Интервью в жанре очерка
Я пробивался к нему очень трудно. Звоню, а мне отвечают: «Мэтр в Испании. Когда вернется, предсказать невозможно». Позже он на открытии выставки в Москве. Потом - на презентации своей книги в Брюсселе. И вдруг мне повезло: узнаю, что он возвращается из Америки, но еще не к себе домой, в Берлин, а пробудет несколько дней во Франкфурте-на-Майне. Оттуда летит в Болгарию. Созваниваюсь с ним и объясняю, что хочу рассказать о нем в русской газете. По тону его голоса чувствую, что ему не очень хочется встречаться:
- Не знаю, получится ли. - раздается в трубке после молчания. – Мне нужно срочно в Софию.
Зачем-то говорю ему, что много раз бывал в Болгарии, и, видимо, попадаю на нужную ноту.
- Я тоже там был, но давно. Мне понравилась болгарская виноградная водка, - говорит он и смеется. – Забыл, как она называется.
Я ему напоминаю, что такая водка называется ракия, и признаюсь, что мне она тоже нравится.
- Ладно, тогда приезжайте, - соглашается он и опять смеется.
Внешне Женя Шеф совсем не похож на представителя бомонда. Никаких заковырок — эдакой толстовской рубашки с рукавами-зонтиками, косынки на шее или на волосах. Строгая гладкая прическа с наметившимися залысинами у высокого лба. Черная борода с пробивающейся сединой и внимательные спокойные глаза, часто закрывающиеся задумчивостью. Все это делает его похожим на российского купца, где-то оттуда – с начала прошлого столетия. В нем очень много знакомого. Я имею ввиду какие-то подсознательные штрихи. Это, как в пейзаже, который открывается перед тобой, когда возвращаешься пусть даже из совсем недалекой Запанной Европы в Россию и сразу замечаешь, что да, ты там. Замечаешь, по сути, не задумываясь, почему: то ли по видам деревень, по разляпистым ивам и мерцающей белизне берез, то ли по какой-то иной, особенной освещенности и сумме красок, толи по запаху воздуха. Но замечаешь. Так и в нем, в Жене Шефе, даже не услышав еще его голоса, его произношения, уже улавливаешь, кто перед тобою. Сразу понятно: он человек, выросший в том пространстве, которое пропитано духом Чайковского и Пушкина, Репина, Павловой. Это еще и подтвердилось в нашем разговоре его философским неистовством - извечными мучениями российской интеллигенции, ищущей смысла всего и примеряющей на себя тогу многого, даже не поддающегося объяснению.
Первое, что я когда-то увидел из его работ, была панорама в фойе театра баварского Фюссена. Этот театр, расположенный у подножия знаменитого замка Нойванштайн, известен всей Европе своими модернистскими мюзиклами о короле Людовиге Втором Баварском. Теперь те, кто оказывается здесь впервые, обязательно увозят с собою открытки с изображением той панорамы Жени Шефа. Его картины сегодня есть во многих знаменитых музеях планеты, в частных коллекциях самых изысканных собирателей живописи.
О его монументальном триптихе «Миллениум», представленном на выставке в Музее изобразительного искусства в бельгийском Отенде, писали писали многие ведущие искусствоведы. Именно «Закат Европы» Жени Шефа был выбран многими крупнейшими издательствами мира для обложек книг В.Палевина. Об его «Урагене времени» из коллекции современного русского искусства в залах Колидзей-Фаундейшн в американском Оклахома-Сити один из критиков-искусствоведов написал: «Своим «Ураганом времени» русский художник Шеф устроил настоящий ураган в умах тех, кому посчастливилось увидеть эту работу».
И, конечно, я заготовил вопросы, но он начал сам:
- О, сейчас вам расскажу! Всего три дня назад встречался в Штатах с группой молодых художников. Талантливые ребята. И знаете, почти половина из них выходцы из семей, перебравшихся в Америку из территорий бывшего СССР. Вот такая петрушка, – он смеется и рассказывает, что условия для творчества там хорошие, но ему не нравится их программа обучения, в которой абсолютно отсутствует интерес к классическим традициям. А без этого нельзя, считает он, потому что истинное творчество невозможно без вывработки твоего отношения к сумме опыта, что и пробуждает эстетический вкус. Рассказывает, как сам, приехав на Запад, был разочарован отношением художников к золотому запасу европейской художественной школы, к истории искусств. Творит большинство мастеров здесь то, что сегодня пользуется спросом на рынке. Кистью правят не душа и сердце, сокрушается он, а мода и деньги.
- Но ведь вы сами тоже ушли от тех самых эстетических традиций, - говорю я, - и у вас кисть и краски в большинстве работ являются вспомогательными инструментами, а важнейшие функции вы передаете компьютеру.
- О. это я вам сейчас расскажу. - опять начинает он этой своей сакраментальной фразой. - Компьютер произвел революцию в искусстве. Он опроверг Малевича, выдавшего миру свой «Черный квадрат» и заявившего, что этим выносит приговор искусству, потому что в разлагающемся обществе не может существовать высокое творчество.
Заметьте, именно компьютер начал возвращать художников к бесценным школам прошлого, потому что ему доступно все – классицизм, эллинизм, средневековое искусство, ренессанс вплоть до барокко и неоклассицизма.
Я уверен, именно компьютер позволит нам осуществить самую дерзкую мечту – визуально прорваться в Будущее. Понимаете почему? Нет? Компьютер может смоделировать миллиарды вариантов сущности, и только художник способен уловить, благодаря своему воображению, какой из вариантов наиболее близок к реальности. Так шаг за шагом человечество сможет заглядывать в Будущее, а, значит, сможет корректировать свою деятельность, что ускорит прогресс, поможет избежать катастрофу, в которую толкает нашу Планету сегодняшняя бездумная и губительная погоня за сиюминутными выгодами. Компьютер в соединении с человеческим гением это то, что придаст невиданное доселе ускорение прогрессу.
И тут я не могу не спросить:
- Во многих публикациях о вас и ваших работах много восхитительных эпитетов, и многие тоже называют вас гением. А как вы оцениваете самого себя?
- Вы меня провоцируете. - он смеется. – Но это интересно, и я вам сейчас расскажу. Знаете, есть один анекдот, в котором профессор психиатрии говорит, что здоровых людей нет, есть только необследованные. Так вот, я уверен, что всем людям свойственно преувеличивать свои способности. Но даже с учетом этого, я себя гением не считаю. Ведь опыт, история доказывают, что творчество Гения – это отрицание. Талант творит в диапазоне известное, он боится уходить в стороны, чтобы не совершить ошибки. А Гений отрицает известное и совершает ошибки, осознанно совершает, и, благодяря этому, находит совершенно новую форму. Ведь и Малевич, сотворив «Черный квадрат» и вложив в него идею Конца, ошибся и создал по сути, своей ошибкой философско-эстетическую предпосылку для нового прорыва в изобразительном искусстве и даже в философии.
Слушая Шефа, я думал, что именно его интерес к сути и движению жизни, его ощущение пространства, желание путешествовать во времени – Настоящее, Прошлое, Будущее – и есть то, что ложится на холсты его полотен и что, переломленное сквозь философию его видения, потом волнует зрителя, взрывает и будоражит его мысли.
Позже из его рассказа я понял, где и что стало началом его устремления к творческому поиску и как рождался в нем Художник.
Его отец Владимир Шеффер – известный фотожурналист в годы сталинских репрессий был выслан из Москвы в казахстанский Актюбинск, где у него и родился сын Женя. Семья смогла врнуться в Мосву после личного разрешения Хрущева, когда мальчику было семь лет. Родители хотели приобщить сына к музыке, и каждое утро Женя отправлялся на Арбат, где занимался в капелле мальчиков музыкальной школы имени Гнесеных. А после занятий он обязательно заходил в расположенный в одном из переулков антикварный магазин и долго бродил там, всматриваясь в полотна старинных картин, разглядывая скульптуры и позеленевшие от времени вазы и канделябры подсвечников. Он бродил там часами. В магазине менялась освещенность, и ему казалось, что вместе с движением света движутся все эти удивительные предметы, открываясь новым смыслом. Там он впервые ощутил мистический смысл движения времени. Он приходил домой и делал на бумаге по памяти наброски некоторых их этих предметов так, как видел их при разной освещенности. Это стало для него открытием смысла Света и Тени. Потом он окончит Московский полиграфический институт и получит диплом магистра искусствоведения.
- Знаю, что начинающему художнику, еще не имеющему громкого имени, нелегко пробивать дорогу к иерархии признанных. А как вы оказались в Западной Европе и как добивались признания?
- Моя жена – немка, и это она уговорила меня перебраться в Европу. Там я продолжил образование в Венской академии изящных искусств. Тогда каждое лето мы с женой проводили в Испании. Там я и познакомился с бывшим офицером английской армии Джоном Питером Муром. Оказалось, что он увлекался коллекционированием произведений искусства, и даже был в свое время менеджером Сальвадора Дали. Ему понравилась одна из моих работ – мотив, выполненный на деревянной дощечке, и он купил ее за тысячу долларов.
Мур тогда сказал Жене, что это - символическая покупка. Художник поинтересовался: почему символическая? Англичанин объяснил, что когда-то купил за такую же цену первую работу Дали, и тот был этому очень рад, потому что у него нечем было расплатиться за гостиницу.
- О, эти деньги и мне тоже оказались очень кстати – мне не на что было купить краски.
Мур стал помогать молодому художнику, став позже его менеджером и меценатом. Он оборудовал для своего подопечного мастерскую в испанской рыбацкой деревушке Кадакасе, расположенной на берегу моря. Те места связаны с Дали. Рассказывают, что Франко, который очень благоволил к когда-то спросил у него, чем может ему помочь, и художник попросил диктатора сохранить Кадакас таким, каков он есть. Именно благодаря этому в той живописной деревушке и сегодня живут и творят многие художники.
В нашем разговоре Женя Шеф касался многих философско-искусствоведческих вопросов. Высказывал свою точку зрения на «кубизм» Пикассо, уходил в глубины фрейдизма, признаваясь, что сам еще пытается открыть загадки современной эстетики, прячущиеся в какие-то прямоугольные тайники. Признавался, что многого еще, как он выразился, «очень морочит ему голову».
Спрашиваю его об участии в наделавшей много шума выставке «Проект художественного оптимизма «Верю», проходившей в Москвском выставочном павилионе «Винзавод», после которой представленная там его инсталляция «Персональный храм» получила разгромные рецензии в нескольких изданиях. Он смеется и объясняет:
- О, это история об окурках. Огромные пространства «Винзавода» позволили показать, каким убедительным аттракционом может оказаться экспозиция современных течений. Место невероятно способно влиять на характер экспозиций. Понимаете, «вокруг театра должен быть театр», и не воспользоваться этим правилом – просто грех. У меня там сделал палатку, внутри которой стоял стол и на стенах висели многомерные изображения различных предметов. На столе стали появляться окурки – посетители курили в палатке. Критики здорово это «попользовали». А я доволен - у меня получилось то, что я хотел: это был дом, пространство, в котором можно было расслабиться, как у себя дома, - он опять смеется и продолжает: - Окурок – это тоже, если хотите, философия. Философия с психологией…
Потом я осторожно коснулся темы эротики, зная, что он позволяет себе перешагивать табу, отделяющее ее от порнографии.
- Порнографию принято считать грехом, - объясняет он свою точку зрения. - Но почему это грех, если ее изображали великие художники еще Древних Индии, Китая, Японии?
Он признается, что к этому его сподвигает еще и то, что порнография запретна. Но художник может доказать, уверен Шеф, что такой сюжет – важнейшая правда нашей жизни и заслуживает статус прекрасного. Он уверен, такая мастерски выполненная тема — не оставляет равнодушным ни одного человека и помагает проникновению в философию нешего бытия.
В этом — тоже он, не боящийся заглядывать в запретное. Он впрессовывает Время, Пространство и Опыт и освещает их Мыслью, что дает возможность зрителю увидеть в декорациях современности то таинство, которое из абсолютной темноты может создавать свет.