В полном молчании сестры разлили по стаканам темно-бордовый напиток и разошлись по разным комнатам, потому как в маленькой процедурной троим было явно тесновато.
— А я радио из дома прихватила, — вспомнила Ира, — там ничего такого пока не говорят, но ведь должны же сказать, не может, же быть, что нам не скажут, что же, в конце-то концов, случилось.
Радио у них в процедурной когда-то было, но оно раздражало Эмилию, и Аароновна сбыла приемник сестре-хозяйке, которой, напротив, нравилось в свободное время слушать, всю эту вещательную программу. Подкованная в происходящем заведующая хозяйством отделения с тех пор и стала главным поставщиком новостей. На сегодняшнее замечание Ирины по поводу водворения радио на законное место, сестры промолчали, одна уже через какой час будет слушать его дома, а вторая в душе махнула рукой, не затеваться же снова из-за пустяков.
Вошла Лилек, тоже только что узнавшая о происшествии, и желавшая настроиться на правильную волну: как решено себя вести в данной ситуации, это может и не круговая порука, но, тем не менее, защищать честь мундира она была готова до конца. Все попробовали выработать единую тактику. Не хотелось в принципе никого подставлять, да и сор из избы тоже не следовало выносить. Где чего в жизни не бывает, но у них коллектив, а не стая, чтобы сдавать друг друга. Когда тактика была более менее выработана, Лилёк вышла проводить Джульетту, чтобы проверить, что да как во вверенном отделении, и заодно проконтролировать в случае чего горячку, потому как нрав у процедурной ещё тот, может не сдержаться и показать себя, а это сейчас лишнее. Но всё обошлось, было спокойно. Потихоньку в кабинете сестры-хозяйки, который был самым дальним и неприметным, снималась показания с соседок самоубийцы и медперсонала, дежурившего прошедшей ночью. По очереди, чтобы не очень будоражить больных.
Илье Михалычу было страшно некогда, надо было готовить семью к отправке, самолёт ждать не будет, а до аэропорта пилить и пилить, но сегодняшнее происшествие путало все карты, он уже звонил жене, получил как обычно нагоняй, и раздосадовано бросил трубку. Ничего по телефону он естественно объяснять не стал, да супруга бы и слушать не захотела, принимая все усилия мужа по поддержанию достойного уровня жизни семьи, как само собой разумеющееся. Скольким в городе Илья помогал по своей профессиональной части, так что не грех было напоминать про должок — здраво рассуждала его половинка, и ни минуты не колеблясь, ставила своего тюху на место. Так было заведено с самого начала семейной жизни — слово благоверной было не только главным и последним, но и неоспоримым, отчего и сегодня, уяснив, что от мужа, как часто у них бывает, не дождёшься помощи, супруга высказала всё, что посчитала нужным.
Между тем Журид вместо того, чтобы направиться в обход по палатам, дал команду выписывать без него, и лихорадочно пытался организовать отъезд семьи. В конце концов, всё было урегулировано, но тут ему, не успел он покинуть кабинет, поступила просьба через кого-то из сестёр пройти в комнату сестры-хозяйки, для дачи объяснений по произошедшему.
— Почему у Вас оказалась открытой дверь на пожарный выход? — представившийся следователем по особо важным Ковалёвым, задавал какие-то бессмысленные вопросы, то есть они, видимо, имели смысл, в какой-то другой ситуации, но сегодня Илья Михалыч совершенно не видел логической связи. Ему никак не удавалось сосредоточиться на этом инциденте. С одной стороны — это могло быть и прощанием с должностью, с другой всё происходившее могло быть и прощанием со свободой. И где этот пограничный пункт перехода от краха к полному краху он почему-то не ощущал.
Да черт её знает, почему она оказалась открытой, почему эта баба выбрала третий этаж, а не какой либо другой, почему она вообще тут оказалась, и кто поручится за психику всех остальных, после выхода отсюда, кто сможет дать вообще какую–нибудь гарантию по происходящему здесь сейчас в виде перспективы развития событий. Но он естественно в подробности не вдавался, в конце концов, ни аборты, ни смерти он уже отменить не мог. Ситуация не была ему подвластна ни на одной стадии. В пылу всех этих бед Журид не заметил главного. Следователи совершенно игнорировали тему происходящих в роддоме основных событий, только сугубо по причинам возможности самого суицида, в чем впрочем, никто не сомневался.
Если бы Илья обладал, хотя бы частицей наблюдательности в данную минуту, а не был выбит из колеи, от него бы не ускользнуло: как истый следак, Ковалев, разумеется, отметил несуразности происходящего в областном родильном доме, но как истый, же служака, следователь не преминул проконсультироваться по поводу санкцианированности всех этих явлений. И его шеф, тоже видимо проконсультировавшийся по делу, так же не захотел вникать в основную суть происходящего , и, получив от следователей с места кратенький обзор происшествия, предположил, что мог иметь место суицид и проявленная со стороны персонала родильного учреждения халатность. Поэтому никто ничего вне темы данной версии и не рассматривал. Это бы порадовало Илью, если бы он в принципе, мог порадоваться при данных обстоятельствах.
Когда вопросы иссякли, заведующий, не гладя, подписал необходимые бумаги и прошёл к себе. В целом хотелось отдохнуть, но естественно, как только он остался один в кабинете, вошла Лилия Альбертовна, и передала просьбу Софьи Александровны, сразу после следователей — к ней. Журид, не стал возражать, надо — куда деваться.
Однако, Софа, не изменила себе, её интуиция давала знать, что происходящее здесь и сейчас проходящие, а их благополучие, все что останется на будущее. Эта позиция Журида порадовала: Софья переговорила с Черкасом, а тот в свою очередь с компетентными товарищами, так что милиция ничего такого из ряда вон выходящего расследовать не будет, всё в рамках суицида с симптомами нервного потрясения в связи с беременностью. У беременных бывают сбои в психике, единственный спорный момент то, что она уже прошла аборт, но упор будет на собственноручно подписанные пациенткой заявления, что та предупреждена о последствиях, и претензий не последует. Так что в целом дело решено замять. Потом они поговорили о сегодняшней отправке семей, о том, что да как будет организовано на месте встречи, о перспективах побыстрее закончить со всем этим скоплением народа, и вывезти больных, наконец, обратно, домой, в область.
Из кабинета главной Илья отправился к себе в отделение, где его перехватили в операционную: у женщины были разнояйцовые близнецы, но впопыхах это не заметили, теперь она истекала кровью, второго уже тоже удалили, но кровотечение никак не останавливалось, это застопорило всю работу, потому как стол надо было освобождать, там уже ждали своей очереди, а тут хоть, что хочешь. У проводившей операцию Светланы Аркадьевны тряслись руки — только один труп с утра встретили в отделении, так на тебе вторая халатность. И халатность была всецело её. Она честно об этом сказала в зале, но Илья ничего не возразил, в конечном итоге, чем халатность, этой честной до мозга костей акушерки, хуже его собственной халатности.
Да следующие подождут, в конце концов, эта карусель, когда да никогда, должна закончится. Между тем надо во что бы то ни стало спасать больную: две смерти в один день многовато, хотя и в один год, по меркам облздрава – это тоже было бы на пределе. Но теперь ситуация зоны вне закона. Срочно нужна была кровь. А остальное как уже пойдет. И оно пошло, когда самое худшее закончилось, Илья смог все же дойти до своего кабинета и прилечь. Бог миловал, должна жить.
Ирина Бронеславовна занималась своими обязанностями весь день, как накрученная пружинка, но периодически забегая в кабинет, между делом пыталась прислушаться к радио. Нет, ничего нового в мире не происходило. Новости шли как заведённые часы, однако нигде не выдавали тайны сегодняшних событий.
В целом всё было на взводе, но курок пока что не был спущен, так почему-то показалось Ирине, однако медсестра ошибалась, он не только был спущен, он уже вовсю шествовал за окнами их роддома, и даже здесь вел свою собственную игру, здесь, прямо у неё под носом. Однако блаженны не ведающие, что творится вокруг.
— А я работаю на переезде, — рассказывала в одной из палат дородная девица, которой Ира ставила капельницу, — так у нас что ни месяц — кто-нить бросается под колёса. Почему-то любят наш переезд, там поезда летят на полной скорости, так, что верняк полный.
Таким образом, произошедшее сегодня гуляло по палатам в виде случаев из жизни. И женщины как завороженные слушали одна одну. «Это конец», — почему-то подумала Ира. А рассказчица всё не умолкала:
— Так их там перемалывает со щебенкой в кашу. Жуть. Не всякий обходчик может выдержать. А я ничего, в мою смену завсегда идут ко мне, я не брезгливая, соберу все эти отходы в мешки, они и сдают, куда надо, — видимо, говорившая гордилась своими железными нервами.
Ира вышла к себе в кабинет и замерла в той же позе, что сегодня утром Джульетта, прислонившись к стене, но стена была не такой холодной как с утра. Процедурной было плохо, ей тоже всегда гордившейся умением не бояться вида крови, когда их водили в училище на практику: в морг и в операционные. Однако сегодня творилось, что-то из ряда вон выходящее. Её психика отказывалась это понимать как норму. А тем временем руки железнодорожницы со злосчастного переезда стояли у Ирины перед глазами.
Да, мы не выбираем особо условия работы, но что-то в нас должно быть по-другому, вот только Ирина не знала, что именно. Вошла Эмилия, стала готовить капельницу Илье Михалычу о чём распорядился кто-то из врачей, и «приказано было не беспокоить».
— Может и тебе чего общеукрепляющего? – глянув на сменщицу, Эмилия пощупала пульс, и предложила смерить давление.
На что Ира только качнула головой – нет, ей абсолютно ничего не было нужно, только бы скорее всё закончилось. И она снова окунулась в работу. За этой беготней, тем не менее, теперь все медики старались замечать и пресекать любые депрессивные разговоры, всех женщин попросили присматривать друг за другом на случай чего-нибудь подозрительного в поведении. Что бы не замыкались в себе, чтобы не поддерживали тем на неприятие темы и ситуации.
Старшая попросила, Эимилию, как располагающую к себе личность, провести с женщинами беседу на тему – ничего в данной ситуации смертельного нет, привести случаи из практики, когда всё было хорошо, когда женщины только радовались, что случилось так, а не иначе. Эмилии хватило только на три палаты, и она взорвалась от своего собственного раздражения отведенной ей ролью.
В четвертой ситуация развивалась следующим образом, как потом передавали из уст в уста, всё шло, как и в предыдущих палатах — женщины внимательно слушали уверенный монолог медсестры, задавали вопросы, и Аароновна была на высоте положения, как вдруг, неожиданно, лежавшая ко всем спиной больная, которая уже прошла свой круг ада, видимо, из верующих, разразилась проклятиями и по поводу врачей, и по поводу Эмили, и по поводу всего в этом мире.
— Гореть вам всем в гиене огненной, только вы об этом ещё не знаете. Вы ж ничего вокруг себя не видите. А тут смертный грех гуляет по вашим спинам. Помяните моё слово! Смертный грех!
Эта громогласная проповедь естественно свела на нет все усилия по восстановлению спокойствия. Больную тут же начали успокаивать, но это было не просто.
— Вы ещё все пожалеете об этом бесчинстве, — глаза выкрикивающей проклятья женщины были абсолютно затуманены, голос прерывался, но проповедницу было слышно не только в палате, хотя дверь на коридор уже прикрыли, - Ох, как вы раскатитесь – да поздно будет, все ваши деяния записаны в книгах, всё что творили.
С помощью нехитрых приемов кто-то из акушеров-гинекологов больную привел в чувство, сделали укол, и оставили санитарку, не отходить от постели, пока не уснет.
Эмилия после этого больше, конечно, никуда не пошла, а прилегла у себя в процедурной, оттуда Ира иногда слышала её негодование:
— Мракобесие. Каменный век. Нет, но ты слышала, какими она сыпала проклятьями, где только их и находят этих баптисток.
«Каждому сегодня досталось на орехи», — Ира уже не сомневалось, что действительно что-то происходит вокруг, чему она не знала названия.
— А мне говорила — не покупай вещей впрок — плохая примета, так я же не верила, куда ч теперь всё это дену?
— Так оставь – ещё родишь.
— А это не плохая примета от мертвого оставлять живому?
— Да где он у тебя мёртвый, ты его, что видела что ли, - злился кто-то.
— Да они еще не могут жить – значит ничего и не мёртвые, — поддерживали версию, что ничего страшного: вон, сколько баб аборты делало, а тут же, вместе со всеми и лежат.
— Прекратите вы травить душу, — не выдерживали этих речей самые слабонервные, те, которые хотели именно этого ребенка, а не просто так где-то там залетели.
Но разум на такой жаре отказывал, и всё вращалось в одном замкнутом кругу, зудело, как мухи: будет ли им за убийство детей что-то плохое в судьбе, или нет. Будут ли они им сниться с вопросом: За что? Зачем? Но никто ответа не знал, а между тем конвейер выпускал из своих объятий все новых несостоявшихся мамаш. То есть, возможно, они состоялись раньше, или состоятся потом — но вот этих детей уже не будет никогда. Почему-то после пламенной речи той, кричавшей о проклятии на головы всех причастных, до сознания стало доходить, что что-то не так. Ибо так просто не должно быть. Ответа ни у кого не было.
Спустившись вниз на крыльцо покурить, Светлана Аркадьевна, которая баловалась этим только в исключительных случаях, в основном в кампании, чтобы привлечь внимание к свои красивым рукам и губам, поддержала разговор покуривавших тут врачей-мужчин, самым неожиданным образом:
— А я поверила в бога — точно нам этот грех не простится.
— Ну, ты, Светка, даёшь. Ты-то врач-гинеколог, атеист до гробовой доски, очнись, какой бог? — мужчины не верили своим ушам.
— Я точно уверена, кто-то нам это зачтёт, пусть не бог, но всё, что тут происходит — обязательно даст о себе знать, — руки у женщины заметно дрожали, и все предпочли за лучшее промолчать, кому оно надо, это мракобесие.
— Но ведь, говорят же, убивали там когда-то младенцев, навлекая на себя гнев, — вдруг выдал кто-то в поддержку Светы.
— Ты еще вспомни, что при царе горохе за неверие в эту муть сжигали на кострах, — атеисты не сдавались.
— А хочешь сказать, что не сжигали?
— Лучше бы подумали, что действительно здесь сейчас происходит, а не кидались друг на друга, — Света погасила сигарету и пошла наверх.
Ира тем временем продолжала заниматься больными, Эмилия потихоньку отошла, но в ту палату больше заходить не желала, впрочем, Ира и не настаивала. Она и сама могла справиться. Ещё только ночь. И всё. Дело двигалось медленно, с перебоями, но, тем не менее, всё шло своим чередом. К ночи обещало уменьшиться количество капельниц, поскольку потихоньку эта раковая опухоль рассасывалась. Когда вечер окончательно вступил в свои права, с полей немного потянуло прохладой. Но ветра на удивление все эти дни практически не было, никакого движения воздушных масс. Воздух висел, как будто его тут приклеили навеки вечные.
Всё еще попадались экстраординарные случаи, но все понимали ещё немного — и свобода от сумасшествия этих дней. Они уедут, и больше их, разумеется, никто из врачей не встретит, вспоминать об этом не хотелось. Все забудется — на то и память, что бы помнить только то, что человеку нужно в жизни. А это никому не нужно. Что там у них случилось со временем, разумеется, прояснится, думали медики, но тогда, возможно, оно будет уже никому и не интересно. Короче казалось сбыть бы их с рук, и всё станет на свои места. Женщины тоже рвались домой. У каждой было свое горе и своё счастье в этой истории. Кто хотел ребенка, кто не хотел — а всё для всех закончилось одинаково.
Какая-то дурёха всё рыдала в ночном коридоре: что у неё парень в армии, как она ему напишет, что убила ребёнка, ведь в письме всё не объяснишь, они, ведь, только потому и побежали расписываться перед самым призывом, чтоб её в деревне не засмеяли, что нагуляла мальца. Ира, как умела, пыталась, рассказать, что и она в таком же положении, то же парень в армии: ты жди — там видно будет.
— В таком, да не в таком, — не унималась девчонка, — вдруг он, что с собой сделает? Он же нервный - страх.
Но Ирина всё понимала, и думала: «Не дай бог в таком.»
А потом она пошла перед рассветом немного поспать в процедурной, Эмилия уже прекрасно могла обойтись без неё. И Ирине даже как будто начал сниться сон, кто-то в белом вёл её за руку по тёмному-тёмному пространству, вел, крепко держа за руку, было спокойно и хорошо, как вдруг, заговорило не выключенное на ночь радио, и на всех этажах зазвучал женский голос: «Говорит, Москва. Передаем сигналы точного времени.» Потом его сменил мужской: «С Первым мая вас, товарищи. С днём международной солидарности трудящихся».
© Copyright: Волна Поль Домби, 2011