Сергей Дерябин
Зернышко проса упало с обрыва
Затравлено в роще ревел самосвал
Не было в душах благого порыва
Но ведь и скорби никто не скрывал.
Возможно, для автора этих строк сие откровение наполнено великим смыслом, и, кто его знает, даже является гимном судьбы. Почему бы и нет? Однако проблема заключается в том, что, будучи всего лишь эхом личных переживаний, или, иными словами – ассоциативным персональным кодом памяти, строчки эти по определению не могут быть постижимыми для других людей. А поэтому возникает вопрос: в праве ли автор, что называется, на полном серьезе представлять подобные откровения всеобщему вниманию и тем самым заявлять себя мудрецом среди стада баранов, имя которому – человечество? И не выставит ли себя бараном тот, кто объявит себя ценителем этой чужой мудрости?
Всё та же сказка о голом короле, которая все никак не завершится и в которой вряд ли когда будет поставлена точка.
Ценители иррационального символизма в искусстве призывают нас, что называется, отрешиться от собственной головы и воспринимать их любимые творения сердцем. Иными словами – не искать смысла, а ловить чувственные флюиды произведения собственными струнами души. И если эти струны не завибрируют, то – увы! Не парьтесь понапрасну и идите смотреть программу «Время». До высокого искусства вы не созрели. Со времен знаменитого хрущевского разгрома выставки темпоралистов, любая критика в адрес абстрактного искусства в обществе стала автоматически восприниматься не только как покушение на свободу самовыражения, но и проявлением духовного убожества. Ну, и кому ж охота в козлах ходить, спрашивается? Вот и молчим, стыдливо потупившись пред непонятным творением, или того хуже – хвалим его, от восторга глаза закатывая. Совсем как голодная толпа в достопамятные советские годы перед закрытым «Торгсином», внимающая рассказам счастливчиков, сумевшим там побывать…
Но вот ведь парадокс. Заявляя себя художниками высокого, выведенного за пределы информационного анализа творчества (нонконформизм, темпоральное искусство), где каждый творящий в праве заявить себя гением и обладателем собственной Вселенной, эти художники, тем не менее, почему-то вовсе не отказываются от построения авторитетной, а, чаще всего, авторитарной иерархии в собственном цеху, где победно возвышаются в лучах славы генералы, шустрят напористые гауптманы и капралы, жалко поглядывают наверх рядовые-необученные, а огромная масса желающих и вовсе оказывается за недоступными воротами Священной казармы!
А с какой-то стати, спрашивается? Почему автор какой-нибудь железобетонной композиции доярки с ведром и тучной коровой на въезде в давно развалившийся колхоз «Путь к коммунизму» не вправе горделиво поставить себя рядом с Роденом или Ле Корбюзье? Ах, он, этот райкомовский угодник – мошенник и халтуру свою на заказ лепил! Ну, а портреты фламандских мастеров, что обрели свое почетное место в художественных галереях Европы – разве не на заказ были сотворены? На подобные вопросы всегда наготове один ответ: время все расставит на свои места.
Ой ли, граждане?! Оглядываясь назад, наблюдаешь одну и ту же картину: некое «творило» (одна только знаменитая история с ярким представителем поп-арта Робертом Раушенбергом чего стоит) любым способом, даже самым скандальным – а-ля Жириновский, например – старается обратить на себя внимание, после чего в лучших традициях гипнотической магии у публики становятся ушки на макушке. Ну-ка, поглядим, что он там творит между своими выкрутасами? И тут история возникновения новой звезды подходит к своей кульминации. На сцене появляется главное действующее лицо – овеянный славой критик или меценат (Лео Кастелли, например). Он-то своими блистательно невнятными, но, тем не менее, благожелательными замечаниями и определяет судьбу новоиспеченного «таланта», милостиво выдавая новичку пропуск на Олимп. А раз похвалил «специалист», то и остальным не с руки отставать. Выставлять себя невеждой? Дураков нет! И вот сознание публики растворяется в собственном внимании, а за кулисами театра тщеславия критик с новой звездой истово раскланиваются. Рука руку – что? Правильно!
А на кого это вы, сударь, замахнулись, позвольте узнать, слышу я вопрос. Уж не собирается ли вы, господин сомневающийся, и Хемингуэя с Сальватором Дали с пьедестала спихнуть, раз их шедевры кое-кому (и вам, в том числе) непонятны?
Да не собираюсь я, господи, вандализмом заниматься! Не я их туда ставил, не мне и ниспровергать! Вот только, господа уважаемые целители, развейте бога ради одно сомнение, которое меня давно уже мучает. Многим известно прославленное творение Дали под названием «Сон, навеянный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения». Впечатляет, да еще как - аж, можно сказать, до дрожи в коленках! Так вот, представим себе на минуту, что, закончив в муках творчества свое гениальное творение, автор, то ли из озорства, а может из желания проверить вкусы публики, взял бы, да и запер под замком от всех глаз подальше свой шедевр, а вместо него написал бы копию, в которой было бы всё тоже самое, но вот вместо летящего из рыбьей глотки тигра с разинутой пастью и задумчивого слона на паучьих ножках изобразил бы, допустим, бегемота с перепончатыми ушами в качестве крыльев и собачью будку, устремляющуюся в небо вслед за клином журавлей и тянущую за собой на цепи отчаянно визжащего пса. Вот эту-то копию, заведомо являющуюся надругательством над собственным авторским замыслом и его гениальным воплощением, маэстро выставил бы на суд зрителей вместо оригинала.
А теперь ответьте на вопрос: хотя кто-нибудь смог бы заподозрить подлог? Даже из числа самых тонких ценителей и преданных поклонников?
И еще пример. Если бы великий Хемингуэй, написав свою всемирно известную повесть «Старик и море», обозначил бы авторство не своим, но совсем другим, никому неизвестным, именем, а потом отослал бы свою повесть куда-нибудь подальше, ну, например, в одно из провинциальных канадских издательств. Увидела ли бы это повесть свет и внимание публики?
Тогда в чем же состоит ценность произведения искусства? На поставленный вопрос вряд ли существует всеобъемлющий и исчерпывающий ответ. (Внимание, дальше идет изложение моей гипотезы). Одно, по-крайней мере, важно помнить: красота это – гармония. И если она, эта гармония, в произведении искусства реципиентами (воспринимающими субъектами) ощущается достаточно одинаковым образом – вот тогда произведение и можно считать состоявшимся. Это на уровне чувственного восприятия. А ведь следует помнить и то, что гармония – понятие объективное и даже исчисляется математически (золотое сечение, числа Фибоначи). То есть, художественная ценность произведения может оказаться вполне доступна и объективному анализу. Хотя бы по определенным критериям.
Ну, и зачем оно нам надо, спросят многие? А затем хотя бы, чтобы имитация не смогла рядиться в одежды истинного искусства. Грубо говоря, чтобы не возникала ситуация, когда автор, творя свое произведение, имел в виду селедку, а реципиентам мнилась окрошка или космический полет. Кроме того, мы все отлично знаем, что художественное творение (или имитация оного) способно «прессовать» человеческое восприятие в нужном направлении и вовсе без какой бы там ни было художественной составляющей. Например, упомянутый выше Раушенберг это блистательно доказал своей скандально знаменитой композицией «Кровать».
Таким образом, произведение искусства хотя и является некой композицией условных образов по определению, это обстоятельство, однако, вовсе не означает, что степень условности в нем заключенная может вольной птицей лететь за туманный горизонт. Ведь с какого-то момента такого ментального полета начинается уже чисто индивидуальное творчество реципиента, творящего собственное произведение искусства в своем сознании. Слышу, как вскидываются апологеты абстрактного символизма: да это же замечательно, автор произведения в этом случае добился- таки своей цели! Но, господа ценители, шедевром, генерирующим эстетический восторг, может стать и шелест ветра, и падающий с дерева лист, и пятна плесени на штукатурке. И кто же здесь автор, позвольте спросить? Кого в этом случае на пьедестал ставить? Ну а в отношении произведения, у которого все-таки есть автор, но, тем не менее, не обнаруживается какого-либо смыслового или отчетливо выраженного художественного содержания, разве любой из нас не вправе воскликнуть: Осанна! Знать не желаю никакого автора, кроме себя, любимого!
Следовательно, авторское творчество кончается там, где начинается творческая фантазия реципиента.
2011г.