Их нашли утром 1 января, когда весёлый и хмельной народ расходился из гостей. Лежали они почти рядышком, непривычно маленькие. Он, зябко спрятав под себя, сжатые в кулаки, руки. Она – сладко положив под щёку, сомкнутые ладони. Мороз сковал их рядом с разорённой их усадьбой, заросшей почерневшим бурьяном и неровно покрытой, неглубоким в эту зиму, снегом.
Развесёлая компания, оторопев, обступила их, сразу узнав мужика, Анатолия Иваныча, по знакомой синей с оранжевым куртке и всклоченной голове с женой его, Антониной. Молча и отрешённо стояли без слёз и без слов, с тем выражением на лицах, с каким смотрят на смертные муки котёнка или безобидного щенка.
Михалыч набрал 02.
Они появились на нашей улице лет десять назад. Купили этот крайний дом у стариков Давыдовых. Вернее… с домом этим тоже история была. Умерла баба Нюра. Прожили вместе 46 лет и вот остался старик Давыдов один.
Откуда она взялась, эта тётя Паша? Слышим, женился дед, хотя и сорока дней с похорон не прошло.
Редкой общительности оказалась бабка. Быстренько с соседями познакомилась. Одним травку чудодейственную посоветует, много у неё разной запасено. Другим – с лавочки вскочит, корову загнать поможет. Третьим бутылку самогонки взаймы даст, а то и продаст. Стали замечать старика пьяненьким, чего уж давно за ним не водилось. Да, не как-нибудь, а крепко.
Как-то вечером сидел на брёвнышке с мужиками, по-старчески, пьяно роняя голову, а утром слышим – помер Давыдов. Ну, помер и помер. Дети, давно взрослые, собрались, тётю Пашу за пригляд благодарят. Меж собой, между прочим, решают, как бабку поудобнее пристроить, когда усадьбу продавать станут. А она им: «Мы на прошлой неделе с отцом вашим в законный брак вступили и я теперь по завещанию, единственная наследница». Те – проверять. А он, отец их, у тёти Паши за последние десять лет – шестой муж. Все, ушедшие в мир иной, старики , и везде - оставленное ей жильё.
Но ничего не добились. «Я не виновата, что они мрут, как мухи», - отрезала бабка. А месяца через три, так же, сидя на лавочке с соседками, и, бодро рассуждая о том, о сём, вдруг охнула и повалилась. «Господь-то всё видит», - шептались бабы.
Появился откуда-то парень, назвавшийся троюродным племянником. Он и продал, недорого доставшийся ему дом, Семёновым, что приехали из дальней Сухаревки.
Анатолий Иваныч – кудрявый, весёлый, услужливый - тракторист. Жена Антонина, тихая, неразговорчивая, на почту устроилась.
Налька, местная самогонщица, у неё глаз намётанный, сразу определила : её клиенты. Главное, и Антонина от рюмочки не отказывается. А Нальке –что?
У неё святого за душой нет. Деревенские бабы её ненавидят, за то, что мужиков спаивает. И скандалили, и срамили, и участковому на неё жаловались. А что милиция, когда их машина с мигалкой тоже по ночам у её дома стоит. Они не к форточке заветной подходят, где мужики «отовариваются». Им двери открыты. А то, что мужики на улице друг за другом умирают, пойди, докажи, что её вина. Вон - хоть Володька Борзов, пьяный, разругался с женой, ушёл к матери ночевать. По дороге к Нальке зашёл, добавил. Сел у матери на крыльце, загоревал о жизни своей собачей, задремал, а мороз... Утром та открыла дверь – он уж окоченел. Да что говорить, помню, девять человек мы насчитали, налькиных клиентов, которые только на кладбище успокоились от страсти своей. А ей всё нипочём. И сейчас торгует. Сколько врагов у неё, столько и защитников. Водка-то, вон она какая дорогая! А у неё – 50 руб.
У Анатоль Иваныча - трактор в руках. С тележкой прицепной. Кому дров,сено, шкаф какой привезти - всегда готов услужить. Цена, известно, тоже бутылками измерялась. А уж осенью да весной, когда народ в очередь встаёт огороды пахать! Цепляет плуг и пашет безотказно, постепенно угощаясь у благодарных соседей. Да так, что однажды вывалился из кабины, да заснул в борозде. Потом и Антонина к столу прибывать стала. Вроде бы по делу, на минутку придёт, да так и останется.
***
Сгорели они в ночь на 9 мая. Помню, мы съехались к матери на праздник, да заодно,помочь картошку посадить. Всех поднял заполошный стук в окна и двери соседки:
- Семёновы горят!
Весь народ высыпал на улицу. Странный это был пожар. Тихое-тихое тёплое весеннее утро. 4 часа. Ни ветерка. Пожарники, как-то, не торопясь, разматывают шланги возле догорающего дома. Дым отвесно поднимается к ярко-синему небу. И всё это на фоне, молодой, изумрудно-зелёной травки.
Как очарованные, в полной тишине, стоят люди. На спасённой табуретке сидит пьяный Анатоль Иваныч и курит. Рядом - Антонина. В землю уставилась. Никто не бегает, не суетится, «как на пожаре», а обречённо глядят на обгорелые остатки того, что вчера было домом.
Как уж, отчего загорелось? Бог весть! Должны были сгореть и сгорели.
Утром народ со смешанным потаённым чувством, что миновала их , каждого, чаша сия, и с редкой возможностью проявить человеческое участие, потянулся погорельцам на выручку. Пошли старухи с кастрюльками горячих щей. Понесли молоко, яйца, банки с солёными огурцами. Засуетились, собрали деньжонок. Но ничего не интересовало Анатоль Иваныча. Получив деньги, с дрожащими руками, появился он у Нальки под окном. И впервые та отказала. Не поднялась рука. А ,скорее, осуждения в такую минуту побоялась. Он постоял на дороге, махнул рукой и побежал в ближайший магазин. Жена безучастно и мутно смотрела вслед. Кажется, большего разочарования не испытывали на улице.
Жить они устроились в уцелевшей бане, готовой служить небольшим тёплым домишком. Но скоро запустили и баню, и самих себя. Двор зарос бурьяном. Относили Нальке последние деньги, пропивали пособие и страховку. И, наконец, в новогоднюю морозную ночь, пьяные, не сумели сделать последних нескольких шагов до жилья своего.
Хоронили их всей улицей. Измученные своей неутолимой страстью, а сейчас умытые, тихие и спокойные, лежали они в гробах посреди запущенного своего подворья. Соседи смотрели хмуро и сосредоточенно. Выносили в 12. Никто не голосил, не причитал. В полной тишине поставили гробы на машину, молча проводили до конца улицы и было слышно, как под ногами оглушительно скрипит снег.
Возвращаясь, мужики посматривали на налькину форточку: надо бы помянуть по-человечески…