Михаил Титов
П(р)очти дневник
- Я забыла, с кем пил Пушкин?
- Что? – спросонья я не понял, о ком речь: какой Пушкин, с кем он пил?
- Спишь еще?
- Уже проснулся.
- Ой, я забыла, что у нас десять часов разницы. У нас-то вечер.
- А у нас утро.
- Так с кем пил Пушкин-то?
- С няней. Выпьем, няня, где же кружка…
Звонок был с того света. Во всех смыслах. Или из параллельного мира – из Канады. Только, прошу, без разговоров о прошлом. Ведь его больше нет?
Если не жил, то и смерти нет. Как я могу умереть, если ни дня не жил: все бежал куда-то за какой-то не то что недостижимой, а и вовсе - непонятной целью, а жизнь в это время просвистывала мимо. Это даже не курьерский поезд – метафора банальная, потому что станции неопределимы. Это куда быстрее и куда хуже, потому что бесцельно. Так что – не было жизни, и смерти не будет. Бояться нечего.
Москва пахла дорогими духами и трудовым потом, от нее за версту несло угрюмой сосредоточенностью и безумным ритмом. Все куда-то бежали, неслись, торопились, словно всегда и всюду не успевали. Даже эскалатор для москвичей полз слишком медленно. Взгляды – только в пространство, не дай Бог, пересечешься, глаза пустые, безучастные, «по-русски не разумею».
В редакции одной газеты:
- Выпьем?
- А у вас можно?
- С одиннадцати - да. До одиннадцати генеральный лютует.
Лечу в самолете с незнакомыми людьми и чувствую себя героем Мураками. Даже заказал себе виски, чтобы сходство было большим. Выглянул в иллюминатор: капли воды ползут по стеклу вверх. А ведь там -40.
- После дня рождения я потеряла многих своих друзей, - услышал сзади. Повернуться было неприлично, а так хотелось на нее посмотреть.
Для нее любовь была не от случая к случаю, а от случки к случке.
В Питере всюду сопровождает запах тлена. Город как будто умирает прямо на глазах. Может, дело в том, что живу на квартире, где год назад умерла старуха. Когда вселялся, и комната, и кухня были присыпаны пылью. Словно бабку сожгли, а пепел развеяли по ее прежнему обиталищу. И этот специфический стариковский запах… Им пропитано все. Запах идет вслед, преследуя…
Мы спим на сдвинутых кроватях, почему так – не знаю. Видимо, когда-то так было заведено, хотя комната позволяет кровати раздвинуть. Но мы спим – почти рядом – два взрослых мужика – и мне становится не по себе от такой близости. Вот он рядом – протяни руку – и можно прикоснуться к его мощной спине, провести по затылку, а если осмелиться, то и уколоть ладонь о щетину, почувствовать волосатость груди или ног. Зачем мне это? Зачем, вообще, эти мысли в голове? Оттого, наверное, что страшно одному? Хочется теплого надежного тела, в которое можно уткнуться и не бояться ничего? Или хочется понять, что же такое я – внешне, каков на ощупь? На себе это проверить невозможно: ощущения не те. Лежишь полночи, мучаешься, думаешь: вот его рука, такая близкая и такая недосягаемая, и хочется да колется.
В комнате остался резкий запах носков…
Петербург - город-обманка. Стоит на море, в котором купаться невозможно. Вроде и столица, но вторая... Амбиций немеренно, а реализовывать их не спешит… или не хочет?
В дешевой забегаловке при хлебном магазине – разговор о Достоевском. Худой высокий велосипедист и бородатый толстяк.
«У него на носу растут волосы», - подумала она и тут же осеклась. Вспомнила Анну Каренину. Той не нравились уши мужа. Вот она, российская начитанность. Уже и подумать нельзя, не припомнив первоисточника.
Из Чехова
Самое лучшее из кустарных изделий нельзя назвать замечательным… без но; то же самое следует сказать и о всех литературных новинках… Умно, благородно, но неталантливо; талантливо, благородно, но неумно, или, наконец, - талантливо, умно, но неблагородно. («Скучная история»)
Таймер отсчитывал время назад. 3.20, 3.19, 3.18
Уместна ли математика в жизни? Нет, речь все-таки не о математике. Уроки физкультуры, что ли? А если речь идет о счете? На первый-второй рассчитайсь! НВП! Это же война. И потому жизнь - начальная военная подготовка.
- Ты куда тогда пропал?
- Я же тебе все объяснил уже.
- Ты зайдешь сегодня ко мне? – голос на том конце провода готов сорваться в жалобный скулеж.
- Нет, – отвечаю твердо, чтобы человек понял уже наконец, что я на такие штучки не клюю. – И хватит ныть.
- А если я умру этой ночью?! – всхлипывает голос. – Ты же потом себе этого не простишь.
- Проспись для начала
- Ты помнишь ту историю?
- Какую?
- Ну ту – самую первую, которую я тебе рассказал.
- Ты мне их столько уже рассказывал, что можно сборник рассказов составить.
- Ты не мог забыть.
- Будем играть в «Угадай мелодию» по трем нотам, что ли?!
- Так что? Не зайдешь?!
- Как ты достал меня! Зайду. Но это в последний раз, понятно?!
- Понятно. Только зайди.
Любовь - это геморрой на всю голову.
И Лениным помечены дома… На Московском проспекте – через здание: здесь останавливался, здесь был, здесь выступал Владимир Ильич….
Когда он говорит: «Созвонимся», я понимаю, что звонка не будет, а если я вдруг наберу его номер, то в ответ услышу редкие гудки, через какое-то время срывающиеся в монотонную пустоту.
- Мне бы свечи противовоспалительные, - сказал, отводя глаза от продавщицы.
- Минуточку подождите, - девушка отвернулась и стала рыться в ящиках шкафа, выдвигая их один за другим.
На прилавке она разложила сразу пять разноцветных коробочек.
- Я вот это возьму, - ткнул пальцем в ближайший тюбик.
- Может, аннотацию почитаете? – с сомнением посмотрела девушка. – Они, в принципе, все противовоспалительные. Вам от чего конкретно?
«Сейчас я так и сказал, - разозлился, уткнувшись в листок. – Выложил ей тут про свой геморрой. Надо было пойти в аптеку рядом с домом. Там фармацевт старая. Не так неудобно было бы».
- Это то, что нужно, - наконец сказал. – От воспаления суставов.
- С вас 46 рублей 50 копеек, - девушка постучала по кассе. – Еще что-нибудь?
- Нет, спасибо, - нашел в себе силы, чтобы выдавить улыбку, выскочил на улицу и выбросил купленное лекарство в урну.
- Вот и вылечился, - сказал сам себе.
Я выдумываю себе жизнь. Рассказываю самые интимные вещи без утайки, которые придумал тут же. Придумал… Грубые страсти и романтика, которая не знает выхода. А всюду - птичий язык, щебет: короче, типа того, как бы. Есть чувства, но вокруг - в силу бедности языка – не знают, как о них сказать. «Я не знаю», - ключевая фраза.
Он немного отстал и, подавшись вперед, пёрнул. «Вот такой и должна быть настоящая дружба, - подумал, - чтобы человек мог, не стесняясь, пердеть в твоем присутствии».
Третье лицо, средний род – уроки русского языка иногда всплывают в памяти.
Это как будто из прошлой жизни. Давным-давно, в одной не существующей сейчас стране… А, может, и не было ничего. Прочитал или по телевизору увидел, а потом присвоил себе, и думаю, что родное…
Из Чехова
Русский человек любит вспоминать, но не любит жить. («Степь»)
Смотрю на часы и жду, когда 23.59 обнулится. Произойдет ли что-нибудь от смены дат? Каждый день жду чего-то нового и знакового. Но заканчивается все одинаково: телевизор или компьютер, кровать. Теперь вот еще и электронное табло.
Из предвыборных дебатов:
- Благодаря нашей партии, в стране повысилась рождаемость…
- И за это партии спасибо?
- Слушайте, вы! Ваш тон!
- А вам не кажется, что просто поколение 80-х вступило в детородный орган?
- (перебивая ехидно) Возраст, наверное, вы хотели сказать?!
- Спасибо (спокойно), в возраст, конечно. В детородном органе мы все скоро и так окажемся.
Последний из томагочи. Когда меняются поколения, легко стать ментором, молодая поросль ведь не догадывается, кем ты был на самом деле.
Отец, мать и их дети… Сейчас, когда отец умер, появилась крамольная мысль, что его никогда и не было. Из всей жизни с трудом вспоминаются единичные эпизоды, когда он был рядом. Возня с машиной (помню только по сохранившейся фотографии), подвезти до работы (это уже в моем сознательном возрасте), ноябрьская демонстрация (снова из глубокого детства).. В нашей семье каждый существовал отдельно. Да и семьи-то не было. Были порознь: отец, мать и их дети….
Екатеринбург. Аэропорт Кольцово. Огромная растяжка на фасаде: бутылка красного вина и адрес bordoural.ru. Сразу воспринимаешь как рекламу борделя. Через миг доходит: вот она, первая необходимость для всякого уральца, – накатить стакашок французского винца по прилету.
Он произносит слово show-room как шуурум. Мечтает открыть свой автосалон. От шуурум – веет чем-то монгольским и детским одновременно – шурум-бурум. Ловко управляет машиной одной правой. Левую потерял в аварии.
Четвертый уровень административно-производственного контроля – засела в голове фраза из должностной инструкции.
Из разговора двух корреспондентов:
- Радио «Звезда» - смешней не придумаешь. Звезда – п***а. А этот «Норд-FM» еще. «Морг-FM». Думают, интересно, о созвучии?
- Какое созвучие? Так можно любое название обматерить.
- Например?
- Созвучие-п***озвучие, Вован-п***орван.
- Ну, это рифма, а не созвучие.
- А п***а-звезда – не рифма?
Человек как человек, вот только бы, сука, не бросал мне на стену стихи. На каждый праздник – по стихотворению – и всё разноцветными буквами. Ладно, если бы свои, порожденные буйной фантазией, так нет – чужое, анонимное, выдранное с корнями из глубин интернета.
«Разрешите вас поздравить со днем ваших именин»… Это я еще бы понял, какая-никакая, но аллюзия к дворовой классике, но нет же, сплошные розовые восходы, романтика заката, букеты в рамочках и вазочках, глубокомысленная чушь – словом, слюни и сопли. Послать на ***? – обидится ведь. От всей души делается.
Смотришь на человека живьем и думаешь: ну тупой, а на фото, особенно в каком-нибудь интерьере или неожиданном ракурсе – сразу смысл появляется, философия…
Господи, сделай так, чтобы люди не были таким говном.
Из Чехова
…теперешние дети и молодые люди поздно становятся взрослыми и до сорока лет играют в извозчики и генералы! («Именины»)
- Почему это мы ничего не читаем? Читаем. Вчера вот просматривала сборник рецептов «Готовим в микроволновке», а вечером «Камасутру» полистали.
И все это – без тени смущения или иронии.
А и что? Читал он книги, набирался чужого, скорее даже – несуществующего опыта, мечтал о чем-то, ходил, думал, работал, встречался, разговаривал, грустил, пил, веселился, в общем, жил, и вдруг всё пропало. Не только: дальше – тишина, но и мрак, и холод, и тяжесть, но уже неощутимые. И для чего тогда были все эти глаголы?
Выйду на улицу, гляну на село, - несется из телевизора. У соседей сверху начинает выть собака, подпевает молодому певцу.
По тому, как легли окурки в пепельнице, я пытаюсь угадать, что ждет меня сегодня. Белые сморщенные червяки, покрытые черным порошком, словно насмехаясь, сложились в юс малый из старославянской азбуки. «Нынешнее я», - перевожу я это послание из далекого прошлого. Только что должно последовать за этим? Куда приведет или заведет меня исчезнувший юс? А, может, все куда проще, чем я себе придумал и разгадка на поверхности? Я – и есть юс малый?.
Югорск, СПб, 2.12.2011