Осенний бриз

               
                Я шел мимо редких лесных стожков, невнятных теней деревьев, шороха опадающей листвы и настигающего шума сотен крыльев отлетающих на юг торопливых птичьих стай. Тропа, плотно утоптанная лесным зверем, прихотливо  убегала от меня через неширокий лесной прогал в осенний сквозной березняк. На самом его краю  стояла старая одинокая осина. Березовый остров, окруживший ее с трех сторон, уже  потерял свою  зеленую силу, широко шумел, густо осыпал  землю ворохами листвы, светлел на моих глазах, и мне подумалось, что к утру осенний бриз, наверное, полностью разденет его.

 
И только  осина, стоящая впереди меня, не уронила при мне ни одного листа  и выглядела  самим воплощением лесной мощи и несокрушимости. Толстый, почти грифельной черноты понизу корявый ствол ее, не менее чем в полтора обхвата моих рук, невольно притягивал  мой взгляд.  Дерево  почти царапало своей вершиной серенькое небо. Но среди белого леса оно  выделялась не столько  величием  своего ствола, сколько какой - то особой чернотой своих широких листьев,  крепко  сидящих на ее многочисленных крупных ветвях.

Я остановился    среди сквозящих повсюду воздушных потоков в молодом осиновом подросте, который  успел уже вегетативно подняться  от подземных корней этой черной лесной великанши.  Все, поднявшиеся рядом с ней, деревца были еще очень гибки, чуть выше меня ростом, но  и в своем младенческом возрасте  уже успели унаследовать от своей матери такую же черную крупную листву, которая  теперь зябко трепетала  на их еще тонких ветвях.  Когда же ветер особенно резко усиливал свой напор на них, эти листья начинали так яростно и шумно колотиться, что вместе с ними начинали трястись и ветви, на которых они росли.

Согласно библейскому преданию,  листья осины начинают  дрожать от страха даже в тихую погоду, потому что когда - то на этом дереве повесился один из апостолов Христа - Иуда, продавший,  как известно, своего учителя за тридцать Серебреников. Я наклонился и поднял с земли несколько листьев. Все они представляли собой   великолепный пример бесконечной изменчивости в живой природе, и  не было среди них  ни одного абсолютно одинакового собрата. Но листья берез были шелковисты и своей мягкостью и теплотой ласкали ладонь. Листья же осины были холодны, плотны и имели характерный изгиб пластины ближе к их черешкам. Этот изгиб и создавал тот знаменитый эффект, который в аэродинамике называется подъемной силой. Он то и   заставлял  сейчас трепетать осиновые листья. Благодаря этому эффекту    поднимается на крыло и  птица и многотонный самолет с сотнями пассажирами на его борту.

Я сложил стопкой десятка два осиновых листьев, и осторожно заполнил ими  оба кармана своей камуфлированной куртки, чтоб показать их на  уроках биологии в школе. Тропа увела меня к новым лесным  островам. Я прошел по ней  сквозь молодой сосняк, отводя рукой его зеленые лапы, углубился в   черневую чащу с густым подлеском, где запах забродившей листвы, мешался с запахом дикой смородины, и вышел на излучину лесной дороги. В серой облачности неба  тянулась  с севера перекликающаяся  черная цепочка гуся пискульки. За изгибом дороги   нездешним голосам птиц   откликнулся своим ревом гуран. Рев его перешел в стон и затих.

Впереди меня, в светлом кипении осенних плесов, угадывалось озеро. Неподалеку от изгиба одной из его лагун стояла белая легковая машина. В ее салоне сидела женщина. Экипированная в легкую, но теплую защитную  одежду, она поджидала своего мужа, который ушел к плеску волн и шуму ветра. Я узнал ее.  Это была жена известного в районе предпринимателя. У нее было спокойное и доброе лицо, освещенное каким - то внутренним светом тепла и сдержанного счастья. Наверное, ей было приятно ждать своего мужа и знать, что он скоро вернется.   Не очень важно было сейчас,  с добычей он придет к машине или без нее. Хотя, что уж кривить душой - женщины все же - любят нас немного больше, когда мы удачливы и ловки. Она посмотрела на меня с любопытством.

-Что ж вы ходите сквозь чащи, а не по дороге?- мягко спросила она меня, когда я поравнялся с ее машиной.
-Коварную реку жизни надо пересекать поперек, как отважный тигр, - ответил я и со всей учтивостью,  какую  мог себе позволить, поприветствовал женщину..
-И вам не скучно ходить здесь одному?
-Охота - это краткая формула жизни.
-Вашей?
-В этом убеждении я не одинок.
-Откуда такая лаконичная  цитата?
-Не помню. Но если говорить проще, нам охотникам, чем дальше от людей, тем слаще становится воздух.

Меня подмывало показать ей  еще и ей стопки листьев, лежащих в моих карманах, но в камышах на разрыв аорты кричали утки, а за плечом у меня висело ружье. И я ушел своей дорогой дальше. Той осенью ко мне на выходные дни приезжала за двадцать пять верст  женщина. Мы смотрели по жизни  в одну сторону и как могли, помогали друг другу. Она приезжала  загнанная не столько бешеными ритмами жизни, сколько проблемами своих родственников, которые она стремилась почти полностью  перенять на себя. Она входила в мой дом из дождя или солнечного света напряженной быстрой походкой, вешала на спинку стула свою дамскую сумочку и тут же столь порывисто бросалась к зазвонившему на тумбочке телефону,  будто там, в ее  доме, оставшемуся на два дня без хозяйки, в любую секунду мог вспыхнуть всепоглощающий пожар.

     Стараясь отвлечь подругу, я увозил ее  с собой на охоту, в шум или тишину осенних лесов. Я останавливал машину возле полян еще наполненных вечерними лучами солнца.  И только там, робкая улыбка появлялась на  усталом  ее лице. Запах вянущих трав, мягкий свет отяжеленных  розовыми соцветиями стеблей  тысячелистника, суетливые табунки серой куропатки, перебегающие дорогу, звучная предотлетная перекличка лебедей, белеющих на стерне, врачующе действовали и на нее.

      На авторском фото: Зауралье, золотая осень