Был первый день Нового года

Галина Алинина
Их нашли утром  1 января,  когда весёлый и хмельной народ расходился из гостей. Лежали они почти рядышком, непривычно маленькие. Он, зябко спрятав под себя, сжатые в кулаки, руки. Она – сладко положив под щёку, сомкнутые ладони. Мороз сковал их рядом с разорённой  их  усадьбой, заросшей почерневшим бурьяном и неровно покрытой, неглубоким в эту зиму, снегом.

Развесёлая компания, оторопев, обступила их, сразу узнав мужика, Анатолия Иваныча,  по знакомой синей с оранжевым куртке и всклоченной голове с женой его, Антониной.    Молча  и  отрешённо стояли  без слёз и без слов, с тем выражением на лицах, с каким смотрят  на  смертные  муки  котёнка или безобидного щенка.
Михалыч  набрал  02.

Они появились на нашей улице лет  десять назад. Купили этот крайний дом у стариков Давыдовых. Вернее… с  домом этим тоже история была. Умерла баба Нюра. Прожили  вместе 46 лет и вот остался старик Давыдов один.

Откуда она взялась, эта тётя Паша?  Слышим, женился  дед, хотя  и  сорока дней с похорон не прошло.

Редкой общительности оказалась бабка. Быстренько с соседями познакомилась. Одним травку чудодейственную посоветует, много у неё разной запасено. Другим – с лавочки вскочит, корову загнать поможет. Третьим бутылку самогонки взаймы даст, а то и продаст. Стали замечать старика пьяненьким, чего уж давно за ним не водилось. Да, не как-нибудь, а крепко.

Как-то вечером сидел на брёвнышке с мужиками, по-старчески, пьяно роняя  голову,  а утром слышим – помер Давыдов. Ну, помер и  помер. Дети, давно взрослые, собрались, тётю Пашу за пригляд  благодарят. Меж собой, между прочим, решают, как  бабку поудобнее  пристроить,  когда усадьбу  продавать станут. А она им: «Мы на прошлой неделе с отцом вашим в законный брак вступили и я теперь по завещанию,  единственная наследница». Те – проверять. А он, отец их, у тёти Паши за последние  десять лет – шестой муж. Все, ушедшие в мир иной, старики , и везде - оставленное ей жильё.
Но ничего не добились. «Я не виновата, что они мрут, как мухи», -  отрезала  бабка.  А  месяца через три, так же, сидя на лавочке  с соседками,  и, бодро  рассуждая о том, о сём, вдруг охнула и повалилась. «Господь-то всё видит», - шептались бабы.

Появился откуда-то  парень, назвавшийся троюродным племянником. Он  и продал,  недорого доставшийся ему дом, Семёновым, что приехали из дальней Сухаревки.

Анатолий Иваныч – кудрявый,  весёлый, услужливый  -  тракторист.  Жена Антонина,  тихая, неразговорчивая,  на почту устроилась. 

Налька, местная самогонщица, у неё  глаз намётанный, сразу определила : её клиенты. Главное, и Антонина  от рюмочки не отказывается. А Нальке –что?
У неё святого за душой нет.  Деревенские бабы её ненавидят, за то, что мужиков спаивает. И скандалили, и срамили, и участковому на неё жаловались. А что милиция, когда их машина с мигалкой  тоже по ночам у её дома стоит. Они не к форточке  заветной подходят, где мужики «отовариваются». Им двери открыты. А  то, что мужики  на улице  друг за другом умирают, пойди, докажи, что её вина.  Вон - хоть Володька  Борзов,  пьяный, разругался  с  женой, ушёл к матери ночевать. По дороге  к  Нальке  зашёл, добавил. Сел у матери на крыльце, загоревал  о  жизни  своей  собачей,  задремал,  а мороз...  Утром  та  открыла дверь – он уж окоченел.  Да что говорить,  помню, девять человек  мы насчитали, налькиных  клиентов, которые  только на кладбище  успокоились  от   страсти своей.  А ей всё нипочём. И сейчас торгует.  Сколько врагов у неё, столько и защитников.  Водка-то,  вон  она  какая дорогая! А у неё – 50 руб.

У Анатоль Иваныча  -  трактор в руках. С тележкой прицепной. Кому дров,сено, шкаф какой привезти  -  всегда готов услужить. Цена, известно, тоже бутылками  измерялась.  А уж осенью  да  весной,  когда народ в очередь встаёт огороды пахать!  Цепляет плуг и пашет безотказно, постепенно угощаясь у благодарных соседей.  Да так, что однажды вывалился из кабины, да заснул в борозде.  Потом и Антонина к столу прибывать стала. Вроде бы по делу, на минутку придёт, да так и останется.

***

Сгорели они в ночь на 9 мая. Помню, мы  съехались к матери  на праздник, да  заодно,помочь картошку  посадить. Всех поднял заполошный  стук в окна и двери соседки:
- Семёновы  горят!
   
Весь народ высыпал на улицу.  Странный это был пожар. Тихое-тихое  тёплое весеннее утро. 4 часа.  Ни ветерка. Пожарники, как-то, не торопясь, разматывают шланги возле догорающего дома. Дым отвесно поднимается к ярко-синему небу. И всё это на фоне, молодой, изумрудно-зелёной травки.

Как   очарованные, в полной тишине, стоят люди.  На спасённой  табуретке сидит пьяный  Анатоль Иваныч и курит.  Рядом  - Антонина. В  землю  уставилась. Никто не бегает, не суетится,  «как на пожаре», а обречённо глядят на обгорелые  остатки того, что вчера было домом.
 
Как уж, отчего загорелось?  Бог весть!  Должны были сгореть и сгорели.

Утром народ со смешанным потаённым чувством, что миновала их , каждого, чаша сия, и с редкой возможностью проявить человеческое участие, потянулся  погорельцам на выручку. Пошли старухи с кастрюльками горячих щей. Понесли молоко, яйца, банки с солёными огурцами. Засуетились, собрали деньжонок. Но ничего не интересовало Анатоль Иваныча.  Получив деньги, с дрожащими руками,  появился он у Нальки под окном.  И впервые  та  отказала. Не поднялась рука. А ,скорее, осуждения в такую минуту побоялась.  Он постоял на дороге, махнул рукой  и  побежал в ближайший магазин.  Жена безучастно и мутно смотрела вслед. Кажется, большего разочарования  не испытывали на улице.

Жить они устроились в уцелевшей бане,  готовой служить небольшим тёплым домишком. Но скоро запустили и баню, и самих себя. Двор зарос  бурьяном. Относили  Нальке  последние деньги, пропивали пособие и страховку. И, наконец,  в новогоднюю  морозную  ночь, пьяные,  не сумели  сделать последних нескольких шагов  до  жилья своего.

Хоронили их всей улицей. Измученные своей неутолимой страстью, а сейчас  умытые, тихие и спокойные, лежали они в гробах посреди запущенного своего подворья. Соседи смотрели  хмуро и сосредоточенно. Выносили  в 12.  Никто не голосил, не причитал. В полной тишине поставили гробы на машину, молча проводили до конца улицы и было слышно, как под ногами оглушительно скрипит снег.

                Возвращаясь,  мужики  посматривали  на  налькину  форточку:  надо бы помянуть по-человечески…