***
Умереть, пока не кончились деньги.
Все равно придется,
когда не на что станет купить лекарства.
Друг явился мне в сновидении,
просветленный – ночью Суккот,
когда смешиваются веры и царства.
Лицо его было полно ангельского плача.
– Игорек, – сказал мне, – Игорек.
Не знал,
что меня уже тридцать лет зовут иначе.
В свете лица его я вспомнил,
как добр был ушедший Бог.
***
Иногда она долго болит,
устает от греха,
просит сокрытого света.
– За что? – спрашивает, – за что?
Плохо ей здесь,
высохла как гербарий.
Отвечаю:
«Ты разве не знаешь, где ты?
В мире
где друг другом питаются твари.
Одна из них мы с тобой».
Говорю,
и от этих слов мы оба чувствуем боль.
Она спрашивает:
– Ты веришь, что мы созданы кем-то
и куда-то идем?
Что тут ответишь.
– Смерть придет и узнаем.
Она соглашается:
– Подождем.
Отчизна
Кто-то должен любить эту землю чужую,
где с похмелья времен тосковать довелось.
Черноногой босячкой родная бомжует,
пеленает дитя колтунами волос.
Заходись, мое сердце, любовью к нечистой,
молоком ее песьим я вскормлен на вой.
Слушай, мати-земля, и ответствуй мне свистом,
пляской сапа рассыпь свой гопак горевой.
Кто-то должен любить твоих пажитей скудость,
нищебродов юродивых, сивых пьянчуг,
материть тебя ласковой бранью, покуда
в реку смертной ловитвы заводят учуг.
И потом, если потом холодным разбужен,
все поймет навсегда леденеющий лоб,
может статься, один только буду я нужен –
на сыновних руках опустить тебя в гроб.
Аня
А.П.
Плыл щелью Мойки неотмытой,
Фонтанкой, плещущей на спусках,
Невой державного гранита,
Лебяжьею канавкой узкой,
мостами, гулкими как залы
под тяжким грохотом колесным...
Валы свинцовые лизали
мое лицо оскалом песьим.
Но я не зрел на сущем пятен,
и позолотой на лазури
казался мир, и был понятен
как светлый вечер после бури.
И, кутая меня как няня,
заботой нежною и лживой,
сквернавка и юница Аня
мне стала девичьей поживой.
Убогим злом, паленым смрадом,
душа дымилась, но пречисто
всплывала ночь морской наядой,
как сердце ломкой и ветвистой.
Плыла ладья по невской хмари,
шел сизый дым над пепелищем.
Я опьянялся духом гари,
хмелел от хлеба словно нищий.
И чудилось в тот час печали,
что на свободу я отпущен,
когда к узилищу причалил
и сбросил сходни стерегущий.