Шестилетняя Шура в цветастом платьице и с растрёпанными русыми волосами сидела тёплым летним вечером на крылечке деревенской избы с самодельной куклой из завёрнутых тряпок и громко на всю округу горланила: «Ба-а-а-а! Доченька, доченька, не плачь, а то придёт сейчас толстый поп с длинной бородой и заберёт тебя!» При этом она то и дело бегающими глазками оглядывалась по сторонам, как бы опасаясь появления кого-то.
Я находился от неё на приличном расстоянии, но мне было хорошо видно и слышно, как Шура, на манер своей матери, баюкает куклу. Забавно было наблюдать за ней, как эта шустрая, худенькая босоногая девочка точно подражает своей матери - тридцати восьмилетней женщине, - недавно родившей очередного ребёнка. Разница лишь в том, что мать её, в отличие от Шуры, своего младенца не пугает приходом попа, как все его тут называют.
Шура очень боится сельского священника. Он живёт на соседней улице, неподалёку отсюда и часто ходит куда-то по своим делам мимо их дома. Видимо, священник, – любитель дразнить детей дубовыми шутками, однажды ей сказал: «Я эту девочку заберу себе, - у её матери и без неё много детей, а у меня нет внучки», а Шура восприняла это всерьёз и с тех пор стала бояться священника, и как только где его увидит, то со всех ног бежит домой к маме.
Вот и на сей раз Шура, на манер матери, убаюкивает куклу и пугает её, если она не перестанет плакать,не приходом серого волка, лешего, или Бабы Яги,как это делает мать, а попа, которого сама страсть как боится и то и дело оглядывается по сторонам – не идёт ли где он, этот поп?
А поп в это время шёл огородами по своим делам и как раз выходил на улицу сзади их дома, вокруг которой не было никакой изгороди. Шура увидела его лишь тогда, когда он подошёл к крыльцу сзади. Седой бородатый старик с длинными волосами, в чёрном подряснике, показался Шуре ещё более страшным, чем она видела его раньше. Перепуганная девочка вскочила, прижав к груди свою куклу, как мать защищает своего ребёнка в случае опасности, и с криком: «Ма-а-ма!», побежала в избу.
Священник в недоумении стоял возле крыльца и, глядя ей в след,ничего не понимая, крестился, шепча себе под нос: «Господи помилуй, Господи помилуй!».