Голубые канарейки

               
              Вы когда-нибудь видели клоунов вблизи? Не в цирке, не по телевизору  –  не за работой, так сказать,  –  а где-нибудь в гримерке, за полчаса до концерта? Когда положен грим, но надет еще не весь костюм; программа сверстана, артисты знают, кто за кем выступает, и у клоунов, призванных придать мероприятию иллюзию шикарного гала-представления, есть еще полчаса побыть людьми?
              Наверное, не видели. И слава Богу...

              А впрочем, на это стоит посмотреть, хотя бы для того, чтобы сказать себе: пусть мой ребенок станет учителем в школе, продавцом на рынке, тренером футбольной команды самой низшей лиги, только не клоуном! Почему я так категоричен? Сам не знаю. В детстве я обожал цирк, меня восхищали акробаты, изумляли фокусники, приводили в трепет дрессировщики, но клоунов мне всегда было жаль. Я никогда не верил, что им весело, когда они смеются. Наоборот, от их смеха сжималось сердце, а от их ужимок становилось неловко, как от чего-то неприличного.

               ...Сижу и украдкой рассматриваю двух взрослых мужчин со всклокоченными волосами. Они уже размалеваны по всем правилам: лицо в белой краске, глаза обведены широкой черной каймой (это придает лицу трагический оттенок), чудовищных размеров ресницы, брови и огромный, кроваво-красный рот. У одного из них еще приклеены веснушки с пятак величиной. Когда смотришь на них с двух шагов, сквозь этот импрессионизм проступают усталые, озабоченные лица людей, которым предстоит тяжелая работа, надоевшая до чертиков. Но деваться некуда  –  жить-то надо! А озабочены они вот чем  –  успеть покушать. И правы, на столе для артистов осталось всего несколько бутербродов и два пирожных.

                Они едят, а я слушаю их разговор. Так, ничего особенного: «...моя вышла на работу... старший бросил институт...  Новый Год прошел плоховато... позавчера работал на теплоходе, хорошо забашляли..." и т.п.  Сидят они в исподнем, которое поддевается под основной костюм. Оно ввергает меня в тоску. Замызганное, изначально желтое, а теперь просто грязного цвета, стиранное, может быть, всего раз за долгую-предолгую службу, это исподнее убивает всякую надежду. Все иллюзии умирают рядом с этими трико. Так и хочется сказать: они хотели стать артистами, и они ими стали.

              Я тоже артист, я участвую в этом же концерте, но у меня инстинктивное желание отгородиться от клоунов. Мне хочется думать, что я не такой, у меня  –  призвание! У меня кусок в горло не лезет перед концертом (даже сейчас, когда прошло уже больше десяти лет с тех пор, как я впервые вышел на сцену). Я волнуюсь и жду момента, ради которого я в этой профессии. Он наступает, когда  зрители в зале, люди, сочинившие песню, и я, который ее пою,  –  на несколько минут становимся единым целым и немного подымаемся над землей. На аплодисментах и поклонах я говорю себе: как хорошо, что я артист! И мы с клоунами  –  братья по крови. Группы у нас разные, а сцена общая и зритель один, поэтому я не могу им не сочувствовать.
   
              ...Я специально пошел в зал посмотреть, что они будут представлять. У меня теплилась надежда, что на сцене произойдет чудо, что они преобразятся и вспыхнут тем светом, из которого рождается Искусство. Увы! Я увидел очень плохую, можно даже сказать, жалкую копию «Блю, блю, блю канари» Вячеслава Полунина. И что было самым огорчительным, даже в этой ухудшенной версии она имела успех. Если бы на сцене были сами «Лицедеи», было бы то же самое: так же глупо и бессмысленно... И так же весело... Это наводит на невеселые размышления. Исподнее у «Лицедеев», наверняка, чище, гонорары неизмеримо выше, но...
                В общем, я не хотел бы, чтобы мои дети стали клоунами. Даже в «Лицедеях».