Мы входим в кабинет,одетые в чём мама родила,скрестив ладони рук ниже пояса, прикрывая ими свой “стыд”. Высокая моложавая женщина-врач,председатель медицинской комиссии,вынув изо рта папиросу,хриплым голосом скомандовала:
- Руки по швам!- И многозначительно улыбнувшись,добавила:
- Не надо,мальчики,прятать от нас свои мужские достоинства.Ясно!Теперь по очереди подходите к специалистам-врачам.
От смущения мы не знаем,куда деть свои глаза – кроме хирурга и проктолога, все врачи женщины.
Неловкость разрядил, вошедший в кабинет,очередной призывник, приковавший к себе всеобщее внимание.Он был небольшого роста,кряжистый, косая сажень в плечах. Постриженная под “нулевку" голова с прижатыми к ней ушами надежно сидела на крепкой бычьей шее.Но самым примечательным,что, прежде всего бросалось в глаза, было далеко не пропорционально его небольшому ростуего мужское естество, которое он, в отличие от нас, и не собирался прикрывать ладонями.
Но это ещё не все: его грудь, плечи,спина,руки, ягодицы и ноги, до самых колен, были покрыты многочисленными татуировками. Грудь украшали портреты Ленина и Сталина, на предплечьях извивались змеи,а над ними обет:” Не забуду мать родную”.Ниже пупка красовалось признание: “Я люблю тебя, Мурка!” На ягодицах два кочегара с совковыми лопатами при ходьбе имитировали вбрасывание угля в топку. Не трудно догадаться в какую! В кабинете начался всеобщий хохот. Вытирая слезы, председатель комиссии спросила его фамилию. Я запомнил ее:
ЯНЧЕНКО ( мы попали служить в одну воинскую часть). Вел он себя свободно,даже несколько развязно. Осматривая его, врач-проктолог спросил:
- Янченко, ты пьешь?
- А что у меня там пробка от бутылки торчит?- последовал нагловатый ответ.
Он был одним из тех многочисленных призывников, которые к своим не полным двадцати трем годам имели по несколько судимостей за воровство, хулиганство и даже убийства, проведя в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях в общей сложности по пять-шесть лет.
После смерти Сталина они по амнистии вышли на свободу и, вскоре, в 1954 году, в соответствии с законом о всеобщей воинской обязанности были призваны в армию. Их поведение соответствовало “знаниям и навыкам”, полученным в местах лишения свободы. В указанный в повестках день, большинство из них на призывной пункт прибыли, в стельку пьяными, едва держась, на ногах и не вязали лыка. Они не подчинялись командам офицеров, орали блатные песни и сквернословили. Только на следующий день их кое-как удалось шеренгами построить в колону и строем довести до товарной станции “Симферополь”. Нас погрузили в железнодорожные вагоны-теплушки, с маленькими окнами и двухъярусными нарами.
Поезд не успел тронуться, как в вагонах началась настоящая пьяная оргия. В моем вагоне провалились верхние нары, чудом не придавив сидящих на нижних, после чего сопровождающие офицеры и сержанты отобрали у всех призывников бутылки со спиртными напитками и выбросили их через окна вагонов.
По направлению движения поезда не трудно было догадаться-нас везут в Севастополь. Там с вокзала строем привели на Корабельную Сторону, в “ЭКИПАЖ”. Так называется место, куда со всего Советского Союза каждый год прибывают новобранцы, где их, после прохождения медицинской и мандатной комиссий, обмундировывают и направляют служить на корабли и береговые подразделения Черноморского флота.
Конец сентября,уже чувствуется дыхание осени,ночи достаточно свежие,со стороны моря дуют прохладные ветры,покрывая все вокруг песчаной пылью, которая хрустит под зубами. Уже два дня и две ночи почти тысяча призывников под открытым небом, сидя на голой земле, ждут своей участи. Рядом с нами примостилась группа из Средней Азии в национальных полосатых халатах. Утром они обнаруживают, что кто- то их обворовал. У многих в халатах вырезаны карманы, в которых находились кошельки с деньгами. Удивляться не приходится: призванные в армию карманники, пользуясь моментом,вспоминали свое мастерство.
Наша предстоящая военная судьба и служба во многом зависели от «покупателей».
Так называли офицеров, отбирающих пополнение для своих кораблей и береговых частей Черноморского Флота.
Мои документы не случайно попали в поле зрения сразу двух офицеров: подводника и морской авиации. За моими плечами была семилетка, один курс
кинотехникума, два курса училища культуры и удостоверение об окончании в ДОСААФе
курсов радиотелеграфистов. Я владел игрой на музыкальных инструментах, мог быть организатором клубной работы и исполнять обязанности киномеханика….
Подтянутый, средних лет морской офицер, перелистав мои документы, внимательно осмотрел меня, что называется с головы до ног. Признаться, несмотря на небольшой рост, я был, как говорят, “ладно скроен, крепко сшит”. Удовлетворенно улыбнувшись, он обратился ко мне:
- Бекман, я хочу рекомендовать тебя матросом на подводную лодку. Как ты на это смотришь? – От неожиданности я разволновался и не сразу нашелся, что ответить. В армию я пошел охотно. Меня привлекала неизведанность. В юности я был
большим романтиком, но чтобы стать подводником, мне даже в голову не приходило.
Придя в себя, я сказал первое, что мне пришло на ум:
- Я не умею плавать.- Он тихо засмеялся:
- Это не проблема. Научим. А как насчет морской болезн?
- Не знаю.
- На качелях и каруселях укачивался?
- Нет.
- Ну, вот и хорошо.
Он привел меня в соседний большой кабинет, в котором за длинным столом, покрытым красным сукном, сидело несколько высших офицеров во флотской и общевойсковой форме. Бросалась в глаза их полнота, избыточный вес и какая- то вялая усталость.
Одни зевали, прикрывая ладонями рты, другие вытирали носовыми платками испарину со лбов. День клонился к вечеру, а за день перед их взором прошла не одна сотня документов и лиц. Выслушав доклад сопровождающего меня офицера, они мельком исподлобья взглянули на меня. Один из них, видимо представитель Особого Отдела ( это я потом понял!), найдя в лежащем перед ним списке мою фамилию, сказал, что обнаружились какие- то обстоятельства.
Мне не задали ни одного вопроса и отпустили, а офицера-подводника попросили задержаться. Через какое-то время он вышел из кабинете и, подойдя ко мне, смущенно разведя руками, не глядя мне в глаза, как-то виновато произнес:
- Я очень сожалею, но комиссия не считает возможным направить тебя служить на борт подводной лодки, как сына…- и, запнувшись, быстро взглянув на меня, продолжил:
- Как сына” врага народа”,- и сочувственно похлопав меня по плечу, удалился.
Меня как будто обухом ударили по голове. Отца по ложному обвинению арестовали и судили в 1938 году, когда мне было три с половиной года.С тех пор я его не видел, но с детства не верил в его виновность и не отрекался от него, даже когда вступал в комсомол и, несмотря на это, был принят, возглавив комсомольскую организацию школы. И меня никто и никогда не попрекал судимостью отца, тем более не называл сыном “врага народа”. В мои девятнадцать лет это был первый в моей жизни горький опыт.
Когда на следующее утро меня пригласил на беседу капитан авиации,я был подавлен и равнодушно отнесся к его предложению попасть на службу в большой гарнизонный Дом культуры.
Решение комиссии и на этот раз было отрицательным.
И именно тогда мне стало понятно, почему после окончания курсов радиотелеграфистов всю мою группу, кроме меня, отправили служить в Группу советских войск, дислоцирующихся в Германии, хотя мои результаты были одними из наиболее высоких. В ожидании своей дальнейшей военной участи, я сидел на какой- то длинной скамье, понуро озираясь по сторонам. Рядом “ блатные”, недавние зэки резались в “очко”. Мимо нас, покидая территорию Экипажа, одна за другой прошагало несколько команд призывников, одетых в матросскую форму. За последние два дня плац “Экипажа” заметно опустел.
- Что так приуныл, корешок?- услышал я за своей спиной хрипловатый голос и повернул голову:
- Чего нос повесил? Переживаешь, что не попал в матросы? А зря. В солдатах будешь на две весны меньше срок отбывать,- и засмеялся коротким, похожим на кашель, прерывистым, смехом. Он был выше среднего роста, сухопарый, но широко-костный,с большими натруженными руками в бугристых прожилках и венах.
Небритое, щетинистое лицо было покрыто струпьями от прыщей, глаза живые, а на висках явно проступали признаки седины. Весь его облик выдавал умудренного опытом, уверенного в себе человека. На вид ему можно было дать не менее двадцати пяти лет.
- Ну, кажется, “покупатели” кого можно было всех “раскупили”,- продолжал он:
- Чую: плачет за нами СТРОЙБАТ.
- Чего ты так решил?- переспросил я.
- А как ты думаешь? Куда еще могут направить нас, уголовников, имеющих строительно-юридическое образование. Увидев мои удивленные глаза, добавил:
- В зоне, кроме специальности каменщика и штукатура, каждый из нас выучил наизусть весь уголовный кодекс, и снова засмеялся своим характерным смехом.
- Но ты, корешок, по всему видно, к нашей братве отношения не имеешь, но срок отбывать придется вместе с нами, - и снова засмеялся.
В этот момент я почувствовал, что чем-то привлек меня этот потрепанный жизнью, молодой человек. Звали его Виктором Кравченко. Попав служить в одну воинскую часть , мы подружились Он был старше нас всех на несколько лет и у него было две судимости, но прирожденное чувство юмора и обостренное чувство справедливости помогли ему в суровой действительности лагерной жизни остаться человеком. Он стал моим”ангелом хранителем” и во многом помог мне адаптироваться в тяжелых условиях, не привычных для меня, первых месяцев армейской жизни.
- Что это лежит рядом с тобой? – спросил он, увидев зачехленный музыкальный инструмент.
- Это русский народный струнный инструмент домра.
- Покажи. Я его расчехлил.
- Так это же мандолина.
- Похоже, но не совсем, хотя играют, как на мандолине..
- У нас в лагере здорово играл один на мандолине, особенно "МУРКУ", задушевно, до слез. А ты можешь сыграть "Мурку"?
- Попробую подобрать, - я начал настраивать инструмент. Услышав звуки настройки, играющие рядом в карты, повернулись в мою сторону. Вначале робко, потом с каждым куплетом все уверенней, я сыграл "Мурку" Мой собеседник зааплодировал. Картежники смешали колоду карт и посыпались просьбы:
- “Подиким степям Забайкалья”, “Бежал бродяга с Сахалина”, “Степь, да степь кругом. ”Чувствуя какое-то особенное внимание слушателей я играл с большим настроением и подъемом в импровизационной манере, чередуя одноголосье с сочными созвучиями двойных нот и нехитрыми каденциями, чем снискал бурные аплодисменты благодарных слушателей. И только теперь заметил, что скамейку, на которой я сидел, окружили плотным кольцом несколько десятков человек. Я запомнил их глаза, не похожие на глаза людей с искореженной с детства судьбой.
- А теперь сыграй, что- нибудь свое, попросил меня кто- то из них.
Я сыграл “Музыкальный момент” Фр.Шуберта и Вальс “Фавн” В.Андреева.
Когда затихли аплодисменты,я увидел, что среди моих слушателей несколько в стороне стоял высокий статный капитан в тонко-шерстной офицерской гимнастерке цвета хаки, темно-синем галифе и хромовых сапогах, а рядом с ним несколько молодых сержантов в армейской форме с черными погонами. Один из них подошел ко мне и шепнул на ухо:
- Тебя должны пригласить на комиссию и будут рекомендовать в сержантскую школу младших командиров. Не соглашайся, эта муштра не для тебя. В части тебя ждет более интересная служба. В этот момент, когда он мне об этом нашептывал, я увидел, как капитан внимательно смотрел в нашу сторону и, встретившись со мной глазами, улыбнулся и кивнул головой. Спустя час, когда меня пригласили на комиссию, я, увидев уже знакомые лица, едва сдержался, чтобы не выразить на лице то негодование , которое кипело у меня внутри. Однако собравшись с духом и поблагодарив за оказанное доверие, я решительно отказался, мотивируя тем, что не обладаю командирскими качествами, командным голосом и необходимой волей(погрешив, конечно!)
Вскоре после бани каждый из нас получил по комплекту солдатского обмундирования цвета “хаки” и кирзовые сапоги. В одночасье мы перестали друг друга узнавать, превратившись в однородную массу, став все на одно лицо, отличаясь только ростом. Нас построили по ранжиру повзводно по четыре шеренги в каждой колонне. Во главе первого взвода встал капитан, а командиры взводов, сержанты сбоку ,с левой стороны колонн.
Последовала команда: “ШАГОМ МАРШ!” и наша колонна, покидая “Экипаж”, строем двинулась по улицам Севастополя в сторону Морского порта.
“ РАЗ! ДВА! ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ!”звучала команда, и точно ей в такт гулко отдавались на мостовой удары каблуков солдатских сапог.” РАЗ! ДВА! ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ!” Впереди были три долгих года армейской жизни, начавшиеся трехдневным круизом на верхней палубе огромного теплохода “ПОБЕДА”. Затем береговые воинские части в городах Туапсе, Керчи и, наконец, армейский Ансамбль песни и пляски в Севастополе.
Но это уже в продолжение моей армйской судьбы и военной службы.