Выходной день повара

Брэдд Михаэль
Утром наблюдатели доложили о стаде архаров на дальних подступах, возле подножия водораздела по которому проходит граница. Грязнов прихватил с собой Файзуллу, Швеца, СВД, автоматы и полный боекомплект на всякий случай. Через два часа добытчик вернулся довольный, с молодым, но большим бараном поперёк седла. Рога копытного поражали своими размерами.
  - Иваныч, ты что, вожака завалил? - огорчился я, увидев охотничий трофей.
  - Нет, зачем, вожак в два раза больше был, быстрый, как ветер. А этот хромал сильно. Всё одно барсу достался бы. Шкуру с архара сняли за минуту, разделали ещё быстрей. Теплая кожа буквально сползла с туловища зверя как перчатка. Внутренности, по традиции, отволокли шакалам в тыл, в благодарность, чтоб охраняли нас, как и прежде. Свежее мясо на заставе пришлось как нельзя кстати.
  А на следующий день после боевого расчёта, на котором я объявил выходной и банный день ко мне подошёл Боря Цуприк и, стесняясь, чего за ним давно не было, спросил.
  -Тащщ лейтенант, разрешите обратиться? - сказал он и посмотрел на свои полусапожки.
  Моё любопытство вылилось в кратковременную паузу. Я пытался в долю секунды, как идеальный командир, просчитать и предугадать вопрос своего подчинённого. Но солдатская ментальность всегда отличается от офицерской. Хотя и я сам начинал солдатом в прошлом. Ну, блин, что может вызвать смущение у моего сержанта? Наверно снова на боевой выход попросится, подумал я. А то его всё время старшим по тыловому гарнизону назначаю а, других в бой беру. Так, недолго Боре и авторитет потерять среди подчинённых. Придётся его в следующий раз взять. Пока эти мысли проносились под панамой в моей голове младшего офицерского состава, Боря снова доказал, что соображения людей, которые носят за спиной мой маршальский жезл - неисповедимы. А мне, стоит зайти в свою канцелярию и найти свои записи с данными на личный состав и освежить эту информацию в собственной башке, в свободное время, вместо отдыха на досуге, которого нет.
  - Тащ лейтенант, там это, наш повар, того. У него, в общем, день рождения завтра, - выдал мне Боря. Эх, бляха ты муха! Традиция, устой, святая моя обязанность - дать пограничнику выходной в день рожденья. Хоть тут у нас ядерная война, хоть зима, хоть космос - не волнует никого. Пусть нет такого в уставе, инструкции, наставлении, приказе. Наизнанку вывернись, сам на службу иди, но напомни, что он тут не машина для несения службы, а прежде человек уважаемый. Солдаты очень за этим следят, и если забудешь, конечно, слова не скажут. Но настроение у них упадёт ниже артезианской скважины, что возле нашей дизельки пробурена. А у нас в Потешных Войсках Комитета такого не бывает, у нас не подразделение даже, а семья, покруче итальянской Коза Ностры, мушкетёров Дюма и родовых кланов Востока. И я даже не сомневаюсь, если что, они у меня насмерть стоять будут, выполняя задачу. Даже этот балбес хохол, который на заставе полтора года служит, а я только один и для него авторитет мой сомнителен. Ну и поздравить надо было на боевом расчёте. Ох, обидел я нашего повара. Лицо моё начинает заливать красный цвет стыда и сожаления. Как же я так проморгал-то?
  - Боря, - беру себя в руки я, - Шустрого, Грязнова и Дизелюгу сюда давай!
  - Так они ж баню проводят! - добродушно напоминает мне Боря, - Маз печку и воду греет, а Шустрый бельё стирает в машинке за баней. Нашего дизелиста - Бондаря Игоря, обзывают, кто как хочет. И Мазом, и Мазутой, и Дизелем, и Фазой, и Солярой. Он не обижается. Остальные меряют фланги втрое больше его, за это всё прощается, а тем более такая мелочь. Флангов полноценных у нас теперь нет - сплошная зона ответственности, как в ММГ и ДШМГ в Афгане.
  - Тогда Грязнова и ты вместе с ним, ко мне и если можешь по-быстрому, есть у меня идея, - хитро улыбаюсь я, - И Боря, по дороге прикинь, кто у нас Бадью подменить может, - Боря чуть возбуждается. Хорошее это дело, когда мой воин уверен в том, что для меня любая его проблема, это так - семочки. Точно так же, как Дизеля, нашего повара величают Бадьёй, Кастрюлькиным, Ложкиным, Хлебоваром, Хлебоделом, Тарелкиным, Кастрюлей, Сковородкой. Но чаще Бадьёй из-за большого деревянного корыта с высокими стенками, где он месит раз в три дня огромный ком теста на выпечку хлеба. Ох, если б я знал - к чему приведёт моя идея, то может и поостерёгся. Но народу моему пограничному выдумка пришлась по вкусу и в полном, и в переносном смысле слова.
  Когда Грязнов и Боря пришли я изложил им план поощрения повара и предложения по награждению Бадьи ценным подарком. Грязнову, моя импровизации пришлась по вкусу, вот только по поводу подарка были возражения, Боря был в восторге. Проблема была в подмене чуваша кем-то. Грязнов спас положение.
  - А что тут думать - Муха не только на БТР кататься умеет. У них там плов делать мужская работа. Пусть на обед заставе плов сделает. Полбарана свежего, ещё в продскладе висит. Бадья хлеб вчера испёк на три дня вперёд, так что выпечка не нужна завтра, кашу на завтрак никто почти не ест. Но я сварю с колбасным фаршем гречку. Она по любому нравится личному составу. На обед Пирмухамед плов сотворит. А на ужин пригоним Шустрого, и он накрутит фарш из оставшегося мяса. И сварит макароны по-флотски. И баран не пропадёт, и повара уважим, и личный состав праздник почувствует. А я сгущёнку сверх нормы выдам, чтоб подсластить это дело. Никто и не заметит что у него выходной. А если и запомнят то только то, что в его день отдыха кормят не хуже, а лучше чем в будни, - вот он опыт старшего прапорщика, разрулил лучше любого офицера нашу проблему.
  - А дарить-то что будем? - спросил Боря и Грязнов поморщился от моего предложения.
  - А не жирно для повара? - сказал он, и Боря посмотрел на него с явным неодобрением.
  - А ты сам посуди, спит он меньше нашего, а когда хлеб печёт, то ещё меньше. Пашет, как негр в забое. Люди у нас с тобой накормлены горячей пищей три раза в день. И это после того, что в тылу случилось. Мы на него молиться должны. Уже три раза приходил ко мне. Еле отбился.
  - А зачем приходил? - простодушно спросил Грязнов, Боря в ответ на эту реплику хмыкнул с пониманием и знанием того, что просил у меня наш повар.
  - На выход просился. Ага. Я говорит, вообще-то по штатке стрелком-кавалеристом числюсь и проверку в отличие от остальных на пять сдал, а по физподготовке вообще лучший на заставе. И почему меня в боевой расчёт сил и средств не ставите. На боевые выходы не берёте. Я что рыжий, больной или раненный, как "дядя Федя"? - Боря слушал и кивал, соглашаясь с каждым моим словом.
  - Та он что, сдурел? А жрать кто готовить будет солдатам и нам? - возмутился прапорщик, опровергая сказанное ранее и самого себя.
  - Вот, поэтому подарим, заменим и всех по праздничному варианту накормим. Пусть все знают - праздник повара - лучше Нового Года, - оба согласно кивнули.
  - Да дожить бы до него, до Нового Года, - подвёл итог разговора Грязнов.
  - Доживём Виктор Иваныч. Боря, построение на ужин - для всего личного состава. И тихо всем скажи, чтоб похлопали, когда поздравлять будем, и ладоней не жалели, а то экспромт должен быть подготовленным, и быть с виду случайным. Бадье не говори, пусть для него сюрприз будет, - Грязнов пошёл на склад и за Шустрым утрясать выдачу продуктов на день вкусного питания. Заодно поставить задачу Пирмухамедову лично, чтоб не артачился. Муха отнёсся к предстоящему плововарению с воодушевлением истосковавшегося по родной, домашней и национальной пище человека и погнал прапорщика на продсклад, чтоб уже сейчас проверить и подготовить мясо на плов. Морковку тоже нашли в овощном хранилище в избытке. Боря доводил до личного состава единое понимание правильности нашего плана. Я двинул в разваленную канцелярию искать в сейфе свою парадную, новенькую, пахнущую кожей портупею и кобуру с шомполом и шнуром. Поздравлять - так красиво, а совершенство должна сверкать великолепием новизны.
  Дежурный заорал в дверь, а потом ворвался на кухню и озабоченно и тревожно передал слово в слово. Бадья купился.
  - Валера, блин! Чо малчишь? Срочно к шефу! Он сказал бегом! Бросай всё! Да не тормози, там чот случилось! Галопом говорит! Что ты вошкаешься? Мне потом за тебя макаронов на уши получать! Давай там все тебя ждут! - Валерка не торопясь, снял фартук, подменку.
  - Подождут! - зло отпарировал повар и, не обращая внимания на возмущённое понукание дежурного, Будько оделся в чистую, выглаженную и подшитую белоснежным подворотничком афганку. Послал нах дежурного с его осторожным поторапливанием (с поваром, на заставе, ссорятся только йоги перед постом и то перестраховываясь), и вставил ноги в свои "парадные" сапоги вместо рабочих и разбитых полусапожек. Одернул китель, убрал складки материи за спину, вытащил выстиранную панаму из целлофанового пакета на верху русской печки и водрузил на голову. Осмотрел себя и с недовольным видом обиженного насмерть, но ценного кадра пошёл к выходу. Его походка, стать, движения говорили о том, что вся вселенная поплатится за то отсутствие внимание к его маленькому, но важному празднику, которое он получил на боевом расчёте и после него. Дежурный продолжал нудить где-то позади, за спиной, еле сдерживая хохот. Мрачный, как осенняя дождевая туча Бадья вышел из помещения столовой на "взлётку" и замер в нерешительности. На центральном проходе коридора стояла в две шеренги вся пограничная застава, с оружием за плечами. Головы всего личного состава смотрели, делая равнение налево, в сторону опешившего повара. Дружеские улыбки солдат добавляли освещения, которое скупо изливалось сверху на нас из уцелевших электрических лампочек. Угрюмое и серое лицо начальника нашего пищеварения начало меняться на удивлённое выражение непонимания происходящего, которое читалось в мимике на лице дорогого нам Кастрюлькина. На правом фланге строй возглавлял старший по званию Грязнов. На левом - ближе всех к повару, светился улыбкой маленький Пирмухамедов, наслаждаясь мыслями о предстоящем волшебстве плова. Перед строем стоял я, опустив левую руку с пакетом вдоль одноименной ноги, чтоб виновнику торжества было пока не видно, что что-то есть в моей руке. Валера Будько не теряется, берёт себя в руки, скрежеща зубами, ещё раз поправляет на себе афганку, делает два не очень четких шлепка сапожками по облезлому линолеуму пола.
  - Тащщ лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл! - докладывает он и неуверенно добавляет на всякий случай, подсказывая мне чего он хочет, - Разрешите встать в строй? - всё- таки рожа у него чуть перепуганная. Народ прыскает сдерживаемым хохотом, опуская лица носом вниз ко второй пуговице кителя. Бадья дергается к строю, чтоб в нём затеряться. Не привык наш герой ко всеобщему вниманию. Стесняется, как непонятно кто.
  - Нет, - останавливаю я его и официально-угрожающе приказываю, - Ефрейтор Будько! - рычу, призывая к вниманию всех и мне это удаётся.
  - Я, - автоматически отвечает Валера и заливается краской. Он начинает понимать, что про него не забыли, просто забегались и не успели сообразить в суматохе событий.
  - Ко мне! - гаркаю я, с ироническими и весёлыми интонациями, спрятанными в грозной попытке говорить басом. Толпа в строю выдыхает смехом и наблюдает неотработанный и забытый строевой подход повара к начальнику. Валерка путается в докладе и обзывает меня званием моего предшественника. Застава взрывается хохотом.
  - Тащщ старший лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл, - он опускает руку от виска и смеётся со всеми, махнув ладонью в знак извинения. Я хрюкаю, сдерживая смех от неуклюжих строевых стараний Кастрюлькина и вызываю этим новую волну спорадического веселья в строю. Даже Грязнов отворачивается в сторону на правом фланге и трясёт плечами, не в силах презвозмочь эмоции хорошего настроения.
  - Поздравляем, тащ лейтенант, - негромко, но чётко говорит кто-то из строя.
  - Застава, налево рравняйсь! - пытаюсь я ускорить торжественную часть. Это сразу сделать невозможно. Мой выкрик совпадает тем, что Будько по привычке дергает головой влево - на меня, тогда как все остальные стоящие к нему лицом вертят панамами и головами под ними в другую сторону. Мало этого, рожа Бадьи меняется и приобретает свои обычные саркастические черты, содержащие иронический подвох в них. Так Бадья смотрит на тех, кого посылает распиливать на чурбаки полутораметровые в диаметре стволы вековых деревьев на нашем дровяном складе. Смотрит с умилением провозглашающего смертный приговор и опечаленного этим до нельзя как - братаном на век. Я этого взгляда не вижу, но солдаты в строю выдержать подобострастное равнение Бадьи на меня даже секунду не могут. Перед их воображением сразу становится изможденный, раздетый по пояс лейтенант, со сбитыми в мозоли ладонями. Мокрый от пота, запыхавшийся и напуганный до смерти тем, что не успеет распилить чертову бревнищу, до того как прибежит на помощь всемогущий повар и легко расправится с деревяхой своими мускулистыми руками. Печаль по поводу моего несомненного недостатка так явно выражена на лице Валерки, что приходится повторить вышесказанное с паузой.
  - З а с т а в а! На лево - Рравняйсь! Смииирно! Вольно, - их специально-серьёзные-торжественные лица ещё умильнее, чем улыбающиеся виновато, - Товарищи пограничники, сегодня у ефрейтора Бадьи, - начинаю я и спохватываюсь, и поправляюсь, - ефрейтора Будько - День Рожденья! - народ хохочет коротко, дружески и с трудом умолкает под взглядом Грязнова. Повар краснеет. Я продолжаю, - Поздравляю его от вашего имени. Желаю счастья, здоровья и удачи. Ну и главное, чтоб кормил нас так же, как и прежде, вкусно, сытно и своевременно. Объявляю ефрейтору Будько выходной с двадцати часов сего дня на следующие пограничные сутки. Исполнять обязанности Повара назначаются: на ночной доппаёк и завтрак - старшина заставы старший прапорщик Грязнов! - делаю паузу.
  - Я - грозно рычит Виктор Иванович с правого фланга и улыбки и шутки летят из строя по поводу услышанного только что. Немой вопрос застывает в глазах всех, кто находится в строю. А обед? Написано на озабоченных лицах. Повар смотрит и слушает меня со страхом за состояние дел в его богадельне. Я продолжаю. Строй начнает трясти волна приблжающегося хохота.
  - На обед: рядовой Пирмухамедов Ибрагим!
  - Я!
  - ООО! Он же не вкусный, - несётся по солдатам волна удивления, а Пирмухамедом довольно кивает всем снизу-вверх с левой оконечности шеренги. Будько жмурится от наплыва впечатлений. Он не знает радоваться ему тому, что происходит или нет.
  - Ужин: каптёр-ефрейтор Шустрый!
  - Урра! - взрывается строй, а Бадья облегчённо вздыхает. Он знает, как и все, что для того, чтобы смазать своё неумение готовить Шустрый не пожалеет деликатесов при готовке пищи и количественно и качественно. А кроме макаронов по-флотски он больше ничего творить на кухне не умеет. Народ пытается стартануть, всё ясно, но я снова беру инициативу в свои руки и задерживаю всех на проходе широкого коридора.
   
  - И от нас всех, прими Валера такой вот подарок, скромный, - в моих руках скрипит, сверкает новенькой, двойной кожей и оранжевой фигурной прострочкой нитей, офицерская портупея-ремень второго размера. - Властью начальника заставы разрешаю носить в расположении вверенного мне гарнизона и не считать нарушением формы одежды, - заканчиваю я, и Грязнов с Борей в согласии со сценарием начинают первыми хлопками провоцировать громкие аплодисменты присутствующих, - Вольно, на ужин разойдись, - повторяюсь я.
 
   Народ с удовольствием двигает на приём пищи, осторожно снимая на ходу оружие с плеч. Солдаты хлопают Валерку по плечу, проходя мимо, поздравляют, тянут его за уши. Жмут руки, тормошат, говорят, спрашивают, шутят. А Повар прорывается сквозь толпу ко мне, чтоб выразить своё неудовольствие, тем, что не посвящён в тонкости нашего плана по обеспечению безмятежности его выходного дня, а также делится сомнениями в реальности поварского искусства всех вышеперечисленных персонажей.
  - Пирмухамед! - орёт Валерка, когда я выкатываюсь на крыльцо, - а ну иди сюда. После тщательного допроса Ибрагима в столовой, в присутствии всех, Валерка выясняет, что делать плов это долго. Почти четыре часа. И только один плов.
  - А первое блюдо? - строго допытывается он до меню предстоящего на завтра обеда.
  - Старшина супчик сварит - гороховый с сухариками! - бодро предоставляет Шустрый информацию о приёме пищи на завтра.
  - Ну-ну! - язвительно заявляет Валерка и покидает кухню. Проходит через зал, демонстративно засунув руки в карманы брючин, - пойду спать! - на талии ефрейтора мерцает коричневым блеском кожи и манит завистливые взгляды коллег офицерский пояс с тремя тренчиками. Внизу двух тренчиков от портупеи - желтые металлические полукольца, на которые Бадья уже успел повесить блестящие серебром никелированной стали карабинчики. На одном уже прицеплен конец крепкого шнура, закрученный в самораспускающуюся спираль - это верёвка для связывания нарушителя. Своеобразная отметка того, что ты пограничник с линейной заставы, а не с какого-либо тылового подразделения. Там этот прибамбас ни к чему. А у нас - деталь экипировки, как пухлый и герметичный пакет ИПП в левом кармане предплечья.
  - Ага, помечтай! Гагагага, - несётся в спину довольному собой и оказанным ему вниманием повару, - Спорим на банку фарша и сгущёнки, что ты и полночи не проспишь? - хохочет Сашко Назарук. Звуки ужина на мгновение стихают. Кастрюлькин оборачивается в дверях, остановленный наглым сомнением в его возможностях спать, сколько хочешь, в свой выходной день. Бадья смотрит и жалеет Сашку своим откровенным взглядом.
  - Если проиграешь - дрова на выпечку рубишь? - расплывается в улыбке хитрая чувашская морда нашего повара. Он протягивает Шурику ладонь, - Шустрый разбей! - и оба спорщика терпеливо ждут, когда каптёр обстоятельно, положит ложку на край тарелки с кашей, встанет и картинно рубанёт ребром по их замку из крепких ладоней.
  - Песец тебе Бадья! - комментирует Боря Цуприк с повязкой дежурного по заставе. Он заступил на ночь. До шести утра. В моё отсутствие он царь, бог и воинский начальник. Как сержант, он может даже приказ отдать на охрану. Но это дело ответственного офицера или прапорщика.
  - Это ещё почему? - безапелляционный тон Бори взрывает повара вопросом.
  - По асфальту, - хохочет Боря в тарелку и продолжает закидывать аппетитную кашу с подливкой и жареными кусочками архарятины в свой рот. Бадья хмурится. Он не был на выходном более чем восемь месяцев и не понимает ещё, что привычка это теперь его вторая натура. И внутренний будильник, зафиксированный восьмимесячным распорядком, поставит его мозг на уши в свечку беспощадным требованием подсознания.
  Стрелки- кавалеристы и связь с собачниками на это в свои выходные уже нарвались, а вот Бадья ещё не испытал на себе могучую и безразмерную по силе мощь пограничных суток. Когда он уходит, столовая буквально наполняется спорами и пояснениями. Народ приходит к неизбежному выводу, что повару придётся по вкусу ощущение выходного отдыха. А мы все насладимся его волнениями и делами. Жару в котёл страстей подбрасывает старшина Грязнов. Он втыкается в Будько на выходе того из столовой.
  - А, обновку примерил? - ласково интересуется Виктор Иванович и кивает на руки засунутые ефрейтором в карманы, - Не жмёт? - ехиднее обычного интересуется он. Валерка вытягивает руки наружу.
  - Выходной же, тащщ прапорщик, - нахально понижает в звании на одну ступень старшину и обиженно завляет ему повар.
  - Так и я про то же! - Грязнов, довольный реакцией подчинённого, с иронией смотрит на кавалькаду тренчиков бороздящих новенький ремень на талии Валерки, - Не забудь автомат почистить, подменку постирать и лошадь вашу с каптёром на двоих искупать с мылом, и трензеля со стременами проверь - шоб сияли, - ласково напоминает он основные вехи выходного любого настоящего пограничника.
  - Есть, товарищ старший прапорщик, - огорчённо выдавливает из себя Будько под насмешливый взгляд последнего и радостный хохот личного состава, который слышал этот диалог в коридоре через раскрытую дверь столовой.
  - Ещё бы полы мыть заставил в расположении, кусяра, - обиженно бубнит себе Валерка, удаляясь от столовой в направлении узла связи. На этом выходной день повара только начинается. Грязнов берёт в свои руки руководство ужином, рабочим по кухне, и не задействованным в мероприятиях боевого расчёта личным составом. Бадья наслаждается на улице сигаретой на крылечке между окном аккумуляторной и комнатой дежурного по узлу связи, - побегайте, побегайте, - не злобливо думает он и, не дожидаясь построения для убытия на конюшню, сам, неспешно и медленно загребая пыль, спускается к конскому дому, чтоб покормить и напоить свою лошадь, ответственность за которую он делит с каптёром напополам.
   "Утром искупаю, а то вымажет бока в навозе за ночь. Подменку после отбоя простирну, автомат в обед почищу, и в дембельский альбом рисунки на кальку переведу. Ещё рог надо зашкурить, лаком покрыть трижды, шинель постирать и вычесать. Вставки сделать на погоны, буквы металлические подпилить надфилем, фуражку натянуть, бляху надраять на станке. А ремень поношу в выходной и сниму завтра вечером, оставлю на дембель", - мечтает он и строит планы своих личных пограничных суток. Выходной день повара ещё только начинается, а впечатление такое, что даже горы и небо с интересом расселись вокруг заставы и с лбюпытством ожидают дальнейшего развития событий потихоньку гася свет, как в кинотеатре перед самым началом интересного художественного фильма.
Как и предсказывал Боря, Валерка сам подпрыгнул в два часа ночи и ноги понесли его в одних только тапочках, брюках и майке на кухню - проверить порядок и ... Вот, тут это самое 'и'. Просто обычно, в это время бадья вынимал хлеб из печи. И хоть делал он это раз в трое суток, что-то не сработало в ошарашенной выходным голове нашего Кастрюлькина.
  - Ты что припёрся, Бадья? Крыша поехала от выходного? - захохотал Боря, увидев ничего не соображающую рожу Поварёшкина в отблесках ФАСа. Бадья тут же вспомнил спор, разбитое рукопожатие и ставки. Безразлично сунул руки в карманы афганских штанов.
  - Да шо то покурить захотелось, а спичек нет, - сказал он, кувыркая в кармане пальцами коробок спичек и специально используя украинизм вместо стандартного 'что'.
  - А сигарет - тоже нет? - не отставал Боря, не наблюдая ни за ухом Валерки, ни в кармане, никаких признаков табачных изделий или выпуклости пачки. Но ушлого Бадью таким простым способом, на 'ура' не возьмёшь. Тыл это вам не здесь это те ещё комбинаторы, а если тыловик такой же боевой, как и наш Бадья, то это термоядерная смесь. Смесь, которая вкупе со старшиной и каптёром вполне способно порвать на нитки любого и обвести вокруг пальца даже зам по тылу отряда. Что они и делали, полноценно списывая селёдку, которой у нас в огромных бочках было немерянно, как сгущёнку. Уличить в профессионализме и нарушении приказов эту тройку мушкетёров ни начпроду, ни зампотылу, ни начвещу не удавалось. Методы близкие к грани мошенничества не повторялись. Выдумывались новые. Старые способы борьбы за достаток, царящий на заставе, совершенствовались до идеального состояния. Последняя проделка обеспечила 'Чайку', кроме положенного имущества и продовольствия, двойным комплектом афганок, солёными сомами и щуками в бочках, и новенькими офицерскими бушлатами с выделанной, как на шапках богатой овчиной воротников. Не говоря про горные двойные свитера с начёсом, меховые двупалые варежки, обрезиненные валенки и новенькие чехлы под амуницию. Теперь этот задел обеспечивал нам минимум годовое безбедное существование, без учёта живого мяса бегающего вокруг, баранов перегоняемых иранцами на нашу территорию попастись и собственного свиного стада за конюшней. Хрюшки на удивление выживали и даже шакалы ничего не могли поделать с коллективными действиями свинской банды. Боров и две свиноматки, размером с половину нашей коровы Машки, каждый, с восемнадцатью годовалыми поросятами уверенно выгоняли любого не прошеного гостя от корыта с помоями. И вполне могли нанести увечья не осторожному посетителю своего царства в свинарнике. Да и сами не брезговали пройтись плотным строем как по, так и за территорией буквально выворачивая и перепахивая рылами землю. Свинтусы относились к имуществу, за которое нёс косвенную ответственность и Бадья.
  - Ух, ты - забыл! - не растерялся он, - пойду, найду, - и начал поворачиваться, чтоб двинуть в кубрик, а потом показательно покурить на виду у дежурного. Можно конечно стрельнуть сигарету и у Бори. Но это не есть хороший тон клянчить закурить у дежурного, у которого ещё вся ночь впереди. Повар неожиданно обернулся и 'попросил'.
  - Борь, ты часовому скажи, пусть хрюшек проверит, а то что-то они там разгавкались, спать не дают заразы! - Боря даже онемел от такого 'выворачивания рук' сержанту, дежурному по заставе и практически начальнику караула, заму и разводящему в одном лице.
  - Щас, уже побежал грузить. Шёл бы ты Валера спать, а то проиграешь спор и будешь потом отрабатывать! - недовольно выдворил из кухни повара Цуприк, но на всякий случай решил озадачить часового, нарезающего неправильные круги вокруг периметра.
   Утром, спать, в семь - повар уже не мог. А в десять подвергся, как и все на заставе, химической атаке Пирмухамедова. Правда он успел сделать за это время не мало, искупать и покормить лошадь, вычистить автомат, постирать и вывесить сушиться подменку с панамой, подшиться, вымыть подменочные сапоги, пришапандорить новые, металлизированные с искоркой ефрейторские парадные лычки вместо простых резиновых на погоны, написать письмо домой, нарисовать рисунок на кальке в альбоме, посидеть на русской печке спасаясь от овчарки Ингуса и инструктора ЭСЭС. Которые припёрлись на заставу с собачника после правого и взяли дань банкой сгущёнки и полбанкой фарша. Причём, Ингус хотел взять калым натурой от организма повара, но гуманный и дальновидный Вася разрешил только погавкать, показать огромные клыки, язык и помахать хвостом на прощанье. После традиционного исполненного виртуозного мата произнесённого с самого безопасного места в навершии русской печи повар покинул помещение заставы и убыл в баньку купаться. Вот тут и началось это чистой воды издевательство над личным, командным и животным составом организованное старшиной, каптёром и Ибрагимом на кухне. Будько в это время парился, мылся, нырял в царственном одиночестве в бассейн. Выпрыгивал из него и даже играл в бассейне в космонавта, благо, помешать ему почувствовать себя бороздящим холод вакуума астронавтом, было некому. Что он и делал с огромным удовольствием, замерев в бассейне после парилки, и наслаждаясь тишиной, неподвижностью и температурными и водяными ощущениями в плотной толще холоднючей артезианской влаги, которой всегда наполнен наш небольшой бассейн в прокопченной дымом баньке.
  Ему ещё было хорошо, но смутное беспокойство навеваемое отсутствием привычно фланирующего вокруг пограничного народа не способствовало обретению нирванны и не уравновешивало совершенство одиночества, даже в таких аристократических условиях единоличного владения всеми прелестями протопленной баньки, каие обеспечил ему наш дизелист. Валерке не хватало нас, голодных, клянчащих корочку хлеба для своей кобылы или коня, пилящих для него ствол дерева на дровяном складе, заискивания дежурного стремящегося поесть раньше всех, проверяя заодно качество и готовность пищи, треска и дыма при разжигании угольной печки, собственных наездов на рабочего и солдатских шуточек окружающих его сослуживцев, общего перекура на крылечке перед и после обеда и суеты подготовки к выпечке хлеба.
  Короче, Бадья интуитивно почувствовал себя виноватым, что так оторвался от коллектива и пользовался благами своего выходного, обеспеченным нашим трудом, службой и заботой о нём. Как то привык Валерка, что то, что он заботится о нас не щадя своего сна, сил и времени это нормально. А вот когда он сибаритствует даже и во время своего выходного, это неуютно, беспокойно и тревожно. Исправить положение можно было только одним способом - снова влиться в коллектив как буквально так и переносно. Что Бадья и не замедлил сделать. P.S.