Мой дорогой, мой любимый человек! Прошло уже больше полувека с тех пор, как ты сказала мне своё решительное "нет". Мы с тобой прожили каждый свою жизнь. Десятки раз встречались, почти постоянно переписывались, были и надеюсь остаёмся хорошими друзьями. Последнее время у меня всё хуже с глазами, так что я бОльшую часть времени просто лежу на тахте и думаю обо всём на свете, чаще всего о нас с тобой. Пытаюсь мысленно вернуться к некоторой исходной точке в прошлом и построить другую "временнУю модель" наших отношений. Может быть у нас с тобой хотя бы в виртуальном мире сложится другая жизнь?
Начну с окончания нами школы. Тут возможны десятки вариантов, но я выбираю два: либо я буду учиться с тобой вместе в МГУ, либо поступлю в МГПИ и стану известным бардом вместе с Визбором, Кимом и Адой Якушевой. Все туристы и альпинисты будут петь мои песни. Девушки будут мечтать о встрече со мной, но мне никто не будет нужен, кроме тебя. Однако это так, черновые наброски.
А вообще-то я могу поступать одновременно в оба вуза. Виртуальная жизнь тем и отличается от реальной, что я могу быть одновременно в разных местах и в разных ипостасях. Только ты в моей и виртуальной и реальной жизнях всегда остаёшься сама собой и в единственном числе.
Хочу сразу извиниться перед тобой за сухой, дневниковый стиль моего письма. Если я буду художественно расписывать каждый воображаемый эпизод, я при этой жизни не успею дойти до финала. Кроме того, я не умею писать иначе, как суконным языком технических документов, в которых никакая поэзия не ночевала. Однако буду писать как могу. Итак, сначала МГУ.
МГУ. Моя серебряная медаль почти не оставляла мне шансов на поступление без экзаменов. Однако повезло, назначили коллоквиум. Разговаривал со мной доцент с кафедры радиофизики (фамилию я забыл), рядом с ним сидела ещё какая-то женщина, но она меня ни о чём не спрашивала. Передо мной прошёл наверное с десяток поступающих, и оба экзаменатора выглядели усталыми. Для начала дали решить простую школьную задачу по электростатике. Я её решил. Потом доцент спросил, почему меня интересует именно физика, а не что-нибудь другое. Я сказал не очень подумавши (и тут же пожалел об этом), что наверное я в душе романтик, а физика представляется мне полной романтики. Он удивился, и даже кажется немного оживился: что же я вижу в ней романтического? Я сказал, что вот взять к примеру систему уравнений Максвелла. Мне кажется, что собрать такую стройную систему из разрозненных фактов в области электромагнетизма мог только поэт, романтик. Таким же поэтом был наверное Оливер Хевисайд, придумавший векторный анализ для придания уравнениям Максвелла удобной и красивой формы. Он спросил: что, можете написать их в векторной форме? Я сказал "могу". И понимаете их смысл? "Думаю, что да". Ну хорошо, что означает "дивергенция вектора Е равна нулю"? "Отсутствие заряда в данной точке электростатического поля". Он помолчал и сказал: "Надеюсь, школьную физику Вы тоже знаете". Обернулся к женщине и спросил, нет ли у неё вопросов. Она отрицательно покачала головой. Он сказал: "Ладно, послезавтра в деканате узнаете, приняты ли Вы".
Почти целый день нервного ожидания в коридоре и полуобморочное состояние, в котором я отвечал на вопросы, закончились головной болью. Раньше я ни на секунду о тебе не забывал, а теперь вспомнил только в электричке на пути в Тушино. Я там остановился на несколько дней у одного из своих двоюродных дядЕй.
Через день я поехал в деканат в полной уверенности, что меня не примут. Я пока не строил планов на случай поражения, только чувствовал неприятный холодок в сердце при мысли, что наши пути далеко расходятся. Я знал, что ты уже успешно прошла собеседование, принята, и сейчас в Никольском. В коридоре около деканата перед висящим на стене списком стояло человек двадцать московских мальчиков - не подойти. Издалека было видно, что список короткий, в нём и десяти фамилий нет. Стоящие впереди громко возмущались, видимо их не оказалось в списке. Особенно разорялся длинный фитиль в иностранной замшевой курточке, с гладко приглаженными волосами: "Кого только тут не напринимали, даже какой-то ... есть!" (он назвал мою фамилию, прибавив к ней неприличное окончание). Надо было бы достать до его розовой морды, но не драться же прямо напротив двери декана. Впрочем, чёрт с ним, он в конце-концов выступил с благой вестью для меня, и я его скорей всего больше не увижу. Всё-таки я дождался, когда народ возле списка немного рассосётся, и сам увидел в списке свою фамилию. Но радости особой не испытал, уж очень я устал за последние дни. Только грела мысль, что я теперь буду тебя почаще видеть, хотя бы издалека.
Я тогда ещё не знал, что скоро я тебя почти совсем перестану видеть. У меня была надежда до начала занятий хоть разок встретиться с тобой и поговорить. О чём угодно, лишь бы видеть тебя и слышать твой голос. Но ты уехала из Никольского, куда - мне не сказали. Сказали только, что тебя не будет до начала занятий в университете. Похоже, что я стал у твоих домашних не слишком желательной фигурой. Может быть потому, что настойчиво следую за тобой по пятам? Теперь я с тоской вспоминал школу, где видел тебя каждый день. Мне тогда и в голову не приходило, какое это счастье. Мне самому ехать было некуда, мои родители уже переехали в Сухуми. Не было никакого смысла трястись туда и обратно в общей сложности почти неделю в набитых курортниками поездах, чтобы побыть там несколько дней. Да и денег маловато.
Совсем без денег я не сидел. Мой двоюродный дядя Володя, у которого я остановился, был директором небольшой швейной фабрики в Тушино. Он предложил мне подрабатывать у него на фабрике мелким ремонтом швейных машин. Собственно, это был даже не ремонт, а профилактика: подтянуть ослабившийся приводной ремень, почистить щётки электромотора, пройтись отвёрткой по разболтавшимся контактам. Платили сущие копейки, но мне же не семью содержать! Настоящий, основательный ремонт делал приходящий старичок-мастер. Я занимался своей работой по вечерам, после окончания рабочей смены. Квартира дяди Володи была в том же здании, где располагалась фабрика. На первом этаже цех и кладовка, а на втором бухгалтерия, квартира дяди Володи, его рабочий кабинет и "красный уголок". В "красном уголке" два раза в неделю немолодые швеи по вечерам после смены изучали биографию И.В.Сталина. Это было обязательно. На стене висел самодельный нешуточный лозунг "Кто не изучает биографию Вождя, тот его не любит!" Под этим лозунгом я спал на составленных стульях, а на загаженном чернилами столе занимался. Но это уже потом, когда начались занятия в университете.
Пора ввести параллельную сюжетную линию - я поступаю в МГПИ. В приёмной комиссии МГУ с нескрываемым презрением посмотрели на мой "серебряный" аттестат, и предложили сдавать экзамены на общих основаниях. Причём сразу заявили, что преимущество отдаётся москвичам. Конкурс на физфак был 15 человек на место. Я потолкался среди абитуриентов, которые были сплошь москвичи и победители школьных олимпиад по физике и математике. Многие уже по разу попытались поступить в МГУ, и были тёртые калачи. Примерно четверть абитуры были взрослые мужики, отслужившие в армии и проходящие вне конкурса. Возведя ясны очи в сияющее московское небо, я прикинул свои шансы и понёс документы в МГПИ.
МГПИ. Тут меня приняли без всяких экзаменов и без собеседования, с какой-то даже обидевшей меня лёгкостью. В приёмной комиссии мельком взглянули на мои бумаги, сунули их в папку и велели придти в институт дня за два до начала занятий, чтобы узнать, в какой я группе, и ознакомиться с расписанием занятий. Никто не поинтересовался, почему я решил стать учителем. Когда я спросил, на какой факультет меня приняли, мне ответили с некоторым даже недоумением: "Конечно на географический! Вы что, не знаете, что остальные уже заполнены?" Мне собственно было всё равно - на географический, так на географический. Главное, я буду учиться в Москве, и смогу тебя видеть хотя бы раз в неделю. По крайней мере, я надеюсь на это. А то, что я не попал в МГУ, даже хорошо. Не буду лишний раз мозолить тебе глаза. Когда-нибудь ты поймёшь, что я не такой уж плохой парень, а что будет дальше - не знаю и ни о чём не хочу мечтать. Просто буду тебя любить всю жизнь, что бы ни случилось.
Одно из достоинств МГПИ было то, что мне сразу дали место в общежитии. Правда, далековато ездить в институт на проспект Вернадского из общаги на Каширском шоссе, но всё же ближе, чем из Тушина. Поблагодарил дядю Володю за гостеприимство, и перевёз свой чемоданчик в общагу. Там подобрался весёлый народ. Хотя многие ещё только сдавали вступительные экзамены, и им бы следовало заниматься не поднимая головы, они беспечно крутили пластинки на радиолах, оставленных студентами в незакрытых комнатах, и целыми днями бренчали на гитарах. В нашей комнате было два медалиста - я и паренёк по фамилии Ким, приехавший из Казахстана. Нам уже не о чем было беспокоиться, мы были приняты. Выяснилось, что он хорошо владеет гитарой и тоже сочиняет песенки. Он приехал раньше меня и поступил на исторический, куда ещё были вакансии. Историю он любил и знал. Большинство его песен были на исторические темы, и очень точно передавали дух времени. Я спел ему одну из своих последних песен; так - почти ни о чём, что в голову пришло. Он посмотрел на меня уважительно своими чуть раскосыми глазами и сказал: "Ты молодец. А у меня лирика не получается".
МГУ. Я знал, что в МГУ учиться трудно, но не думал, что до такой степени. На нас сразу обрушилась невыносимая тяжесть лекций, семинаров, домашних заданий. Всё сплошняком, без малейшей передышки. Домашние задания были чудовищными по сложности и объёму! Я ничего не успевал толком выполнить, хотя казалось работал изо всех сил. Вроде бы не был дураком, и школьный фундамент был достаточно прочным, а вот поди ж ты - оказался совершенно не готов к такому напору информации, которую нужно было осмыслить, запомнить, закрепить. Ещё не успел переварить предыдущую лавину, как уже валится следующая, куда более мощная - по нарастающей. Может быть, я бы бросил всё и ушёл куда-нибудь, где полегче, если бы не ты. За первый семестр мы встретились всего три раза (точно помню), и почти не разговаривали. Было некогда, мы неслись куда-то в разные стороны, каждый по своему делу. По твоему замученному, отрешённому лицу я понял, что тебе наверное даже тяжелее, чем мне. Но ты не жаловалась. Так неужели я сдамся?
МГПИ. Я пока ещё толком даже не понял, чему нас учат. По крайней мере, до географии дело не дошло, и вообще говорят, что знание географии - это не так важно для подрастающего поколения (наших будущих учеников). Прежде всего правильное идеологическое воспитание в условиях окружающих нас со всех сторон англо-американских поджигателей войны и их приспешников. В приспешники попадают то одни, то другие страны. Только что партизанская Югославия была нашим самым лучшим другом, и вдруг - "кровавая клика Тито-Рaнковича", "империалистические прихвостни". Мы с Кимом о политике не говорим и не думаем, у нас другие интересы. Общительный Юлик быстро завёл знакомство со всеми, кто играл на гитаре и сочинял песни. Он познакомил меня с Борей Вахнюком, на курс старше нас, и с нашими однокурсниками Юрой Визбором и его подругой Адой Якушевой. Они, в свою очередь, познакомили нас с Димой Сухаревым из МГУ. Он дал послушать магнитофонные записи песен до того неизвестного мне Булата Окуджавы. Москвича, но закончившего почему-то Тбилисский университет. Впрочем, судя по фамилии, он грузин. У меня дух захватило, когда я услышал его "По смоленской дороге". У меня было такое отчётливое ощущение, будто я эту песню сам когда-то написал, а потом забыл!
[ 2-го июня 2005 года Вахнюка с семьёй сбила на улице машина. Он умер в реанимации. Пусть никогда не умрёт память о нём. ]
МГУ. К концу первого курса как будто что-то немного просветлело в жизни. Стало легче учиться. То ли нас, замученных учёбой, к концу учебного года стали жалеть и чуть меньше грузить, то ли пришло, как у спортсменов, "второе дыхание". Ты тоже выглядишь веселей, посвежела и лицо не такое бледное. Сменила причёску, и очень хорошо сделала! Стандартные школьные косички тебе совсем не шли. Раньше я этого не понимал, ты для меня всегда была самой красивой на свете независимо от причёски. Но теперь ты стала просто ослепительной; при наших коротких встречах я смотрю на тебя во все глаза и не могу оторваться. Наверное выгляжу при этом дурак-дураком, остаётся мне только рот разинуть. Однако замечаю, что не я один на тебя так смотрю, и это меня вовсе не радует. Я не ревную, это сущая правда. Не допускаю ревности, глушу её на корню, не даю ей возникнуть. Но я тебя люблю, и хочу тебе настоящего счастья. Поэтому все окружающие тебя ребята кажутся мне недостойными тебя.
МГПИ. Юлик ухитрился получить приглашение в гости домой к довольно известному киноартисту, у которого в тот вечер должен был петь Окуджава. Хотя меня не приглашали, я тоже навязался. Я ожидал праздника для души, но настроение стало портиться, как только мы позвонили у двери. За дверью залаяла собака, долго никто не подходил. Наконец открыла дверь то ли горничная, то ли дальняя родственница артиста. С подозрением нас оглядела (надо признать, мы выглядели не слишком респектабельно), долго расспрашивала, к кому мы и зачем. Захлопнула дверь перед нашим носом и надолго ушла. Собака за дверью лаяла не переставая. Я уже начал нервничать и предложил Юлику уйти, но он сказал "потерпи". Наконец дверь открылась, и горничная (или родственница) молча пропустила нас вперёд, поджав губы. Мы зашли в большую гостиную, где никто на нас не обратил внимания. Какие-то солидные мужики сидели и стояли около стола в углу, где красовались закуски "а-ля фуршет" и стояла внушительная батарея разных бутылок. Некоторые гости были уже заметно навеселе. Окуджавы не было. Говорили, что он придёт с минуты на минуту, но эта "минута" продлилась часа полтора. Мне мучительно хотелось жрать, но к фуршетному столу я бы не подошёл даже под страхом смерти. Юлик пару раз исчез из моего поля зрения, и судя по всему, к столу-таки приложился.
Наконец с лестничной площадки послышался шум и голоса, огромный дог хозяина залаял в прихожей. Появился Окуджава. Маленький, невзрачный, в пиджачке не роскошнее наших с Юликом. За ним ещё несколько человек, один с гитарой. Окуджава извинился за опоздание, сказал что задержали на концерте то ли в Доме актёра, то ли в Доме кино. Он выглядел усталым и недовольным собой. Выпил полбокала красного вина, от закуски отказался. Взял гитару, немного подстроил, и без всяких предисловий запел. От первых звуков я весь похолодел - это была та самая "По смоленской дороге", которую я слышал где-то глубоко внутри своего сознания целую жизнь назад, когда ещё никакого понятия не имел об Окуджаве и вообще о бардах. Вторая песня тоже была мне странным образом знакома, хотя я был уверен, что никогда её до сих пор не слышал. Третью песню не помню. Я устал от дикого напряжения, заболела голова, я перестал слушать. Меня стали раздражать посторонние шумы, которых я до этого не замечал. Собака в прихожей поминутно лаяла, отмечая приход очередного гостя. Кто-то из гостей, не отходивший от фуршетного стола, громко хлопал в ладоши и пьяным голосом кричал "Молодец!" после каждой песни, а иногда и не дожидаясь её окончания. Я бы ушёл, но сделать это было неудобно. На моё счастье, Окуджава скоро сослался на усталость, извинился и стал прощаться. Я вышел вместе с немногочисленными провожавшими его до такси (большинство гостей так и осталось наверху, где вечер видимо только начинался). Больше я не ходил на выступления Окуджавы в подобных компаниях, хотя такие случаи представлялись. Он стал выступать в больших залах, где собирались нормальные люди. Их реакция была естественной, и Окуджава был совсем не такой стеснённый и недовольный, каким я видел его в той компании. А то странное ощущение, будто я слышал многие из его песен давным-давно, постепенно проходило. Они продолжали во мне звучать, но уже не в моей интонации, а в окуджавской.
МГУ. У меня совершенно нет времени сочинять песни, но они сами собой возникают где-то в подсознании и запоминаются. Хотя мы с тобой уже не затурканные первокурсники (по студенческой терминологии - "козероги"), а почтенные третьекурсники, возможности пообщаться с тобой не прибавилось. Я бы хотел спеть тебе несколько своих последних песен, но ты только рукой машешь - когда-нибудь потом.
Дима Сухарев знакомит меня с бардами из МГПИ - Юрием Визбором и Юлием Кимом. Неуёмный организатор Юра предлагает устроить в актовом зале МГУ совместный концерт авторов и исполнителей самодеятельной песни наших двух вузов. Под начавшуюся хрущёвскую "оттепель" идея в ректорате со скрипом, но прошла. Однако с непременным условием: основательно затронуть тему войны в связи с предстоящим 10-летием Победы.
Концерт начался почти как официальный, с серьёзных песен о войне, как самодельных, авторских, так и тех, что пели тогда по радио. Юра составил программу так, чтобы песни шли по содержанию ретроспективно от последней войны к гражданской и далее к войне 1812 года. Мы, исполнители, сидели на сцене все вместе в ряд, пять или шесть человек с гитарами, и пока один пел, остальные ему подыгрывали и подпевали рефрен. Сыграться мы не успели, но получалось довольно складно. Во всяком случае, свой в доску народ в зале прощал нам мелкие огрехи, и каждую песню принимал замечательно. Я спел несколько своих песен. Нашёл тебя глазами - недалеко, в четвёртом ряду, и пел только для тебя. Ты смотрела на меня неотрывно - эх, длилось бы это вечно!
К последней части концерта, посвящённой 1812 году, на сцене остались только двое - Юлик и я. У остальных не было подготовленных песен на эту тему. Пел фактически один Юлик. У него был готов целый цикл, посвящённый всем родам войск тогдашней русской армии: гусарам, гренадёрам, бомбардирам. Это был его конёк, он же историк! Песенки были чудесные - светлые, полные юмора. После каждой песни его награждали такими овациями, что петь вслед за ним что-то своё было бессмысленно. Почти не слушали. Я спел только "Солнышко сияет, музыка играет", заработал жидкие аплодисменты. У меня в запасе была ещё одна песня, я её оставил напоследок. Я над ней поработал, очень она мне была дорогА, а тут подумал: петь? не петь? Юлик задал лёгкое, весёлое настроение, а моя песня была мрачноватая. Вдруг не примут? Ладно, спою. Я сыграл на гитаре небольшое маршевое вступление, подождал пока народ в зале успокоится, притихнет, и запел "Кавалергарда век недолог, и потому так сладок он ...". Юлик мне хорошо подыгрывал, негромко подпевал в терцию двойной рефрен "Не обещайте деве юной любови вечной на земле". Песня была короткая, всего три куплета. На бoльшее у меня нехватило души и времени. Спели, а в зале тишина. Кто-то захлопал, но тут же осёкся. Неужели не понравилось? И тут в тишине из середины зала голос: "Ещё!" Ещё раз, что ли? Юлик говорит: "Давай сначала". Я пою и гляжу на тебя. Мне показалось, что у тебя в глазах слёзы.
Закончили песню. На этот раз нам хлопали по-сумасшедшему. Юлик встал, снял с себя гитару и положил её на стул. Мол всё, концерт окончен. Хотя я знаю, что у него ещё есть пара песен. В зале все встали, я тебя не вижу. Кажется, ты осталась сидеть. Я бросил гитару на стул, спрыгнул со сцены, и к тебе. Куда там! Девчонки набежали, не дают пройти, целуют, хватают за руки. А ты уже далеко в проходе, вижу твою спину в белой кофточке. Кое-как пробился, бегу за тобой. У лифта толпа, тебя там уже нет - уехала. Наконец добрался до твоего блока. Да, ты уже дома. Сидишь у столика, ко мне не обернулась. Это ничего, думаю, сейчас ты обернёшься, и я увижу в твоих глазах то, о чем давно мечтал, и на что уже давно не надеялся. Так нет, Люська лезет ко мне со своими поцелуями и восторженными воплями. Ты обернулась - и всё во мне умерло, всё волнение этого вечера превратилось в ужасную усталость. В твоих глазах было то же самое, что вчера, что год назад и раньше. Я понял, в чём дело. Там в зале на сцене для тебя пел другой "я", он тронул твою душу, вызвал непрошенные слёзы. А здесь перед тобой стоял я обычный, привычный и нелюбимый.
(Я изобразил Кима своим ровесником, приехавшим в Москву из Казахстана (там живёт много этнических корейцев). Я знаю, что он на самом деле гораздо моложе меня (по-моему, на пять лет) и коренной москвич, но уж очень мне хотелось поселить его вместе со мной в общежитии.)
МГПИ. Я окончательно перестал понимать, на кого я учусь. Вроде бы на учителя географии, но на самом деле я только тем и занимаюсь, что участвую во всех концертах, капустниках и шефских поездках на заводы, на целину и в дальние воинские гарнизоны, которые непрерывно организуют неутомимые Юра Визбор и Юлик Ким. Какую функцию я выполняю в организованной ими шумной банде самодеятельных артистов, я тоже не понимаю. Я пишу для них тексты песен и реприз, разучиваю с артистами роли и даже рисую кошмарные декорации к их безумным спектаклям. Всё наспех, в диком цейтноте, без возможности хорошо отработать тексты, отрепетировать выступления. Единственное, что я понимаю чем дальше, тем отчётливей - что всё это совершенно не для меня, что я на самом деле бесталанен в искусстве и не туда попал. Но деваться некуда.
МГУ. В конце четвёртого курса я каким-то образом оказался в поле внимания завкафедрой физики высоких энергий профессора Маркова, и он предложил мне участвовать в подготовке экспериментов по регистрации космических частиц нейтрино. Для меня это была такая неожиданная и незаслуженная честь, что я растерялся и начал что-то глупо плести о своей недостаточной теоретической подготовке. Он пропустил мой лепет мимо ушей и дал мне два конкретных задания: 1) изучить в библиотеке всю литературу по технике наблюдения треков элементарных частиц; 2) пойти на химфак в лабораторию органических сцинтилляторов и попросить там для него копию последнего отчета по сцинтилляторам для частиц высоких энергий.
Понимая, что для выполнения первого задания мне моей жизни нехватит, я выбрал для начала второе, и пошёл на химфак. Лаборатория помещалась в цокольном этаже здания химфака МГУ, и занимала одну большую комнату. Несмотря на солнечный день, в комнату сквозь маленькие окошки почти не проникало света, так что мне пришлось некоторое время привыкать к полутьме. Комната была поделена на рабочие уголки фанерными перегородками высотой ниже моего роста, и я мог видеть сидящих за столами и установками. Одни женские головки, ни одной почтенной мужской лысины, как в наших лабораториях на физфаке. Мне указали заведующую лабораторией. Она сидела в таком мрачном и тёмном углу комнаты, где любая наша уборщица с физфака побрезговала бы хранить свои вёдра и тряпки. Выслушав мою просьбу, завлабша крикнула: "Наташенька, принеси нашу копию последнего отчёта по серии В2". Появилась худенькая девушка с огромными глазищами. Мне в полутьме показалось, что они в пол-лица и чёрные. На самом деле, как потом оказалось, они были ярко-синие, хотя и вправду большие. Завлабша сказала мне: "Наташенька автор отчёта и вообще ведёт всю работу по высокой энергетике. Всё вопросы по отчёту можете задавать ей".
Наташа, как и я, студентка четвёртого курса. Но в отличие от меня она необыкновенная умница, и работает в лаборатории начиная с третьего курса. По своей специализации она химик-органик, и ещё прослушала факультативный курс по физической химии. Я очень скоро убедился, что она много знает и умеет. С ней всегда приятно и легко разговаривать.
Техника наблюдения треков элементарных частиц оказалась на деле не такой уж сложной. Мне позволили использовать в качестве основы одну из старых установок по наблюдению треков с помощью фотопластинок и переделать её под пластмассовый сцинтиллятор.
Я взял у Наташи образец сцинтиллятора и вставил его в установку на место держателя кассеты с фотопластинкой. В затемнённой камере под микроскопом были хорошо видны красивые голубые треки случайных космических частиц, которые вспыхивали и медленно затухали. Показал эту картину шефу, он довольно пропел: "Непло-о-хо, неплохо!". Я воспользовался его хорошим настроением и развил ему свою идею усовершенствования установки: приспособить к ней небольшую промышленную телевизионную камеру с видиконом в качестве приёмной трубки. Против обыкновения, он не сказал "бред", а велел придти к нему через неделю с подробным планом и прикидками стоимости работы.
Шеф оставил меня в большом воодушевлении. Если эта работа закрепится за мной, то меня оставят при кафедре, а это значит, что тема моей дипломной работы, а в будущем может быть и кандидатской, уже практически определена. Потому что работы по нейтрино только начинаются, а их непочатый край!
МГПИ. Пятый курс, весна. Полное сумасшествие. Скоро распределение, и все как оглашенные кинулись искать себе пару. Будто этот неразумный народ только сейчас узнал, что и учёба в институте не будет тянуться бесконечно, и загонят всех нас по распределению в такие медвежьи углы, где нормального женского лица за сотни километров вокруг не увидишь.
Больше всего обеспокоены девушки, их в нашем институте гораздо больше, чем ребят. Они отчётливо понимают, что если сейчас не выйдут замуж, желательно за москвича или жителя другого большого города, им в недалёком будущем придётся выбирать в лучшем случае какого-нибудь наименее пьющего знатного механизатора из общей массы абсолютно коричневой сельской пьяни.
А вокруг тебя в МГУ происходит то же самое, что у нас в МГПИ. Только наоборот, тебя отчаянно осаждают пылкие соискатели твоей руки и сердца. На мехмате вообще девушек немного по сравнению с парнями, а таких как ты и вовсе больше нет.
Чтобы не ставить под удар своё самолюбие, я просто перестал встречаться с тобой и звонить тебе. Ты мне сама пару раз позвонила в общежитие и справилась, почему я исчез. Поговорили о всяких текущих делах. Я вслушивался в твоё сопрано, почти не вникая в смысл твоих слов. Да его там особого и не было. Ты говорила своим обычным спокойным и дружеским тоном, к которому я привык ещё со времён школы. Если бы в нём прибавилось хотя бы капельку теплоты, я бы немедленно понёсся к тебе. Впрочем, это было бы совершенно напрасно.
МГУ. Я собрал полностью свою установку, как задумал, и любуюсь на мониторе треками случайно залетевших космических частиц. Но среди них конечно нет нейтрино. Пролёт нейтрино через сечение сцинтиллятора - явление не просто крайне редкое, оно практически невероятное, и я его имитирую разогнанными одиночными электронами из пушки, которую сам придумал и сделал из осциллографической трубки обычного лабораторного осциллографа. Шеф сдержанно похвалил меня за изобретательность, а это в его скупых устах - высшая награда. Но мне пока не до наград. Сцинтиллятор очень чувствителен, и треки случайных частиц создают на экране монитора сплошной светлый фон, на котором след моей "модели нейтрино" плохо выделяется. Нужен детектор, чувствительный только к узкому спектру энергий частиц. А это уже вопрос к Наташе.
Я звоню Наташе и спрашиваю, могу ли я придти поговорить. Свой вопрос я мог бы задать и по телефону, но уж больно приятно мне её видеть. Я замечаю, что она мне тоже рада, может быть даже много больше, чем я ей. Кажется, это заметила и её завлабша, в последний раз она мне сказала, строго глядя на меня поверх очков: "Наташенька очень хорошая, не перегружайте её своими ... ". Она не договорила, но я понял, что она имела в виду не одну только работу. Вопрос к Наташе был такой: можно ли, не снижая общей чувствительности сцинтиллятора, сделать его более избирательным к области спектра высоких энергий, характерных для нейтрино, и тем самым отфильтровать фон. Наташа ответила "можно" почти не задумываясь. И сразу добавила с улыбкой, предваряя мой следующий вопрос: "Образец будет готов на следующей неделе. Приходи во вторник. Нет, лучше в среду." Я бы её расцеловал, если бы не боялся быть неверно понятым.
Я видел, что наши отношения с Наташей быстро подходят к той опасной области, откуда тяжело отступать. Она мне нравится, очень нравится, но это далеко не то, что я чувствую к тебе. Неужели этому нет выхода, неужели я всю жизнь буду любить тебя без всякой надежды на ответ? Ведь я живой человек! Может быть ты сама не знаешь, что тебе нужно? А, чёрт с ним! Будь что будет! Бегом, пока не передумал, мчусь к главному корпусу, поднимаюсь на лифте, стучусь в дверь твоего блока. А вдруг тебя дома нет, я же не звонил, не предупреждал. Нет, за дверью слышны быстрые лёгкие шаги. Только бы это была ты, не Люся. Ну слава Богу, открыла ты. В домашнем халатике, любимая, желанная. Лицо удивлённое, даже встревоженное - вдруг я с какой-то плохой вестью. Я подхожу совсем-совсем близко, ладонями ощущаю тепло твоих щёк, шелковистость твоих волос, вдыхаю их запах. Меня трясёт, в ушах звон. Я ещё никогда не подходил к тебе так близко. Целую тебя в лоб, в нос, в губы. Если бы ты стала отталкивать меня, говорить "не надо" или закрыла глаза, я бы поднял тебя на руки, куда-то понёс, всю зацеловал. Но ты как стояла опустив руки, так и стоишь. Смотришь на меня прямо и спокойно. Совсем спокойно, в глазах никакого волнения, одно терпеливое ожидание - когда же он наконец отойдёт от меня? У меня тоже руки опустились, я готов провалиться от стыда. Что мне делать? Не знаю! Эй, киномеханик, крути обратно! Не надо мне было сюда приходить. Вообще ничего не надо. Ни МГУ, ни какой-то Наташи, которой на самом деле никогда не было. Только ты и есть, и в этом моё счастье и моё мучение на всю жизнь.
После МГПИ. Дипломную работу я написал о Сахалине, выбрав это место классическим способом. Положил на пол большую карту Союза и подкинул над ней пятак. Он упал на карту, покружился и лёг, закрыв собой северную половину острова. Мистическим образом комиссия по распределению направила меня именно на Сахалин! Вряд ли они учли при этом тему моего диплома, наверное тоже кидали пятак. Так или иначе, я на Сахалине.
Я получил назначение в небольшой посёлок Александровского района, упомянутый А.П.Чеховым в его знаменитой книге как одно из мест поселения каторжников. В посёлке ещё жили отдалённые потомки описанных им каторжников и даже две семьи айнов. В одной из них старый беззубый дед уверял меня, что он мальчиком видел Чехова и отлично его помнит. Врал наверное, хотя почему бы и нет? С тех пор прошло-то всего 60 с небольшим лет.
В посёлке была когда-то горно-обогатительная фабрика, но её закрыли за нерентабельностью, и народ потянулся за работой в другие места. Посёлок обезлюдел, много деревянных домов барачного типа стояли незаселёнными и потихоньку разрушались. Школа тоже была когда-то семилетка, потом из-за недостатка учеников стала трёхлеткой, и к моему приезду от неё фактически остался один класс. В нём детей разных возрастов, которых родители не смогли пристроить учиться где-нибудь в более цивилизованном месте, готовили к учёбе в окрестных интернатах. В школе до моего приезда полгода не было ни одного учителя. Последний из них по примеру своих предшественников сбежал, не выдержав гнусного сырого климата и дикой тоски, которую вызывал в нормальном человеке окрестный пейзаж.
Я не знаю, почему я тоже не сбежал в первый же год. Жаль было бросать ребятишек, которые изголодались по свежему человеку, тем более учителю. Они приходили в школу как на праздник, и готовы были проводить в ней хоть круглые сутки, подальше от домашней скуки. Тем более, что было где разгуляться. Просторных классных комнат было чуть ли не по одной на каждого ребёнка. На моё счастье, в школе был хороший завхоз, он же истопник, так что в ней всегда было тепло и чисто.
По штату меня сразу сделали директором школы при отсутствии других учителей в штатном расписании. Так что я был один за всех, и строил свою учебную работу как душа пожелает. Я довольно быстро понял, что детишек больше всего увлекает учёба в виде игры: географические и другие викторины, романтические путешествия по рельефной географической карте мира, которую мы сами устроили на полу в одной из больших классных комнат. Каждую неделю мы устраивали в школе концерты для родителей и всех желающих. С песнями и скетчами, которые сами же сочиняли на поселковые темы. Все жители посёлка были в восторге от наших концертов, и отбоя не было от желающих чем-нибудь помочь школе. Даже председатель исполкома поселкового совета, ленивый и тяжело пьющий человек, старался выделить школе побольше хорошего уголька для печек.
К концу второго года моего учительства мне наконец прибыла подмога - молодая учительница литературы, только что закончившая Хабаровский краевой пединститут. Очень милая, добрая, с явной склонностью к полноте. Одинокая, как и я. Нас с ней конечно скоро потянуло друг к другу. Мы и не стали противиться.
Между тем район нашего посёлка был признан перспективным в отношении нефти. У нас появились нефтянники со своими буровыми. В посёлке сразу стало шумно и грязно. В поселковый магазин резко увеличили завоз водки. Появился участковый милиционер, в котором раньше не было никакой необходимости. Действительно, по сравнению с нефтянниками наши самые неотёсаные потомки каторжников казались во всех отношениях английскими лордами.
Однако нет худа без добра. В посёлок назначили нового, энергичного председателя исполкома. Он глядел в перспективу, и сразу предложил мне готовить проект школы-десятилетки. Зная, что медленнее всего решаются кадровые вопросы, мы с ним загодя послали заявку на полный штат учителей для десятилетки на 250 учеников.
Последующие несколько лет я вспоминаю как сплошной кошмар. Постоянные командировки за какими-нибудь дефицитными стройматериалами или оборудованием для школы. Жестокая ругань с бюрократами на всех уровнях, к которой я, как ни удивительно, оказался прекрасно подготовлен. Сейчас я почти пожилой и очень уважаемый директор поселковой школы-десятилетки. Депутат поселкового Совета. Впрочем, посёлок уже сильно разросся и недавно получил статус города, хотя до настоящего города ему конечно ещё далеко.
А как мои друзья Юра и Юлик? Комиссия по распределению направила их в такие дыры, которых я, географ, на большой карте Союза не нашёл. Юру загнали куда-то в Заполярье, в крохотный посёлок с непроизносимым названием. Юлик попал на Камчатку, в рыбацкий посёлок с издевательским названием Анапка. Честно отработав свой срок, они вернулись в Москву, и теперь всенародно знамениты. А я не намерен покидать Сахалин, хотя его климат к лучшему не изменился. У меня здесь свой дом и семья. Я тебя по-прежнему люблю, но это только во мне, в глубинах моей души, к которым ни у кого нет доступа. Я знаю твой адрес и телефон, но во время моих довольно частых поездок в Москву у меня ни разу не было искушения позвонить тебе. У тебя своя жизнь, и пусть тебе будет только хорошо.
После МГУ. Моя защита дипломной работы прошла незаметно между делами на кафедре. Я был так занят, что даже не пришёл в актовый зал на торжественное вручение дипломов, и мне потом буднично отдали мои "корочки" в секретариате деканата. Если бы оттуда не позвонили, я бы вообще о них забыл. Было не до этого. Моего шефа обуревали глобальные замыслы в полном смысле этого слова. Он добивался размещения по меньшей мере двух установок для регистрации нейтрино в противоположных точках земного шара, как можно ближе к полюсам - на дрейфующей станции близ Северного полюса и в Антарктиде. Таким образом он хотел определить, действительно ли нейтрино не обладает массой и способно "пробить" Землю насквозь без потери энергии. Я должен был сконструировать компактную и надёжную установку с автономным питанием для регистрации частиц нейтрино в экспедиционных условиях, и обеспечить изготовление нескольких таких установок в одном из московских НИИ. Когда встал вопрос о том, кого послать в экспедицию, и на какой край света, шеф не задумываясь ткнул в меня пальцем и сказал: "Ты в Антарктиду".
Я провёл год в Антарктиде на станции "Восток", а вернувшись узнал, что ты вышла замуж. Твоего избранника я хорошо знал, и при всей моей привередливости по отношению к собратьям-мужикам сразу решил, что его я ревновать к тебе не буду. Он тебя стоил.
По результатам экспедиции (оказалось, что нейтрино всё-таки обладает массой) шеф определил мне тему кандидатской и отвёл на её написание всего-навсего месяц. Я еле вымолил два. После защиты, которая тоже прошла как рядовое событие, шеф сказал мне, что кафедру я перерос, и мне на ней больше нечего делать. Он договорился со своим старым другом профессором (к тому времени уже академиком) А.И.Будкером, что тот возьмёт меня на работу в только что созданный им Институт ядерной физики (ИЯФ) в молодом сибирском научном центре - Новосибирском Академгородке.
Наверное шеф меня хорошо охарактеризовал Будкеру, потому что тот сразу поручил мне строительство большого релятивистского ускорителя на встречных пучках электронов. О такой интересной работе, да ещё в таких масштабах, в Москве нечего было и мечтать. Подробности этой работы вряд ли тебя заинтересуют. По ней я защитил докторскую и остался в ИЯФе, где работаю по сей день ведущим научным сотрудником. У меня семья и самая лучшая жена на свете. Я никогда не говорил ей о тебе, но она меня видимо по-настоящему любит, и поэтому обо всём догадалась сама. Впрочем, она ничем этого не выдала, просто мы оба с ней об этом знаем.
Я часто бываю по делам в Москве, каждый раз звоню тебе и не упускаю случая посидеть у вас дома на вашей уютной кухне. Ты знаешь, что я тебя по-прежнему люблю, и знаешь об этом не только ты. Было бы глупо пытаться скрыть очевидное. Но это ничего не меняет ни в твоей, ни в моей жизни. Пусть тебе всегда будет только хорошо.
Напоследок мой комментарий:
Весь этот бред - смесь реальности и фантазии. Кое-что я, подобно Окуджаве, "из собственной судьбы выдёргивал по нитке".
Например, директор швейной фабрики в Тушино мой двоюродный дядя Володя - фигура реальная, как и фабрика. Только его звали иначе и фабрика была не в Тушино, а в Кунцево.
Я действительно был по своей работе в лаборатории, которая располагалась в цокольном этаже здания химфака МГУ на Ленинских горах. Её интерьер описан мною с полной достоверностью, только девочки в ней занимались не органическими сцинтилляторами (ими занимались в другом месте). Никакой Наташи там не было, это просто моё любимое женское имя.
Всё связанное с нейтрино никак не могло со мной происходить, потому что экспериментами по регистрации нейтрино в то время в Союзе не занимались. Эту работу провели в 1956 году американцы Клайд Коуэн и Фредерик Райнес (Clyde Cowan, Frederick Reines). За неё Райнесу была присуждена в 1995 году Нобелевская премия. Но профессор (впоследствии академик) Моисей Александрович Марков (1908-1994) действительно существовал и в то время заведовал на физфаке МГУ исследованиями космических частиц. Только я с ним не встречался.
С Юлием Кимом я конечно не мог учиться на одном курсе в МГПИ, он на несколько лет моложе меня. Однако и Данте без проблем общался с Вергилием, несмотря на существенно бОльшую разницу в возрастах, и дантов ад такая же выдумка, как моя учёба в МГПИ.